– Мы все уже готовы к этому, – изрек Чернов, с привычной «слезой» в голосе. – Недаром гласит пословица: женится – переменится…
Тобольцев вздрогнул. Большими глазами он поглядел на приятеля. Эти слова задели какую-то тайную рану в его сердце.
– И все ты врешь, – подавленным звуком ответил он. – Перемениться может тот, над кем традиции и обрядности имеют силу, кто в них вырос, кто в них верит… А мое миросозерцание не может измениться оттого, что в паспорте, вместо «холост», появится слово «женат»… Как я был свободным человеком, так и останусь…
Чернов засвистал…
– Держи карман! С такой медвед… гм… кх… кх… С такой женщиной…
Тобольцев строго поглядел в побагровевшее лицо Чернова.
– Надеюсь, что я не хуже твоего разглядел характер моей будущей жены. Если хочешь знать, за эту вот натуру я её и полюбил. Будь она мягка, как Соня… хоть Соня и красавица, а Катю хорошенькой назовешь с натяжкой… Но, будь она мягка и податлива, на что мне нужна была бы такая? Ну, полакомился бы я такой девчонкой месяца три… Ты найди мне женщину с натурой, с индивидуальностью… Где они?
– А Засецкая?
Тобольцев задумался на мгновение.
– Да, конечно… Засецкая интересна… Но… когда я увидал рядом с нею её сожителя, этого румяного, плотоядного старичка… И представил себе довольно ясно все, что этот купец, истаскавшийся по парижским и берлинским притонам, заставлял когда-то проделывать эту надменную Засецкую, для возбуждения его притупившихся нервов… мне противна стала мысль поцеловать её в губы…
– Скажите пожалуйста! – искренно удивился Чернов.
– Да, противно!.. – с силой сорвалось у Тобольцева, и глаза его вспыхнули. – Ты, пожалуй, в этом не разберешься! Для того, чтоб почувствовать такую брезгливость, надо узнать любовь вполне чистого, непродажного существа… гордого и смелого… А ты этого не знал? Ну, и довольно об этом! Довольно… На эту тему прекращаю разговор! – крикнул он голосом, какого не знал за ним до сих пор Чернов.
Настала небольшая пауза. Нянюшка бесшумно убирала со стола, искоса следя за приятелями. Тобольцев шагал по комнате, непривычно задумчивый, непривычно серьезный… Нянюшка подавила вздох и, выйдя на кухню, всплакнула опять.
– Сердись на меня, не сердись, – вдруг мягко заговорил опять Чернов, раскуривая потухшую сигару, – но я не могу себе представить тебя женатым… Не знаю, право… Цыган ли я такой по натуре, но чем больше совершенств, тем скучнее с женщиной… Я если б женился, то на такой, как Сонька…
Тобольцев круто остановился.
– Ужасно порочная эта девчонка! Бессознательно развращенная… И это, представь, мне нравится в ней больше всего! В ней ни минуты нельзя быть уверенным… бил бы её жесто-ко!.. Но такая может дать безумное счастье…
Тобольцев подумал: «Не по носу табак тебе…» И зашагал по комнате, не возражая. Но сам он не мог понять, почему что-то враждебное впервые шевельнулось в его сердце к Чернову. Он, внимательно сощурившись, взглянул на актера, как глядят на чужого. «А ведь очень недурен, собака!.. Даром что забулдыга… И такие вот женщинам нравятся всегда… А „чистым“ женщинам нет слаще, как таких любить и спасать… Это ещё Чехов подметил».
– А по какому праву ты так говоришь про Соню? – вдруг спросил он, неожиданно для самого себя.
Фатовство Чернова взяло верх над осторожностью.
– Ты в чаду собственного роман-на проглядел, очевидно, мой…
– У тебя роман? С Соней?
– Ну, да… Фор-мен-ный! Чего ты так… уставился? Что ж тут стран-ного? Не мужчина я, что ли? Чем я хуже тебя? Вот ещё!..
– Т-а-ак! – протянул Тобольцев и вдруг рассмеялся.
– Целуетесь, значит?
– В за-сосс! – так и выпалил Чернов.
Тобольцев отрывисто, нервно расхохотался опять и потянулся всем телом. «Вот постой, я её спрошу!» – с задором кинул он. И как-то странно опять поглядел на Чернова.
Тот сделал самодовольный жест и пожал плечами.
– Ну, а… ещё что? – вдруг спросил Тобольцев, приторно зевнув.
– Что такое?..
– ещё что?.. Кроме поцелуев?
– Какой чу-дак! Мало с тебя этого? Пока ничего… Да я и не добивался… С моей стороны это только шал-лость…
Тобольцев вдруг подошел к приятелю и взял его за пуговицу пиджака. Лицо его, близко наклонившееся над лицом Чернова, показалось ему чужим… Чернов дрыгнул ногами и ударился затылком о спинку стула от неожиданности.
– Ну, друг любезный, запомни и заруби себе на носу, что я тебе скажу: эти шалости свои брось! Слышал? В другом месте заводи!
Чернов выждал, когда он отошел. И, выпрямляя грудь, спросил глуповатым тоном:
– Ты разве на обеих женишься?
– Не дури! Соня – сестра моей невесты… Прошу этого не забывать!.. Вообще… со мной шутки плохи, Егорка! С этой стороны ты меня, к счастию, ещё не знаешь… Но я не задумаюсь… коли что… тебе ребра переломать…
«Ах, мужик, мужик! Ах, Таганка неотесанная! – подумал Чернов. – Вымой тебя хоть в десяти европейских реках, все отцовская кровь в тебе скажется». – Гм… реб-ра, – вслух, тягуче молвил он и задумчиво уставился на ковер. – Реб-ра… д-да!..
Через полчаса, когда нянюшка подала самовар, Чернов все ещё прийти в себя не мог и, потягивая ликер, шептал:
– Реб-ра… д-да… ребра…
– Будь покоен, переломаю, – рассмеялся Тобольцев, подсаживаясь к столу и подслушав этот шепот.
Чернов поднял на него затуманенные вином глаза.
– И неужели ж так-таки ни одной интриги больше не заведешь? – неожиданно, в упор спросил он.
– Не думал об этом… Полагаю, однако, что за советом к тебе не приду.
Но выбить Чернова из раз занятой позиции было трудновато.
– Н-нет… Как там хочешь-шь… не поверю, чтоб ты всю жизнь любил только одну женщину…
Тобольцев вспыхнул.
– Брось, пожалуйста, эту психологию! Не на тебе женюсь, и не твоя, значит, печаль… – Он вынул часы. – Я тебя не гоню, Егор, но в восемь чтоб тебя здесь не было!
Чернов печально улыбнулся.
– Всем нам конец пришел!.. Д-да… Как она это сказала? И обедающим, и ночующим – всем конец пришел…
– Вздор какой! Чем помешает мне жена? И нянюшка все глупости говорит… Конечно, хлева у меня в доме не будет, это верно… – Но хорошее настроение Тобольцева уже не вернулось.
Пробило восемь, а Чернов «прохлаждался». Тобольцев оделся и остановился в дверях.
– Я ухожу, Егор… Выйдем вместе!..
– Я потом, – хотел было из упрямства возразить Чернов. Но взглянул на брови Тобольцева и встал, покачиваясь.
Кусая губы, Тобольцев ждал в передней, когда Чернов влезет в его калоши и наденет его пальто. «Скоро ты?» – спросил он, и в его голосе слышались раскаты близкой бури.
– Пер… пеер-чат-ки не знаю…
– И без перчаток хорош…
С оскорбленной миною Чернов подошел к зеркалу в передней. Надел было цилиндр, потом снял его опять и рукавом пальто стал приглаживать ворс. Тобольцев перепахнул полы своей дохи и скрипнул зубами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
