И мы никогда ему не препятствовали в этом. От одного всегда пытались уберечь: его выступления не должны быть затянутыми, превращаться в доклады, а должны передаваться по телевидению в изложении, независимо от того, где и в связи с чем он выступал.
Я вспоминаю один очень трудный случай – а их было немало, – когда нужно было подготовить репортаж с выступлением Горбачева на всесоюзном совещании руководителей крупнейших предприятий страны. Это было двухдневное совещание, организатором выступил Промышленный союз, а открывал его лидер промышленников, небезызвестный Тизяков, ставший потом членом ГКЧП. Участники совещания очень настаивали на присутствии Горбачева, на его выступлении. Звучало много критики в адрес президента, ему пеняли на то, что в стране утрачивается управление, разорваны экономические и хозяйственные связи.
Довольно жестко ставился вопрос о том, что в стране игнорируется главный товаропроизводитель – предприятие. В рыночных условиях, говорили выступавшие, необходимо использовать различные формы собственности, пора кончать с командованием из центра. Госпланы теперь не помогут, нужно побольше предприимчивости, инициативы, доверия к самим предприятиям. Но в условиях, когда расстроились связи, когда границы суверенных республик стали полузакрытыми, когда предприятия стали откровенно срывать поставки только потому, что продукция уходила в другую республику, другую страну, а значит, устанавливались таможенные барьеры в едином когда-то экономическом пространстве, все эти конструктивные идеи встречали массу препятствий.
В этих условиях и проходило совещание. Большинство ораторов в резкой форме оценивали ситуацию. Они требовали наведения элементарного порядка. Поскольку Горбачеву очень сильно доставалось в ходе этого совещания, он с большой неохотой отправился туда. Выступил, но очень неудачно. Не сдержался, «завелся», вступил в перепалку с залом. Поэтому в целом защищал свою позицию неаргументированно. Речь прерывалась топотом ног в зале и даже захлопыванием. В итоге, когда готовили телевизионный вариант, это оказалось задачей архисложной. Я сам этим занимался, редактировал, участвовал в монтаже. В конце концов получился вполне сносный телевизионный репортаж.
Помню, позвонил Горбачев и сказал: «Леонид, как ты умудрился сделать таким стройным и убедительным мое выступление? По-честному, я провалился, не зря есть примета: не хочешь – не делай. Меня Раиса Максимовна отговаривала идти к этим командирам производства. Но рассудил – уклоняться нельзя. Но видишь – примета подтвердилась. А ты молодец». В ответ я признался, что собрал его выступление из разных фрагментов.
Я близко был знаком с той обстановкой, в которой работал Михаил Сергеевич Горбачев, и с теми, кто его окружал. Хорошо знал его помощников, секретариат, руководителя охраны генерала Владимира Медведева, который всегда, как тень, был рядом с президентом. Мы даже по-хорошему, по-товарищески с ним дружили. Знал коменданта Кремля, основных охранников. Каждая запись телевизионного выступления Горбачева или встреча у него в кабинете означали, что я так или иначе с кем-то из этих людей предварительно общался. Долгое время свободно проходил без всякого досмотра. Только позднее для всех было установлено специальное приспособление в коридорах, недалеко от кабинета президента, через которое, как через турникет, проходили для досмотра. В приемной Горбачева всегда был не только кто-то из секретариата, но нередко и представители службы безопасности.
В кабинете за спиной Михаила Сергеевича был флаг Советского Союза. Почти всегда на столе рядом лежал кейс. По левую руку отдельно стоял не очень современный по нынешним стандартам крупногабаритный пульт телефонов прямой связи.
Он всегда был аккуратен, не любил, чтобы его стол был завален какими-то документами, самое необходимое держал под руками. Я не раз убеждался, что разговаривал он у пульта стоя. Нередко Михаил Сергеевич подключал и других абонентов, мог выходить на другой город и подключать какую-то республиканскую столицу, чтобы поговорить с руководством этой республики и вместе с тем разговаривать с московским абонентом, таким образом совместно обсуждая проблему. Связь у него была налажена безукоризненно.
Я не привлекался к подготовке каких-либо документов специально для президента, но время от времени после телевизионных записей он мог сказать: «Леонид, зайди». Я заходил, и он давал указания, рекомендации, советовался или просто исповедовался. Это было для него важно, как мне кажется, для самопроверки.
У Горбачева была такая черта в характере: он нередко проверял различные варианты, взгляды, подходы, оценки на людях, не высказывая своей точки зрения окончательно. Некая разведка боем. Он выслушивал твои аргументы, но ничего не говорил сам о предмете разговора. Иногда вроде бы что-то внушал собеседникам, но и их слышал тоже. Нередко сам произносил длинные монологи. Те, кто считал, что Горбачев любит больше говорить, чем слушать, на мой взгляд, обманывались в своих впечатлениях. Ему достаточно было просто видеть глаза людей, их реакцию, чтобы понять, каково истинное отношение к нему и к тому, что он высказывает. Ему всякий раз хотелось прокатать, прозондировать общественное мнение по тому или иному вопросу в тесном общении с людьми. Я не исключаю, что в разговорах со мной он рассчитывал на дополнительную информацию, которой я мог располагать как руководитель средств массовой информации, опираясь на письма, реакцию простых людей или некоторые социологические исследования. Он к этому прислушивался и очень дорожил таким мнением.
Большинство его костюмов не выделялись какой-то вычурностью, особой модностью. В этом отношении он сохранял образ человека, не обращающего на себя внимания чисто внешними эффектами в одежде. Я даже думаю, что ему не всегда хватало вкуса, что, впрочем, никогда не мешало выглядеть современно одетым, элегантным, подтянутым. Были даже два случая, когда, при записи его телевизионных выступлений, я давал ему собственные галстуки, которые лучше подходили к костюму с учетом цветного телевидения. Он к этому относился спокойно.
Как и у многих людей, которым приходится часто выступать, у Горбачева пересыхало горло, поэтому на всех записях его выступлений чашечка чаю или кофе с молоком стала постоянным атрибутом.
Горбачев никогда не пользовался телесуфлером.
И это было необычно, поскольку телесуфлером пользуются в большинстве случаев при своих официальных выступлениях, заявлениях многие высшие государственные деятели.
А начиналось это еще в 1985 году именно с попыток потренировать Горбачева на телесуфлерах. После нескольких проб он заявил, что «эта забава» не для него. Тогда мы придумали другой вариант. На двух планшетах большими буквами предварительно записывали его тексты. Сначала надо читать на одном планшете, потом продолжение следовало на другом и далее с возвращением на первый – второй – до конца текста.
Планшеты устанавливали на стульях, а в качестве помощников режиссера, которые попеременно снимали планшеты, выступали зав. международным отделом ЦК КПСС Леонид Замятин (затем он станет послом в Англии) и ваш покорный слуга – Леонид Кравченко. Планшеты высокие – до полуметра. И, конечно, Горбачеву приходилось глазами прочитывать строчки текста сверху вниз. Поэтому было заметно по глазам, что он то поднимает их, то опускает.
Вообще это и в самом деле был «дедовский» вариант, который уже после первой передачи Горбачев забраковал. Наконец придумали самый простой. На столе устанавливали подставку, подобно тем, что используются для настольных календарей. На ней размещались четвертинки текстов. При выступлении сам Горбачев легким движением снимал поочередно эти тексты, слегка заглядывая в них.
Михаилу Сергеевичу очень помогала его великолепная память, поэтому тексты своих обращений, заявлений он знал почти наизусть.
Я практически на всех записях бывал рядом. Но у меня была и еще одна необычная функция. Горбачев никак не мог привыкнуть к тому, что ему приходится обращаться не к людям, а к телевизионным камерам, за которыми стоят безмолвные телеоператоры, ему хотелось видеть чьи-то глаза, живую реакцию на выступление. И тогда он однажды попросил меня: «Леонид, попробуй, пожалуйста, расположиться между камерами на стуле, а я вроде как буду обращаться к тебе. – Потом, улыбнувшись, добавил: – Ты у меня будешь олицетворять советский народ». Он таким образом видел мою живую реакцию на его телевизионное выступление.
Обычно Горбачев репетировал, и мы делали пробные записи. А потом еще раз он смотрел текст, приглашал и меня посмотреть, чтобы язык был более разговорным, образным, без всяких канцеляризмов.
Обычно проводили еще один-два дубля. А потом я слышал от него приглашение: «Давай вместе посмотрим тут же, и, если что не так, из двух-трех записей сделаете как надо».
