Недоумевающий полковник собирался было уже уходить, чтобы от дворников узнать, не уехала ли куда рано утром Миклухо-Маклай со своей прислугой, да вдруг подумал и нажал дверную ручку. К его удивлению, дверь отворилась.
Он вошел в прихожую и громко закричал:
— Надежда! Эй, Надя! Где вы?
Тишина. Безмолвие.
«Что за черт!» — вслух вырвалось у полковника. Из передней он собирался было уже пройти в комнаты, как вдруг остановился, словно пораженный столбняком.
У дверей, ведущих из прихожей в залу, он увидел распростертую окровавленную фигуру прислуги Надежды. Несколько секунд продолжался столбняк ошалевшего от ужаса полковника. И когда, наконец, он прошел, страшный крик огласил квартиру Миклухо-Маклай:
— Убили! Зарезали!..
С этим криком полковник бросился вон из квартиры и, выбежав на улицу, наткнулся на одного из дворников.
— Беги… скорей… к старшему… к конторщику… к управляющему… В квартире госпожи Миклухо-Маклай убийство. Слышишь, — убийство… Девушка лежит в прихожей зарезанная… — Голос полковника дрожал от душившего его волнения.
Дворник от испуга как бы окаменел.
— Что ж ты стоишь, дубина?! Где управляющий? Беги! Дай знать… в полицию… скорее… — вылетало у полковника. — Господи, господи… да неужели и Александра Васильевна убита! — метался полковник.
Дворник, придя в себя и сообразив, в чем дело, стремглав бросился во двор дома, крича:
— Петр Кондратьич, Петр Кондратьич, в квартире полковницы убийство!
— Где? — раздался спокойный голос.
Появился конторщик дома, этот самый «Петр Кондратьич». Полковник в страшном волнении, путаясь, заикаясь, стал рассказывать конторщику то, что ему, на горе, пришлось увидеть.
— Дайте знать полиции! Скорее! Скорее!
— Дадим… Это уж как водится, — бесстрастно ответил конторщик.
Через несколько минут приставу 4-го участка Спасской части было сообщено, что в доме Яковлева в квартире вдовы статского советника Миклухо-Маклая обнаружено убийство.
Я сидел за составлением доклада по весьма важному делу, как вдруг ко мне ворвался мой помощник:
— Ваше превосходительство, сейчас из Спасской части сообщено, что в доме Яковлева убиты вдова статского советника госпожа Миклухо-Маклай и ее прислуга!
— Опять там… Какой странный дом… — проговорил я. — Вот что: конечно, прежде всего дайте знать судебным властям, а затем — едемте. Захватите с собою чиновников Игнатьева и Жеребцова.
Через несколько минут мы подъехали к дому Яковлева.
Весть об убийстве успела облететь не только всех жильцов этого дома, но и почти весь квартал. Перед подъездом уже стояла огромная толпа народа, столь охочая до всевозможных кровавых зрелищ, которую усиленно осаживали и просили разойтись городовые. Два околоточных надзирателя хриплыми голосами выкликали:
— Разойдитесь, господа! Все равно туда не попадете… Нельзя… Разойдитесь.
У дверей я встретился с уже успевшими прибыть товарищем прокурора, судебным следователем и полицейским врачом. Мы вошли в квартиру.
У порога нас встретил полковник В. Бедный старик плакал, твердя:
— Чувствую, погибла от ножа злодея и моя добрая, хорошая Александра Васильевна.
Мы обратились к нему. Он рассказал нам тут, на пороге квартиры, о том, что увидел.
— Прошу вас, полковник, остаться. Вы можете быть нам очень полезны вашими сведениями, указаниями, — сказал я ему.
Мы вошли в прихожую. Небольшая, довольно светлая комната. Вешалка, зеркало, стол, два стула. На вешалке — несколько дамских верхних вещей. Из прихожей две двери: одна — в коридор, другая — в залу.
И вот у двери, ведущей в коридор, лежал труп прислуги, Надежды Торопыгиной. Мы все склонились к нему.
Перед нами лежала молодая девушка, миловидная, но с лицом, искривленным судорогами огромного физического страдания. Она лежала на спине, широко раскинув руки. Розовое ситцевое платье было разорвано и сильно смято во многих местах. Юбка платья была несколько приподнята, так что левая нога почти до колена была обнажена. Горло ее было перерезано глубоко. Огромные лужи крови совсем залили ее грудь, плечи… Глаза, полные невыразимого ужаса, были широко раскрыты. Раскрыт был также и рот. Ослепительно белые зубы выделялись особенно ярко на этом красном кровавом фоне.
Доктор склонился над трупом несчастной девушки и начал производить подробный осмотр, а мы устремились далее.
В первых трех комнатах все было в совершенном порядке. В зале, комфортабельно убранном, было тихо, покойно, невозмутимо покойно. На небольшом дамском письменном столе грудой лежали бумаги. Я подошел и стал рассматривать их.
На верхнем листе, лежащем поверх кипы бумаг, значилось: «2.000 р… 8.000… сеялка… послать управляющему приказ о расширении…»
Я впился глазами в эти строки… Чернила еще не просохли. Местами виднелись чернильные пятна, свежие. Очевидно, она только что писала.
Я пока бросил рассматривание бумаг и пошел дальше. В столовой тоже все было в порядке. На столе стояли серебряный самовар, чашка с недопитым чаем, корзиночка с сухарями.
Мы подошли к последней комнате. Отворили дверь, вошли и… увидели тяжелое, мрачное зрелище. У письменного стола, как раз напротив красивой кровати, лежала Миклухо-Маклай. Ее белое платье-капот было буквально все залито кровью, так что оно походило скорее на ярко-красное одеяние. Лежала она так же, как и прислуга ее, Надежда Торопыгина, навзничь, на спине, только руки ее не были распростерты, а судорожно притиснуты к шее, к горлу, которое страшным ударом было почти совсем перерезано. Я невольно отвернулся от этой ужасной картины. Полковник при виде ее громко зарыдал.
Мои агенты начали внимательный осмотр квартиры, обстановки, вещей. Комод во многих местах был забрызган кровью. Ящики его были выдвинуты, и в них все перерыто вверх дном, ящики другого письменного стола, стоящего тут же в спальне, тоже были раскрыты.
Не оставалось никакого сомнения, что это варварски зверское двойное убийство было совершено с целью ограбления.
— Вот и орудие убийства, — сказал Игнатьев, подавая большой окровавленный нож. — Я нашел его в коридоре, около прихожей.
Я подал нож доктору.
— Этим? — спросил я его.
— Да, этим… Негодяи! Удар, нанесенный госпоже Миклухо-Маклай, по истине страшный удар… Однако он был не один… Видите, вот еще второй удар… Этот последний почти отделил голову от туловища. Очевидно, убийца или убийцы напали на нее врасплох. Ни на чем не заметно следов борьбы. Платье нигде не смято, на теле не видно ни одного синяка, ни одной ссадины. Другое дело — вторая жертва, прислуга. Все ее платье изорвано, на груди, на шее, на руках я обнаружил следы отчаянной борьбы. Бедная девушка, по-видимому, отчаянно защищалась.
— Мне кажется, господа, — начал я, — что убийство это совершено лицами, хорошо знающими как покойную, так и распорядок ее жизни и те места, где у покойной хранились деньги…
— Из чего вы это заключаете, ваше превосходительство? — спросил меня прокурор.
— По многим признакам. Обратите внимание, прежде всего, на час совершения убийства. Оно совершено утром, то есть тогда, когда покойная имела обыкновение заниматься делами своими, для чего она, конечно, имела всегда при себе ключи и, быть может, проверяла денежные бумаги. Далее, обратите внимание: в письменном столе открыт и выдвинут как раз тот ящик, который меньше всего заметен и не бросается в глаза. Опыт многих лет и многих розысков доказал мне, что грабители прежде всего раскрывают большой средний ящик письменных столов, а уж потом принимаются за боковые ящики. Тут, как видите, как раз наоборот. Не указывает ли это на то, что убийца знал, где надо искать «сокровища?» В комоде — то же самое. Средний и нижний ящики хотя и раскрыты, но в них убийца даже не потрудился рыться. Он все внимание устремил на левый верхний ящик… Иду далее. Ничего из серебра, из золота, из платья не похищено. Почему? Да только потому, что тот, кто совершил преступление, очевидно, отлично знал, что все эти ценные вещи — ничто по сравнению с находящимся в правом ящичке письменного стола и левом ящике комода. Однако и это еще не все. Моя мысль о том, что убийца знал распорядок жизни покойной Миклухо-Маклай, подтверждается еще следующим соображением: если бы убийца или убийцы были людьми совершенно не знавшими жертв, они не посылали бы прислугу за папиросами.
— Как за папиросами?! За какими папиросами?! — воскликнули все в сильнейшем недоумении. — О каких папиросах говорите вы, ваше превосходительство?
Наступила пауза.
— Вот за этими самыми, господа… — сказал я, поднимая с пола коридора коробку с папиросами. — Скажите, полковник, — продолжал я, — курила ли покойная Миклухо-Маклай или ее горничная?
— Нет, нет.
— Скажите нам также, что вы знаете о жизни покойной и, главное, о тех, кто у нее бывал и кто служил ранее.
