Один поднял руку.
– Ты – старший. За мной…
Чем я думал, когда с голыми руками шел на снайпера в гостинице? А хрен его знает, чем я думал. Ничем я тогда не думал. Я думаю, на всем Майдане в тот момент не нашлось бы человека, который бы о чем-то думал.
К входу тащили раненого, и как-то так получилось, что нам удалось попасть в холл вместе с этим раненым и людьми, несущими его, – как-то так, за компанию, пропускного режима толком не было. В холле не было места… раненые… медпомощь… запах лекарств и крови… ярко горящие лампы. Кто-то кричит в сотовый, просто кричит, кто-то пытается помочь людям…
Кто-то снимает…
Белые колонны, и наклеенные листки с красным крестом.
Прошли на лестницу – лифтом в таких случаях никто не пользуется. Лестница довольно широкая, но с низким потолком, типично советская лестница – перила высокие. Между вторым и третьим этажом стекло разбито, явно пулей. Следы от пуль на стене и на лестничном марше, на «изнанке».
Где я был бы, если бы был снайпером? Пятый этаж? Шестой? Седьмой?
Оглянулся. Четыре человека – за мной. Ну и как чистить – палками?
Прежде чем я успел что-то придумать, открылась дверь, и на лестничный пролет ступил человек.
Я посмотрел на него, он – на меня. Ни слова не говоря, он бросился назад, в коридор. Я – за ним…
Мы бежали, тяжко топая и задыхаясь, и на нем, и на мне была тяжелая зимняя одежда. У меня оружия не было совсем. У него, может, и было, но воспользоваться им он не успевал. За мной топали пацаны из самообороны, мы вывалились на другую лестницу, он рванул вверх.
Наверху я едва не схватил его – ухватил за ногу, когда он лез на чердачную лестницу. Он дрыгнул ногой. Попал мне по голове – и прилично так попал, аж в глазах потемнело. Я свалился, пацаны протопали, один сразу полез наверх, затем – второй. Никогда не полез бы вот так, без оружия, на темный чердак ловить, скорее всего, вооруженного, загнанного в угол и готового на все человека.
А они полезли.
Оставшийся внизу помог мне подняться, я тряхнул головой.
– Допомога нужна?
Я молча полез следом…
На чердаке темно, не работают лифты, но коробки здесь, огромные короба лифтового хозяйства, используя которые можно игру в прятки устроить, только по настоящим ставкам. Дверь, ведущая на саму крышу, настежь, я прошел к ней, обо что-то споткнувшись, но не упал. Выбрался… вольный ветер принес запах гари и свежести, я чуть не упал. Пацаны молча стояли у края.
Я подошел к ним.
– Упал?
– Так… – ответил один. Второй… я вдруг увидел, что он плачет… молча, беззвучно плачет, и слезы, катясь по его закопченным щекам, проделывают в грязи дорожки…
– Все будет добре… – Я прижал его к себе, как будто он был Вячеслав, которого я так и не нашел. – Все теперь будет добре…
Знал бы я…
Знали бы мы все…
О судьбе Вячеслава я узнал уже двадцать второго, когда все, в общем-то, уже закончилось.
Все эти дни я перемещался по Майдану… где-то помогал, где-то подхватывал, где-то подносил… в общем, делал то же, что и все. Майдан… В эти два дня, питаясь чем попало, спя где попало, я понял, что ничего до этого не знал о Майдане. Майдан был огромным живым организмом, в нем практически не было командиров, а если и был, то первые из равных, он с презрением относился к политикам и, тем не менее, решал задачи, которые другим были бы не под силу. Каждый из тех, кто там был, и был Майданом. Майдан жил по закону, сформулированному еще гениальным писателем Томасом Клэнси: заплати любую цену, неси любой груз, перебори любые лишения, помоги любому другу, борись с любым врагом. Люди как муравьи таскали шины, укрепляли баррикады, помогали раненым, готовили еду. Многие были в старой, оборванной одежде, многие кашляли и выглядели так, как будто не спали несколько суток. Но стоило только объявить какой-то клич, как из-под земли вырастали люди и вставали рядом с тобой, подставляли плечо. Это было… если сказать, что это было потрясающе, – значит, не сказать ничего.
В какой-то момент даже я, старый и циничный, поверил, что все действительно будет добре. Что куда-то разом денутся охреневшие от безнаказанности менты, вороватые депутаты, но каким-то чудом изменится сам украинский народ. Вороватый, завистливый, гонящий на красный свет, когда никто не видит, дающий взятки. Ведь в акте дачи взятки, как и в акте любви, участвуют всегда две стороны, верно? Две, не одна…
Хотя… жизнь потом показала, что ни хрена «добре» не будет.
В тот день, днем двадцать второго, меня подвели к одному из «афганцев». Он сидел возле палатки, курил и смотрел куда-то невидящим взглядом, куда-то вдаль. Курил равнодушно, равномерно, как автомат, пропуская через себя отравленный дым. Увидев в моей руке бейдж Вячеслава, усмехнулся… как-то по-человечески.
– А говорил, что потерял…
…
– Кто он тебе?
– Сын.
– Добре… – сказал он. – Хороший парнишка был. Дельный. Не пугался…
– Был?
«Афганец» снова глотнул сигаретного дыма и спокойно сказал:
– Пропал он. Без вести.
– Как это произошло?
– Он с нами был. Я… я послал его в пятерке Дракона в Музейный переулок. Осмотреться… видели мы кое-что.
Я молча ждал.
– Дракон… теперь двухсотый. Еще трое – с ним же… А Мурзик… их не нашли.
«Афганец» посмотрел на меня.
– Мы его Мурзиком звали.
Я промолчал. А что тут сказать?
– Ты вот чего… – сказал «афганец». – Вот там палатка. Оставь свои данные. Сам видишь, что тут подиялось. Многих по больничкам развезли без документов, имени не спросили. Может, найдется наш Мурзик. Дельный хлопчик… – «Афганец» подкурил новую сигарету и повторил: – Дельный…
В тот же вечер… точнее, ночь, уже я присутствовал на митинге. Том самом. Еще ничего не было решено… двадцать первого – триглав, лидеры оппы подписали соглашение, заверенное министрами иностранных дел стран – членов ЕС. И приехали на Майдан защищать это соглашение. Говорил Личко, знаменитый боксер-тяжеловес. Потом невысокий парень во флектарне – сотник Владимир Тарасюк – прорвался на сцену, вырвал у Личко микрофон и эмоционально заговорил, что Майдан дал шанс политикам, чтобы они стали министрами, президентами, а они не могут выконати одну умову, чтобы зэк пишов геть. И что, если зэк не уйдет прямо сейчас, они завтра идут на штурм Рады со зброей в руках. Личко ответить на это было просто нечего – если бы он начал защищать соглашение, его могли бы просто линчевать тут. Увы… здесь все были хороши – министры иностранных дел тоже не поняли, что идет революция. А революция в кабинетах не начинается и не заканчивается…
Потом к трибуне поднесли гроб, заорали «На колени!». Личко посмотрел себе на брюки, затем под ноги, где натоптали уже изрядно, но на колени встал. Долгое время живший в Германии, наверное, именно в этот момент он понял, прочувствовал то, что происходит, до конца. Он понял, что именно в этот момент гибла цивилизация и дальше будет страшно. В отличие от своих соратников, он не пойдет к политическим вершинам, ограничив себя скромной должностью городского головы миста Киева.
Потом все подняли над головами телефоны с включенными фонариками – и получилось что-то вроде поля огоньков. И по нему плыли на руках гробы с трупами, а из динамиков лилась «Плыве кача»[45]…
Плыве кача по Тисинi,Ой, пливе кача по Тисинi.Мамко моя, не лай менi.Мамко моя, не лай менi.Залаєш ми в злу годину,Ой, залаєш ми в злу годину.Сам не знаю, де погину…
В ту же ночь Виктор Осипович, президент Украины, в последний раз вышел из своего дворца в Межигорье. Основная часть ценностей уже была вывезена, и сейчас он имел при себе совсем немного. Два вертолета «Еврокоптер» президентского авиаотряда уже ждали его. Он сел в один из них и направился в Харьков, где должен был состояться съезд депутатов и активистов Юго-Востока страны.
Но там, уже в Харькове, его убедили, что на съезде его никто не ждет и появляться там вообще опасно. Он кивнул и полетел дальше.
Его вообще было легко убедить…
За эти дни… много чего произошло…
Наверное, когда-нибудь я напишу книгу… о виденном своими глазами и слышанном – по рассказам тех, кто видел своими глазами и не будет врать. Про несколько десятков (!!!) чартеров, которые метались по Европе, ища посадки. Про толкотню и суету в Борисполе. Про то, как из киевских банкоматов выгребали нал, как стояли в очереди охранники, бросали в мешки добытое бабло, сколько могли снять, и ехали к следующему. Про слухи, про самолет с бабками и золотом, который отправили в Дубаи.
Я вдруг понял, насколько все прогнило. Нет, даже не так… НАСКОЛЬКО ВСЕ ПРОГНИЛО. Власть рухнула полностью, разом, это надо было видеть, как она рухнула. Практически не появлялись в центральной части города менты, да и в других частях города тоже. Дикие, просто непредставимые нормальному уму картины – как самооборонцы у Нацбанка обыскивают выезжающие машины, а денег в банке уже давно нет. В Центральном банке страны нет денег! Как самооборонцы патрулируют город, потому что больше некому.
