Агент поднялся и нетвердой походкой пьяного человека направился к столику, за которым пил водку подозрительный субъект.
Это был агент Шереметьевский, один из наиболее ловких и даровитых чиновников сыскной полиции.
В тех случаях, когда необходимы были «трансформации», он был положительно незаменим. С ловкостью и талантом заправского актера он мог играть какую угодно роль. Я помню даже такой эпизод, когда он с неподражаемым мастерством превратился в гулящую пьяную бабенку.
Подойдя к столику, Шереметьевский остановился, шатаясь, перед пьяным субъектом:
— П-позволите присесть?
— Зачем? — прохрипел тот.
— Компанию разделить. Кучу я сегодня! Деньги получил, ну и того… кучу. А лицо ваше мне симпатично… ах, симпатично, друг мой любезный!
— Пожалуй… Садись… — также заплетаясь языком, буркнул тот.
— Человек, пожалуйте нам пару пива. Желаем мы оное распить с другом — приятелем Федором.
— Какой я тебе Федор? — захрипел подозрительный субъект.
— Федор… И непременно Федор! — выкликивал Шереметьевский.
— Ан нет!
— Ан да!
— Ан Андрей, понял? Андрей, а не Федор!
— Андрей? Да неужто? Ах, шутить изволите, обознался я! — воскликнул Шереметьевский и, незаметно для пьяного, подмигнул другому агенту.
Тот понял смысл взгляда Шереметьевского, встал и направился к двери.
— Ну, братец, Андрей Михайлов, давай теперь пиво пить… — продолжал Шереметьевский.
— Опять-таки врешь ты: не Андрей Михайлов, аАндрей Богданов.
— Богданов? Скажи пожалуйста, опять не туда попал. Извини, мил друг. — И он принялся вести незначащий пьяный разговор, то и дело поглядывая на дверь, за которой давно уже скрылся агент.
Прошло несколько минут. Шереметьевский снова взглянул на дверь: там, рядом с агентом, стоял городовой. Шереметьевский незаметно махнул рукой. Дверь быстро отворилась, и, прежде чем кто-либо из присутствовавших в трактире успел понять, в чем дело, в помещение трактира быстро влетел агент, за ним городовой, и оба они бросились к столику, за которым сидели Богданов и Шереметьевский.
— Бери его! — приказал Шереметьевский городовому, указывая на Богданова.
— Как?! Что?! — вскочил тот, успев схватить в руки пивную бутылку.
— Ну, любезный, теперь начнется расплата за твое убийство сторожа Новикова.
Богданов задрожал. Бутылка со звоном упала на пол.
Через двадцать минут он был доставлен в управление сыскной полиции.
— Сознаешься ты в убийстве сторожа Павла Новикова? — спросил я его.
— Сознаюсь… Мой грех, — тихо проронил Богданов.
— Как же ты убил?
И началась короткая исповедь убийцы, исповедь, в которой бессмысленность убийства вставала вовсю.
— 7-го января, должно часу в седьмом вечера, получил я от вахтера Андрея Фомича расчет 2 рубля 21 копейку за декабрь, потому что я был уволен. Пошел я за водкой, купил несколько сороковок и вернулся опять в академию. Распили мы сначала две сороковки в пирожной при академии с пирожниками. Оттуда пошел я в пекарню академии, где тоже пил водку, угощая пекарей; потом стали мы в карты играть и играли до трех часов ночи. Кончив игру, стали все спать укладываться. Пошел я на водокачку, чтобы переночевать, а водокачка, гляжу, заперта. Стучать не посмел, потому что уволенный я. Отправился я тогда к сторожу Новикову, попросил у него позволения переночевать в его сторожке. Он позволил. Разостлал на полу свое пальто, лег. А спать что-то не могу. Пробило пять часов утра. Пришел истопник, затопил печь и ушел. И как только он ушел, тут вот и взбреломне на ум убить Новикова и воспользоваться его пальто.
Встал я, взял стоявшее у печки полено, подошел к спящему Новикову и что есть сил ударил его по лбу. Потом нанес еще три удара. Захрипел он, потом свалился на пол. Снял тогда с него пальто, которым он был накрыт, и ушел. Походил по городу, затем пришел на Апраксин рынок, в одной из лавок променял это пальто на то, которое теперь на мне, получив в придачу 3 рубля 50 копеек.
И все. Не правда ли, как просто, коротко и… ужасно страшно? Человек, брат по Христу, убил брата из-за пальто, которое даже не нужно было ему. Пролил драгоценную человеческую кровь за 3 рубля 50 копеек.
Какая бездна мрака и ужаса… Чем-то языческим веет от «простоты» этого убийства…
НА СТРУНКЕ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТИ
Редко в Петербурге бывают хорошие майские дни, однако они все-таки бывают. И в такие дни более благодушно настроен даже угрюмый петербуржец.
В один из таких хороших майских дней, в праздник, в прекрасном настроении сидел дома отец Иоанн П. В свое время это был известный в Петербурге проповедник, славившийся оригинальностью и редкостью своих проповедей, что собирало к нему в церковь всегда массу народа.
Отец Иоанн только часа два назад вернулся из церкви. Он уже пообедал, затем перешел в свой кабинет, почитывал газеты, смотрел в раскрытое окно на ярко блестевшую под лучами солнца красавицу Неву и отдыхал…
В передней звякнул звонок.
«Кто бы это мог быть? — подумал про себя отец Иоанн, пока прислуга отправлялась отворить дверь. — Знакомые?.. Так не вовремя… Какая-либо треба[13]… Эх!.. И отдохнуть не дадут…»
В кабинете появилась прислуга:
— Батюшка, там человек какой-то вас спрашивает…
— Кто такой? Что ему нужно?
— Да так… не разберешь. Не то господин, не то простой. В черном сюртуке, в пальто летнем сером. Говорит, что личное дело есть… Поговорить желает. Очень важное дело, мол… Нарочно для этого в Петербург приехал…
— Гм!.. — в раздумье произнес батюшка. — Ну, проси…
Прислуга ушла и через минуту пред отцом Иоанном стоял среднего роста сухощавый человек с черными, бегающими во все стороны глазами, с черными усами и жиденькой черненькой бороденкой.
— Благословите, отец!.. — устремился он, сгибаясь и сложив корзиночкой обе руки, увидя священника.
— Бог благословит… Во имя Отца и Сына… — проговорил батюшка, осеняя пришедшего широким крестом. — Чем могу вам служить?
Новоприбывший поймал руку батюшки и подобострастно ее поцеловал.
— Я по важному делу, батюшка… По очень важному и секретному делу. Дело такое есть, которое хочу вам, как на исповеди, рассказать… как на исповеди, батюшка!.. Только вам, с глазу на глаз…
— Что ж, если такое важное дело, то рассказывайте! Но почему вы именно ко мне обратились, а не…
— И об этом сейчас расскажу, пожалуйста, ваше благословение, только с глазу на глаз, — проговорил, озираясь, сухощавый человечек.
— Да говорите! Мы одни, — сказал батюшка.
— Нет уж, дверцу, дверцу-то позвольте припереть!.. — как-то тревожно проговорил незнакомец.
Дверь в кабинет была заперта. Батюшка и неожиданный посетитель уединились… О чем говорили они — неизвестно, но беседа их продолжалась добрый час или даже два.
Когда матушка, знавшая, что муж любит, чтобы ему, спустя час-другой после обеда подавали стакан чаю с лимоном, подошла было к кабинету, то натолкнулась на запертую дверь.
Она постучала.
Дверь отворил сам батюшка. Он был, видимо, взволнован и даже вспотел.
— Прислать тебе чаю? — спросила матушка.
Батюшка замахал рукой.
— После, после!.. Не мешай… Важное дело! — Он снова захлопнул дверь и заперся на замок.
Наконец дверь отворилась, и таинственный посетитель на цыпочках проследовал из кабинета. Отец Иоанн сам проводил его до передней, где между ними вполголоса произошел прощальный разговор.
— Так, значить, до двадцать девятого?.. — спросил уходивший.
— Да, да… до двадцать девятого! — подтвердил батюшка и захлопнул за гостем дверь.
29-го мая того же 188… года пристав 1-го участка К-й части явился ко мне вечером и сказал:
— Какое-то загадочное и интересное дело…
— В чем дело?
— Да вот отец Иоанн П. подал заявление в часть… Кто-то с ним ловкую штуку сыграл… Мы уже составили протокол, словом, все оформили… Теперь уж, видно, вам придется приняться за розыски.
— А ну-ка, покажите заявление отца Иоанна П.
Пристав подал мне бумагу, где я прочел следующее:
«Мая 20-го сего года зашел ко мне какой-то дотоле неизвестный мне человек, лет около 30–40, назвавший себя прибывшим из города Острова (Псковской губ.) тамошним мещанином, торгующим льном, Василием Николаевичем Ельбиновичем, который рассказал мне о различных постигших его несчастных обстоятельствах, прося меня усерднейше спасти его от угрожающей ему опасности одолжением ему на одну неделю 2000 руб. Убежденный его мольбами и клятвами о возвращении долга через одну неделю, я дал ему просимое: 1300 руб. бумагами и 700 руб. кредитными билетами и сериями, без всякой расписки, единственно по христианскому состраданию к его несчастному положению. Но прошло более недели, а мой должник ко мне не является. Предполагая, что в этом случае я обманут в чувствах моего сострадания к такому человеку, которого, может, и не существует в г. Острове под именем В. Н. Ельбиновича, я вместе с сим прошу заявить о том и сыскной полиции».
