А Саладин и в самом деле творил, что вздумается. Сидон сдался без боя 20 июля. Неделей позднее покорился Бейрут, после чего войска Саладина свернули на юг, забрав с собой короля Ги и Великого Магистра тамплиеров, надлежащим образом закованных в цепи. Прибыв через пару дней в Аскалон, Саладин посулил Ги свободу, если тот сумеет добиться сдачи Аскалона без боя, и Ги согласился. Султан приказал сопроводить христианского короля к стене у главных ворот, где тот молил жителей осажденного города прекратить сопротивление. Великий Магистр де Ридфор вторил мольбам короля, но в ответ оба услышали насмешки и обвинения в трусости. Аскалон выбрал сражение, но недавний поход оставил город почти без рыцарей и солдат, так что и сражения-то никакого не вышло: отпор горожан оказался столь жалким, что, покорив город, Саладин даже позволил им беспрепятственно удалиться.
А вот король Ги, не справившийся с задачей, остался в плену. Де Ридфору выполнить свою сделку с Саладином было куда легче – благодаря дисциплине тамплиеров. Великий Магистр получал свободу в обмен на бескровную сдачу замка тамплиеров в Газе. Устав ордена запрещал выкуп за деньги, но никоим образом не возбранял Великому магистру расплатиться за собственную голову землей, фортификационными сооружениями и единоверцами-христианами, – зато тот же Устав совершенно недвусмысленно требовал от каждого рыцаря-тамплиера беспрекословного и безоглядного подчинения Великому Магистру. И когда де Ридфор, явившись к Газе, приказал тамплиерам сдать замок, выбора у тех просто не было. Сложив оружие, они покинули замок, а верный своему слову Саладин освободил де Ридфора на месте. Остается только гадать, так ли уж радовались тамплиеры в подобных обстоятельствах возвращению своего Великого Магистра, когда он повел их на север, к Тиру.
Граждане Тира, определенно желая сдаться, дожидались только возвращения Саладина, но тут случилось нечто важное. Пребывая в Константинополе, Конрад де Монферра, заподозренный как соучастник убийства, надумал на время удалиться и вместе с группой вассалов поспешил в Святую Землю, еще не ведая о катастрофе у Рогов Хаттин. Однако, когда корабль подходил к Акре, капитан удивился молчанию колоколов, пояснив Конраду, что большие колокола на башне в гавани звонят всякий раз, когда к порту приближается корабль, и замолчали они впервые на его памяти.
Конрад рассудительно предложил постоять на якоре, пока загадка не разрешится. Вскоре к ним подошла парусная лодка, доставившая мусульманского портового чиновника, пригласившего их в город. Притворившись купцом-мореходом, Конрад осведомился – как осведомился бы всякий торговец – о последних новостях. Чиновник-мусульманин горделиво уведомил его, что Аллах сподобил вверить Акру великому Саладину всего четырьмя днями ранее. Получив с них портовый сбор, чиновник направился к берегу, и как только он отошел подальше, Конрад приказал капитану на всех парусах спешить в Тир.
В стенах Тира Конрада ждали только дурные вести. Те, кому повезло бежать из Хаттин и добрести до города, живописали ужасы прискорбной катастрофы. Крест Господень пропал. Армия разбита. Король в плену. В плен попал даже отец Конрада – маркиз де Монферра. Весь город пребывал в унынии и предчувствии поражения.
Не поддавшись общему настроению, Конрад всячески поносил за небрежение обороной горожан, оставивших стены без присмотра. Заразившись его энергией и оптимизмом, жители Тира просили Конрада возглавить их, обещав признать его своим правителем, буде он согласится командовать ими в сражении за город. Сказанное пришлось Конраду по душе, и посему, источая уверенность, он пустил в ход свои природные таланты к организационной деятельности. Только его присутствию и руководству обязан город своим отказом покориться Саладину с первого же раза. Самые набожные горожане решили, что нового вождя им ниспослал сам Господь.
Саладин совершенно напрасно покинул город после одного-единственного штурма, ибо в тот момент Тир был наиболее уязвим. Как только Саладин двинулся на новые завоевания, беженцы из всех захваченных христианских городов и замков поспешили в Тир. Убежища в Тире искали даже христианские корабли из Сидона и Бейрута, так что вскоре у Конрада появилась и армия, и флот, и даже источники снабжения.
Наращивание сил Тира стояло среди забот Саладина отнюдь не на первом месте. Важнее всего для него было завоевание и очищение средоточия мыслей верующих всего Ближнего Востока – Иерусалима, священного города для каждого из его воинов. С огромным воодушевлением подчинившись приказу выступать на Святой Город, его армия уже 20 сентября разбила лагерь перед его стенами.
К тому времени защитой Иерусалима командовал Балиан д'Ибелин, покинувший Тир, чтобы забрать жену и детей. Христианские граждане, лишившись всех предводителей, полегших при Рогах Хаттин, слезно упросили его взять под свою опеку город, не желая подчиняться рыцарям-тамплиерам – прежде всего из-за вестей о выходках их Великого Магистра в Аскалоне и Газе. Город был буквально забит беженцами из окрестных краев, не годившимися в солдаты, но весьма способствовавших стремительному истощению запасов провизии. Стремясь поправить дело, Балиан выслал отряды фуражиров, чтобы те собирали весь провиант, какой сумеют отыскать. На весь город осталось лишь двое рыцарей, так что он посвятил в рыцари шестьдесят сыновей нобилей и граждан города по одной лишь той причине, что тем исполнилось шестнадцать. Впрочем, получая титул, они не приобретали вместе с ним никакого военного опыта.
Через пару дней после прихода мусульманская армия начала подводить под стены города мины примерно в том же месте, где восемьдесят восемь лет назад провалился Готфрид Буйонский. К двадцать девятому сентября усилиями саперов Саладина в стене появилась брешь. Христиане, как могли, заделали и защитили ее, но обе стороны теперь прекрасно сознавали, что счет пошел на дни. Православные греки, жившие в городе, послали Саладину весточку, что откроют ему ворота в обмен на милосердие. Испытывая жгучую неприязнь к чванливому католическому духовенству, заставившему их посещать церковные службы, чуждые их обычаям, да вдобавок ведущиеся на непонятном для них языке, они бы с радостью встретили возвращение веротерпимых мусульманских правителей.
Впрочем, их помощь и не понадобилась: на следующий же день после взлома стены Балиан отправился на переговоры с Саладином о сдаче Иерусалима. Балиан признал, что Саладин теперь может взять город, когда пожелает, но ценой гибели всех обитающих в нем мусульман и полного уничтожения священных исламских построек в районе Храма – мечети аль-Акса и мечети Омара, нареченной Домом скалы. В ответ Саладин напомнил о зверствах крестоносцев, когда те отбили город у египтян, но в конечном итоге оба пришли к соглашению. Был установлен выкуп в десять динаров за каждого мужчину, пять – за женщину, и один – за ребенка. Балиан указал, что в городе свыше двадцати тысяч безденежных беженцев, и наконец сошлись на том, что за тридцать тысяч динаров в совокупности семь тысяч христиан смогут удалиться без препон. Ударили по рукам, но Саладин тянул с вступлением в город еще два дня, руководствуясь мотивом, близким сердцу каждого мусульманина.
По мусульманскому календарю в этом году 2 октября пришлось на двадцать седьмой день месяца Раджаб – годовщину той славной ночи, когда прекрасное крылатое животное по имени Бурак летело по ночным небесам, унося Пророка Магомета из Каабы в Мекке на Харам эс-Шариф, сиречь Храмовую гору в Иерусалиме. Именно то странствие, когда свершилось сретенье Магомета со всеми пророками былого, и он получил дозволение взойти по небесной лестнице к самому трону Аллаха, сделало Иерусалим третьим по счету из святейших мест мусульманской веры.
И когда воинство правоверных вступило в Святой Город в сие священное празднество, ни один из воинов не мог усомниться, что оная великая победа дарована им по воле Аллаха через посредство ревностнейшего из его слуг – Саладина.
Вероятно, именно религиозное благоговение не позволило мусульманам потерять голову. Их сдержанность являла разительный контраст с необузданностью христиан в день захвата города во время Первого крестового похода. Ныне же никто не вламывался в дома, от рук солдат не погиб ни один житель. Балиан опорожнил казну королевства, чтобы собрать тридцать тысяч динаров на выкуп семи тысяч горожан, но еще тысячи человек ждали невольничьи рынки, если им не удастся наскрести на выкуп. Тщетно молили они о толике богатств церкви, тамплиеров и госпитальеров, хотя воинствующие монахи ничтоже сумняшеся заплатили за собственную свободу, нарушив воспрещение Устава на денежный выкуп. Уплатив по десятку динаров выкупа за себя и горстку слуг, патриарх Гераклий покинул город с небольшим караваном, увозившим сказочное состояние в бесценных коврах и серебряной утвари, бестрепетно миновав вереницу бедняков, угоняемых в рабство. А вот брат Саладина, напротив, был так тронут жалким видом несчастных, что испросил себе право вызволить тысячу христианских невольников в награду за свое участие в походе – и желание его было незамедлительно исполнено. Саладин же по собственной воле надумал отпустить всех стариков – и мужчин, и женщин. А каждой женщине, получившей или выкупившей свободу, он обещал отпустить плененного мужа либо отца.
