— Веди.
Правильно истолковав сухое, и при том удивительно властное повеление, Тимофей провел старшего и младшего царевичей в свою «рабочую» светлицу, тут же буквально кинувшись к одному из массивных сундуков, в изобилии окованных широкими и толстыми полосами железа. Позвенел связкой ключей, с громкими щелчками открыл (за малым не уронив себе на ногу) почти полупудовый навесной замок, откинул тяжеленную крышку и тут же запустил руки в темное нутро.
— Вот!..
Аккуратно разложив все четыре тома на маленьком столе, хозяин отошел в сторонку, внимательно наблюдая за лицом государя-наследника. К его немалому огорчению и тревоге, оно осталось полностью бесстрастным — зато глаза вдруг налились светом и замерцали, все сильнее и сильнее затягивая в свои бездонные глубины… Непонятное наваждение разрушил удивительно мягкий голос десятилетнего мальчика, пронизанный нотками непонятной нежности.
— О движении и покое.
Закрыв первую из четырех книг, юный властитель открыл вторую. Перелистнул с полдюжины страниц, исписанных мелкими значками старогреческого, и опять прочитал вслух ее название:
— О пище, питье, сне и пробуждении.
В третьей рукописи его чем-то заинтересовала последняя страница, но ничего читать он так и не стал — а дольше всего маленький властитель разглядывал четвертый том. Открыл, отщелкнув два чуть-чуть погнутых бронзовых замочка, очень бережно пролистал, опять закрыл и провел ладонью по глубокой царапине, что делила надвое изрядно вытертую надпись на обложке:
— О беременной и об утробном, а тако же об уходе надлежащем за ребенком.
Самолично завернув все четыре инкунабулы обратно в куски мягкой замши, наследник сделал короткий жест одному из постельничих сторожей, тут же повернувшись к младшему брату и застывшему в тревожном ожидании купцу:
— Веди.
«Хм, в отличие от прошлой моей пациентки, тут о больном явно заботятся. Или это уже успели слухи разойтись? Впрочем, вряд ли — раз у купчихи на лице висит за малым не с килограмм свинцовых белил».
Еще раз оглядев большое, и самое главное — распахнутое во всю ширь окно, Дмитрий повернулся к стоящему прямо посреди светлой горницы ложу. Подошел, и медленно повел рукой вдоль тела. Нахмурился, повел еще раз, затем коротко распорядился:
— Перевернуть на живот.
Вновь рука, затянутая в тонкую черную перчатку, прошлась над телом болезного.
«Рваные раны на спине и руках — вполне нормально зажили. Так, сломанные ребра и трещины в позвонках заросли, а вот порванный нерв — почти что и нет. О, так его еще и передавило! Несколько межпозвоночных грыж, общее истощение, явная апатия… Хотя глазами лупает вполне энергично».
Задержав ладонь над правой рукой, целитель был вынужден констатировать, что сгибающее сухожилие придется сшивать сразу в двух местах.
«Что же, бедный мишка дорого продал свою жизнь, и неудачливому охотнику очень повезло, что тот не прожил хотя бы на пару мгновений дольше. Хм, и где мне взять толкового хирурга? Можно, конечно, попытаться и самому, но как-то… М-да, проблема».
Вытянув из ножен узкий клинок, царевич поддел острием ткань рубашки, потянув затем лезвием на себя. Хмыкнул, разглядывая довольно жуткий на вид рубец и полосы от медвежих когтей, затем бросил в сторону хозяина:
— Принеси мне чистую тряпицу и самого крепкого вина, что у тебя есть.
После чего, задумчиво похлопывая о ладонь все тем же кинжальчиком, негромко осведомился:
— Как звать тебя, добрый христианин.
— Е… Кх-кх. Елпидий.
— Мить?.. Ой.
Добросовестно молчавший (несмотря на буквально изводившее его любопытство) царевич Иван, увидев в руках старшего обнаженную сталь, все же не выдержал и нарушил собственное обещание.
— Говори уж.
— Мить, а ты его что, резать будешь? Да? А ему не больно будет?
Услышав еще одно оханье, Дмитрий повернул голову в его сторону, обнаружив дородную купчиху, и быстро спрятавшуюся за нее долговязую девицу примерно тринадцати-четырнадцати лет. Дальше подпирали стены сразу три довольно миловидных женщины, одна из которых имела явное сходство с купцом, а за ними что-то тихо бубнил мужичок с животом героических пропорций, явно не решаясь переступить порог. Ну и охрана, куда же без нее?
— Родные останьтесь, остальные вон.
Повернув голову обратно к брату, он с легкой приобадривающей улыбкой осведомился:
— Страшно?
— Неа.
— А тебе, именуемый надеждой?
Облизнув потрескавшиеся губы, Елпидий, высохший чуть ли не до состояния скелета, обтянутого кожей, чуть дернул затылком в отрицании.
— Правильно. Надежда умирает последней.
Небрежно ткнув кончиком вытянутого булатного жала в ногу, наследник без малейшего интереса осведомился:
— Чувствуешь?
— Кх-ха. Нет.
— Так?
— Да!
Оставив на ногах больного несколько мелких ранок, Дмитрий взял тряпицу из рук отчего-то побледневшего купца, обильно смочил в большом кубке, и обтер часть спины больного, видневшуюся в большой прорехе на нательной рубахе. Поморщился от мощного винного духа, придавил рубец собственной рукой и скомандовал:
— Вдохни. Глубже! Выдохни.
Тихий, какой-то нутряной хруст совпал с жалобным вскриком купеческого сына, а царственный отрок, подержав свою ладонь над шрамом, перевел ее чуть выше.
— Жгет… Господи, мука какая!.. Тятя, больно!!!
Задергавшегося было на своем ложе больного мигом придавил дюжий страж, а в дальнем углу едва слышно заплакала купчиха. Не обращая никакого внимания на вой исцеляемого больного, десятилетний мальчик еще немного подержал ладонь у спины, затем мимолетно коснулся коленей и голеностопа. Напоследок он еще раз провел рукой вдоль всего тела, и по-прежнему тихо распорядился:
— Перевернуть.
И очень жестко заткнул Елпидия, открывшего было рот для новой порции воя:
— Невинному зверю, коего убили из пустой прихоти, было еще больнее. Согни правую ногу.
— Н-не могу.
Шлеп!
Едва не потеряв зубы от пощечины, щедро отвешенной детской рукой, больной послушно исполнил требуемое. И замер, боязливо осознавая то, чему даже и не хотелось верить.
— Согни левую ногу.
В этот раз пощечина не потребовалась, а всхлипывания купчихи приняли отчетливо радостный оттенок.
— Тимофей сын Викентия.
По лицу тридцатипятилетнего купца пролегли две мокрые дорожки.
— Его тело не готово целиться далее. Пусть обильно ест. Спать ему на твердом. На новую луну я приду вновь.
Заголосившая что-то неразборчиво-радостное купчиха попыталась было кинуться целителю в ноги — но успела сделать только несколько коротких шажков, а затем не по своей воле завалилась на бок. Хозяин же в этот момент отчетливо вспомнил, как его наставлял дворцовый стражник. Разговаривай с вежеством, ближе трех шагов не подходи, просьбами не докучай… Ему было разрешено приблизиться, жену же не звали.
— Благодарствую за милость явленную, государь-наследник.
Равнодушно обогнув недоумевающую над своей столь внезапной немочью хозяйку и помогающую ей встать дочь, наследник чуть повернул голову, обращаясь к идущему немного позади купцу:
— А ведь ты так и не понял, насколько велик твой дар.
Указав на сердце, которое иногда начинало просто суматошно биться, а потом и на голову, кою все чаще сжимали тиски сильной боли, целитель дождался, пока в глазах Тимофея проявится понимание.
— Ушло, и более не вернется.
На улице, мимолетно оглядевшись по сторонам, уважаемый и авторитетный торговый гость суровского ряда пал на колени и стал отвешивать земные поклоны.
— Мить, а чего это он?
Усевшись на своих аргамаков, два царевича слегка тронули поводья. Забренчали оружным железом и начали перекликаться дворцовые стражи, многолюдно загудели на разные голоса соседи — и тем удивительнее было что купец, все так же отбивающий поклон за поклоном, услышал тихие слова наследника:
— Разве твои наставники тебе не сказывали о таком? Ежели проситель, да еще и не боярского либо княжеского рода…
* * *
Динь-динь-динь!
— А я здесь!..
В один из последних апрельских денечков, под слегка нахмурившимся в ожидании скорого дождика небом, четверо детей увлеченно играли в жмурки. То и дело во внутреннем дворике Теремного дворца раздавались веселые взвизгивания шестилетней Евдокии или звонкий смех восьмилетнего Ивана, раз за разом ускользавших от нарочито-неуклюжих рук старшего брата — а самый маленький царевич радостно улыбался, тем не менее предпочитая просто наблюдать за весельем. Слишком уж быстро пока у него уставали ножки.
— И-ии!..
— Поймал!
Впрочем, ловкая «охотница» довольно быстро вернула плотную повязку на лицо любимого (да что там, просто обожаемого) братика, по праву победительницы отобрав обратно свой колокольчик.
