Зина, затаив дыхание, молчала. Заикин также не отзывался. Над носилками наклонился другой санитар: низкорослый, широкоплечий, со шрамом через всю щеку.
— Ну-к, давай сматывай, а то штаны спущу, — пригрозил он Зине, видно, полагая, что в «санитарку» забрался какой-то мальчуган. — Давай, Шамиль, толкай! — крикнул он своему напарнику.
Солдат просунул голову в дверь, вытянул шею и, вглядываясь в угол, с удивлением прокричал:
— Какой штаны?! Никакой кролика! Дэвочка здесь, маленький!
— А и правда, — согласился солдат со шрамом и, забросив ногу, готов был подняться в машину, но рядом послышался голос головастого фельдшера.
— Да ты… Дорога каждая минута! — набросился он на солдата со шрамом. Тот вытянулся:
— Дак тут, товарищ старший лейтенант, какой-то… То ли какая-то… — запинаясь, солдат попытался доложить, что их вины здесь нет, что сейчас выбросят постороннего и установят последние носилки.
Зина больше ничего не слышала. Шепча что-то и заливаясь слезами, она стала целовать комбата в лоб и щеки, потом схватила руку Заикина, прижала к себе крепко и, рывком освободив ее, спрыгнула на землю. Вся в слезах, она бросилась искать врача, но тут же услышала, как заурчали машины и колонна тронулась.
Заикин, с большим трудом сдерживая боль расставания, услышал долетевшие издалека, с отчаянием вырвавшиеся слова:
— Буду ждать, Васенька-а-а!
Выбравшись на большак, колонна ускорила движение, но поездка оставалась по-прежнему мучительной.
От болей, вызванных тряской, одни раненые стонали, другие ругали все на свете, но больше всего доставалось шоферу, хотя он и старался миновать каждую выбоину.
Заикин терпел. Поддерживая рукой живот, он не переставал думать о внезапной разлуке и отвлекся от тяжелых мыслей, лишь когда заметил безмолвно сидевшего в углу санитара. Можно было подумать, что он безразличен к стонам раненых, но если бы кому-нибудь удалось заглянуть солдату в душу — он ужаснулся бы, как у того при каждом толчке «санитарки» больно сжималось сердце. Кроме трех перенесенных собственных ранений, ему пришлось насмотреться еще и на муки других…
Наконец «санитарка» остановилась, а через несколько минут потянуло табачным дымком. Тут же послышалась команда: «Сидячие, выходи!»
Началась разгрузка. Заикина солдаты сняли вторым и, поплевав на руки, понесли носилки в сторону длинного барака. По исшарканным деревянным ступенькам они внесли Василия в тускло освещенное помещение и, приподняв с носилок — один за плечи, другой за ноги, — опустили на пол.
Уходя, санитар со шрамом на миг задержался.
— Тут будет спокойнее. Отдыхайте, товарищ капитан.
Заикин благодарно посмотрел в его сторону.
— Выздоравливайте, — еще раз пожелал солдат.
— Буду стараться, — болезненно скривился Василий.
В бараке воздух был тяжелый, спертый, пахло запекшейся кровью, лекарствами и всем тем, что присуще скоплению большого количества плохо ухоженных больных. Заикин уже через несколько минут начал задыхаться. Голова кружилась, стало тошнить. «Надо отсюда выбираться», — решил он и попробовал подняться, но встать на ноги самостоятельно не смог.
— Помоги, дружище, — попросил он проходившего мимо солдата. Тот молча подошел, протянул руку. Заикин встал, прошел к двери, спустился по лестнице вниз, вышел во двор. Здесь, под открытым небом, располагались в основном ходячие. «Вот и я тут устроюсь», — хотел уже опуститься Заикин на холодную росистую траву, но вдруг обнаружил, что на нем всего только и есть, что нательное белье. «Надо что-то подыскать», — подумал он и решил пробраться в дальний угол двора, где виднелись какие-то сараюшки. «Может, там склад или каптерка какая», — рассуждал Василий.
Поддерживая низ живота, он, сделав лишь несколько шагов, чуть не столкнулся с появившимся из-за угла пожилым солдатом. Тот остановился. Разглядывая Заикина, спросил:
— Ты это до ветру или?.. Иди вон туда, — кивнул он головой в ту сторону, откуда возвращался сам.
— Нет, — ответил Заикин солдату. — Ищу, где бы тут свалиться. Там не могу, — посмотрел он на барачную дверь.
— Оно-то верно, но как же в одном исподнем? Студенеет, а к утру и совсем будет холодно, — негромко проговорил солдат, вытаскивая из-под шинели истертое байковое одеяло. — На, бери.
— Спасибо тебе, дружище, — сердечно поблагодарил Заикин солдата, а взглянув на руку, попросил: — Если не трудно, помоги, — покосился он вниз на развернувшееся одеяло. — Одна осталась, да и та занята…
— Это-то можно. — Солдат живо встал на колени, разостлал одеяло по траве. — Вот те, пожалуйте, — предложил он и, не поднимаясь, вытащил из-за пазухи полосатый кисет. — А ты что ж, будешь из офицеров али наш?
— Как это наш? — Заикин вскинул на солдата глаза.
— Оно, вишь, если из офицеров, то, конечно, тоже наш, но… Офицер, как бы это тебе что и солдат, только наше солдатское дело совсем другое. Скажут, к примеру, копать окоп али ход сообщения — копаешь; скажут блиндаж покрыть — обратно ж кроешь, а прикажут тебе прокопать ров, чтобы спускать воду, не купаться же в болоте при дожде, — маракуешь, как бы это половчее получилось. Ну а ежели не скажут… — солдат замялся, — то, конечно, сам собою торопливости солдат не проявит. «Солдат спит, а служба идет…» А вот офицер, так тот больше на ногах, не присядет, мотается что угорелый, часто случается, что некогда ему кусок хлеба проглотить. Да и от высокого начальства ему нередко перепадает.
Солдат умолк, крепко затянулся, о чем-то вспомнив, негромко засмеялся:
— Как-то довелось мне недолго быть при своем ротном. Никитой Иванычем звали. Убило его потом, когда наступать пошли. — Солдат опустил голову, вздохнул. — Сердечный был человек, все больше пекся о солдатах. Наказал он мне стеречь ночью свой телефон. «Сиди, — говорит, — Петр Денисыч, да соображай, что и как кому отвечать. Да так, — говорит, — чтобы в лад было». Вот и сижу я на часах у своей коробки. Сама она не так-то и велика, а какой-то страх придает. У ней не уснешь, вроде глядит она на тебя как-то по-своему, скосясь. Вот и сижу. Сам-то Никита Иваныч ушел по окопам, сказал, нужда такая есть, к наступлению надо готовиться. И как я ни крепился, все ж почувствовал, как начала меня какая-то нечистая в дремоту клонить. Я и туда, и сюда, и самосадом затянулся так, что за печенку дернуло, а она, окаянная, все же тянет. Вроде такого со мною и сродясь не бывало. А только слышу: пи-и-и, пип, пи-и-ип, попискивает все чаще да чаше эта коробка, не умолкает. Послушал, послушал я эту музыку да и думаю себе: какого тебе лешего от меня? Так нет! Пищит. Думал бежать за ротным, но где его сыщешь? Ночь, темень. Опять же кричать, чтоб звать голосом, но ирод этот, немец, услышит — сразу пальнет. Он ведь вот, за проволокой, как что — так и пулемет, а то и минометами начнет.
— Ну и как? — поинтересовался Заикин, взглянув на солдата.
— А как? Схватил я эту трубку, думал, умолкнет. Так нет, пищит. Осердился я, приложил ее к уху, точно так, как делал Никита Иваныч, но сам молчу. А оттель хлещет, как из крупнокалиберки: «…Я тебе… Ты у меня… Я из тебя…» И несет, и несет, Я уж это только так, вижу, ты все ж не из рядовых. Было там сказано… Такое, что ухо обожгло.
— А ты что же молчал? Взял бы трубку да и доложил, что командир в окопах, с людьми занят. А там что скажут. Приказание — так исполняй.
— Оно, ежели по уставу, то ясно, а вот разговоры эти… Как-то это не случалось…
— Какие страсти. Телефона не видал?
— Где мне его видать? У нас он на весь сельсовет один. Края наши далекие, север. Без него обходились. Тайга, глухомань. — Солдат вздохнул, видно, вспомнил о доме. Медленно отворачиваясь, посмотрел на Заикина тоскливыми глазами. — Лес у нас, воды великие. Рыбой да зверьем промышляли. Если бы не этот немец… — солдат вздохнул, не закончив мысль.
— Так ты хоть разобрался, кто тебя распекал?
— А то как же? Был у нас батальонный начальник штаба. Лютый, все больше в разнос. Он и ротного нашего так. Сам слышал, как это он его.
— Чем же закончилось?
— А тем, что слышно было, как там начальник плюнул в трубку, да и стихла она.
Солдат умолк, скручивая новую цигарку, а Заикин подобрал слова, чтобы объяснить солдату, в чем он прав и в чем не прав.
— Да уж я думал, а вот как быть — не нашелся. Пришел ротный, тут я ему и рассказал. Он начал крутить телефон этот, а мне стало неловко. Упросил я его, чтобы во взвод… Там проще.
Скрипнула барачная дверь, Заикин оглянулся. Санитары кого-то выносили из барака.
— Еще одного, — взглянув в ту сторону, тихо промолвил солдат и, наклонившись к Заикину, как бы невзначай набросил на его видневшийся из-под одеяла обрубок руки полу своей шинели. А Заикину хотелось хоть как-то отблагодарить солдата за его доброту. Но он уже спал. Скоро уснул и Заикин, а когда проснулся, то ощутил, что к его спине плотно прижался солдат и оба они накрыты видавшей виды солдатской шинелью.
