с перевёрнутой лампой.
Маршрут пролегал через немецкую границу, наш порт был в Гамбурге. По пути к границе мы остановились в Вильно*, где мама нанесла прощальный визит своему брату. В моем описании Вильно обделён вниманием. Особого упоминания удостоились только две вещи – трамваи на конной тяге и книжные магазины.
Серым дождливым утром в начале апреля мы отправились к границе. Наше путешествие действительно начиналось, и все мои наблюдательные способности были наготове. Я обращала внимание на всё – погоду, поезда, суматоху железнодорожных станций, наших попутчиков, настроение членов моей семьи на каждом этапе пути.
Сумки и котомки, которые вмещали всё наше дорожное снаряжение, были гораздо более громоздкими, чем ценными. Ничтожная сумма денег, билет на пароход и заграничный паспорт были теми волшебными средствами, с помощью которых мы надеялись преодолеть пять тысяч миль земли и воды между нами и моим отцом. Предполагалось, что паспорт позволит нам без каких-либо проблем перейти через границу, но из-за распространенности холеры в некоторых частях страны, менее обеспеченные путешественники, такие как эмигранты, в то время подвергались более строгому досмотру и контролю.
В Версболово, на последней станции с российской стороны, мы столкнулись с первой из наших проблем. Немецкий врач и несколько жандармов зашли в поезд и подвергли нас тщательному досмотру на предмет состояния здоровья, места назначения и финансовых средств. В результате дознания нам сообщили, что нам не разрешат пересечь границу, если мы не обменяем наш билет третьего класса на билет второго класса, что стоило на двести рублей больше, чем у нас было. У нас отобрали паспорт, и намеревались отправить обратно.
Моё письмо описывает ситуацию:
Мы были бездомными, бесприютными, без друзей и в незнакомом месте. Денег едва хватило бы на то, чтобы продержаться в путешествии, на которое мы надеялись, и которого ждали три долгих года. Мы прошли через многие страдания, чтобы произошло воссоединение, к которому мы так стремились, мы готовы были и дальше страдать, ради того, чтобы оно свершилось, и расстались с теми, кого мы любим, с местами, которые были нам дороги, несмотря на то, что нам пришлось там пережить, мы были убеждены, что больше никогда их не увидим – всё ради одной заветной цели. С большими надеждами и в приподнятом настроении, за которыми скрывалась грусть расставания, мы отправились в наш долгий путь. И вот нас внезапно подвергли основательной проверке, удар пришёл, откуда мы меньше всего ждали, ведь мы были уверены, что по эту сторону границы нам ничего не угрожает. Когда моя мать достаточно пришла в себя, чтобы что-то сказать, она начала спорить с жандармом, рассказывать ему нашу историю и умолять его проявить милосердие. Дети были напуганы, и все, кроме меня, плакали. Мне просто было интересно, что произойдет дальше.
Тронутые нашим горем, немецкие офицеры дали нам лучший совет, который могли. Нам нужно было сойти с поезда на станции Кибарт с российской стороны и обратиться к некому господину Шидорскому, который мог помочь нам продолжить путь.
Письмо продолжается:
Мы в Кибарте, на вокзале. Даже в том месте я замечала и запоминала наименее важные детали. Как носильщик – уродливый, ухмыляющийся человек – таскал наши вещи и складывал их на пол в южном углу большой комнаты; как мы сели на небольшой диван рядом с вещами, жёлтый диван; как сквозь стеклянную крышу лилось столько света, что нам приходилось прикрывать глаза, потому что в вагоне было темно, и глаза болели от плача; как помимо нас в помещении было всего несколько человек, я начала их считать и остановилась, когда заметила знак над головой пятого человека – маленькой женщины с красным носом и прыщом на нём – и попыталась прочитать надпись на немецком языке с помощью русского перевода под ней. Я всё это заметила и запомнила, как будто в целом мире мне больше не о чем было думать.
В письме выражается благодарность доброте господина Шидорского, который стал нашим спасителем. Он предоставил моей матери пропуск в Эйдткунен*, где была немецкая пограничная станция, и его старший брат, председатель известной ассоциации помощи эмигрантам, организовал нам въезд в Германию. Во время переговоров, которые длились несколько дней, добрый человек из Кибарта развлекал нас в своём собственном доме, хотя мы и были жалкими эмигрантами. Братья Шидорские были евреями, но их имя не по этой причине с любовью вспоминается в моей семье уже пятнадцать лет. Перейдя на сторону Германии, мы влились в поток многих других эмигрантских групп, следующих в Гамбург и другие порты. Мы являли собой довольно несуразное сборище с большими наивными глазами, нелепыми тюками, которые мы сжимали в объятиях, и сердцами, устремлёнными к Америке.
Письмо к моему дяде точно описывает каждый этап нашего беспокойного прогресса. Вот пример одной из многих сцен, которые я записала:
В багажном отделении, куда нас направили, была страшная неразбериха. Ящики, корзины, сумки, чемоданы и большие, бесформенные тюки, не относящиеся к определённому классу, швыряли носильщики и другие мужчины, которые их сортировали и навешивали ярлыки на все вещи, кроме тех, что содержали провизию, в то время как другой багаж открывали и поспешно осматривали. Наконец, пришла наша очередь, и наш багаж, вместе с вещами всех остальных направляющихся в Америку путешественников, забрали, чтобы он прошёл обработку паром, дымом и другие подобные процедуры. Нам велели ждать, пока нас не уведомят, что нужно делать дальше.
Фразы «нам велели сделать это» и «велели сделать то» повторяются снова и снова в моем повествовании, и даже самое эффективное обращение с фактами не могло бы дать более яркого представления о происходящем. Нас, эмигрантов, стадами сгоняли на вокзалы, загружали в вагоны и перегоняли с места на место, как скот.
В назначенный час мы все пытались найти место в вагоне, указанном проводником. Мы старались, но едва смогли пристроить на полу наш багаж, и сделали вид, что нам удобно на нём сидеть. Пока что нам пришлось обменять относительный комфорт пассажирского поезда третьего класса на явный дискомфорт поезда четвертого класса. Во всём вагоне было всего четыре узких лавки, и на них уже сидело в два раза больше людей, чем полагалось. Всё остальное пространство, до последнего дюйма*, было забито пассажирами или их багажом. Было очень жарко и тесно, и совсем неудобно, и тем не менее на каждой станции в вагон толпой вваливались новые пассажиры и распихивали остальных, чтобы освободить себе место. Стало настолько невыносимо, что все испепеляли взглядом
