Теперь все эти дни в прошлом. Теперь это воспоминания. Они приходят непрошено, и от них никуда не уйдешь.
32. Доктор наносит визит
День был на исходе. Я, майор Петрунин, лейтенант Воронков и еще два офицера из отдела полковника Решетова ехали «встречать» Доктора.
В два часа ночи он должен был выброситься на нашу территорию.
Этому предшествовал оживленный обмен радиограммами между мной и Гюбертом: уточнялись даты, место приземления.
Машина плавно катилась по чистому и ровному шоссе. Я сидел в кабине, откинувшись на спинку сиденья, и дремал: долгая езда укачала меня.
В пути мы дважды попадали под дождь, и я серьезно опасался, сможет ли машина добраться до отдаленного от шоссе и жилых мест пункта встречи, к которому вел длинный отрезок обычной грунтовой дороги.
Перед развилкой Петрунин забарабанил по крыше кабины и крикнул:
— Сворачивай направо!
Шофер остановил машину, сошел на землю и, оглядев дорогу, проворчал:
— Гиблые места!
— Не паникуй, Петя! — сказал Петрунин.
Петя почесал в затылке и полез обратно в кабину. Машина съехала с шоссе на большак и сразу завиляла из стороны в сторону. Мы поехали по жидкой грязи медленно, на второй скорости. Спасало то, что под верхним оттаявшим слоем земли лежал еще мерзлый слой.
— Жми, жми, Петя! — подбадривал Петрунин.
— «Жми, жми»! — ворчал тот. — Начнешь жать — обязательно заночуешь в кювете!
Он ловко выруливал машину, а машина так и норовила сползти с горбатого большака в кювет. А тут еще клонящееся к закату солнце играло своими лучами в лобовом стекле и слепило глаза.
Кое-как, перегрев мотор, мы преодолели этот злосчастный участок, но перед самой деревенькой основательно завязли Задние колеса затянуло в канаву, и машина прочно села на дифер. Мы выбрались из кузова.
Шофер повздыхал, выругался и отправился в деревню. Вслед за ним ушел и Петрунин.
Вернулись они с двумя бревнами. Мы стали «вываживать» машину и кое-как вытянули ее из канавы.
В деревню попали затемно. Остановились в доме председателя колхоза и остаток вечера прокоротали за чаем и разговорами. В половине первого я и майор Петрунин покинули дом, предварительно еще раз проинструктировав остающихся. Мы взяли с собой мешок с сухой паклей, банку с машинным маслом, бутылку с бензином, ракеты и ракетницу.
Ночь стояла тихая, полная какого-то значительного спокойствия. Все небо было усеяно звездами. Луна уходила за горизонт и, прячась за тучку, как бы подмигивала нам.
Подмораживало. Лужицы, затянутые тонким матовым ледком, похрустывали под ногами.
— Погодка на нас работает, — заметил Петрунин. — Обратно по морозцу быстро выберемся.
Мы вышли из деревни, миновали кладбище, обогнули небольшую березовую рощу, наполненную бодрящим весенним ароматом, перебрались по мостику через крошечную речонку и зашагали по открытому полю. Пройдя два километра, увидели белый шест — метку, поставленную нами заранее. Мы вынули из мешка паклю и выложили из нее на земле круг трех метров в диаметре. Паклю полили машинным маслом.
Петрунин зарядил ракетницу, я приготовил карманный фонарик. Мы закурили и стали ждать.
Минут за пятнадцать до назначенного времени с запада послышался стонущий рокот мотора. По звуку мы без труда определили, что идет немецкий самолет.
— Смотри, еще спутает, — заметил Петрунин. — Возьмет да и пройдет стороной.
— Не должен, — сказал я. — На всякий случай надо посигналить.
Я поднял в небо сильный фонарик и просигналил условленным шифром.
Кажется, Петрунин оказался прав — самолет явно отклонялся в сторону и удалялся. Шум его мотора становился глуше. Тогда я плеснул из бутылки бензина на паклю, чиркнул спичку, и пакля, мгновенно вспыхнув, загорелась круговым пламенем. Звуки мотора стали вновь нарастать и приближаться. Наш сигнал заметили. Самолет снизился и проплыл над головами.
Я отошел в сторону и снова начал сигналить фонариком.
Самолет трижды подмигнул нам зеленым огоньком.
— Все идет как по нотам, — проговорил Петрунин и начал подливать в огонь масло.
Самолет развернулся и снова пошел на нас. Под его крылом на мгновение зажегся красный фонарик.
— Прыгнул, — сказал я. — Гаси костер.
Красный огонек подтверждал прыжок. Петрунин начал затаптывать костер. Я напряженно всматривался в звездное небо и наконец заметил в нем купол парашюта и болтающуюся на стропах человеческую фигуру.
Доктор не мог похвастаться точностью приземления. Его сносило к деревне, и я побежал.
Он опустился шагах в четырехстах от огня, упал животом на землю и остался лежать неподвижно. Я подходил, мигая фонариком, но он не поднимался. Я решил было, что Доктор ушибся или потерял сознание, но тут же услышал, как щелкнул затвор пистолета. Доктор готов был ко всяким случайностям.
— Кто? — повелительно крикнул он, когда я остановился от него в двух шагах.
— Хомяков, — ответил я. — Вы не ушиблись?
— Как будто нет.
— Ну вот и великолепно! А помните, как вы боялись прыгать?
— Было, было… — И Доктор упругим движением вскочил на ноги.
Я осветил его лучом фонарика. На нем была армейская шапка-ушанка с вдавлинкой вместо звезды, стеганый ватный костюм и солдатские кирзовые сапоги.
— Выключите фонарь, — сказал он мне и протянул руку. — Здравствуйте, Хомяков! Жребий брошен! Точь-в-точь как в американском кинобоевике…
Я почувствовал, что рука Доктора по-прежнему была в тонкой перчатке. Доктор сунул пистолет в карман. Я спросил:
— Кто вас провожал?
— Гауптман… А кто там вытанцовывал над огнем?
— Один из тех шести, — ответил я. — Он достал машину. Сам — за шофера. Он сейчас подойдет.
Доктор угостил меня сигаретой, осветил зажженной спичкой мое лицо и спросил:
— Куда мы сейчас?
— В Москву. Куда же еще? Я ведь сообщил, что все подготовил.
— Понимаю, понимаю. — И он, пыхтя дымом, поглядел по сторонам.
Подошел майор Петрунин.
— Познакомьтесь, — предложил я.
Доктор протянул руку, не называя себя, и лишь промолвил:
— Очень приятно.
— Звонарев, — отрекомендовался Петрунин.
— А как с парашютом? — спросил Доктор.
Я сказал, что оставлять здесь парашют нельзя и что его придется захватить с собой, а по дороге где-нибудь припрятать. Доктор согласился. Петрунин скатал парашют, затиснул его в мешок из-под пакли и взвалил на плечо. Мы тронулись к деревне.
— Значит, прямо в Москву? — спросил Доктор.
— Сначала зайдем в деревню, — ответил я.
— А зачем? — поинтересовался Доктор.
— Машина наша стоит у отца Звонарева.
— А как там?
— Это что-то на вас не похоже, Доктор, — усмехнулся я. — Деревушка глухая, в девятнадцать дворов. Остались одни бабы да деды…
— Оно конечно, — бодро ответил Доктор, но тут же спросил: — А нас по дороге в Москву не прихлопнут на контрольных пунктах?
— Мы ночью не поедем, а днем не проверяют.
— А где же мы будем торчать до утра?
— У отца Звонарева.
— Удобно?
— Удобнее и быть не может, — вмешался в разговор Петрунин. — Старику моему уже за восемьдесят стукнуло, и он глух, как доска.
Немного помолчали, потом я спросил:
— Что нового на станции? Все живы?
— Там всё по-старому, вот у вас тут дела неважные…
— Именно?
— А Саврасов? Завалился?
— Тут уж я ни при чем. Без меня это стряслось.
— Идиотина! — сказал Доктор. — Денег ему не хватало!.. А Брызгалова не отыскали?
— Нет.
— Ну этого-то я найду, — уверенно заявил Доктор. «Едва ли», — подумал я.
Подходя к деревне, Доктор осведомился:
— Радист Курков далеко?
— А что?
— Надо же отстучать Гюберту.
— Всё сделаем. К обеду господин Похитун доложит гауптману телеграмму.
Когда вошли в деревню, Доктор заметил:
— Действительно, медвежий уголок. Тут можно целый десант высадить, и никто не почешется. Сказано, Русь-матушка…
У дома председателя колхоза я предупредительно пропустил Доктора вперед и сказал:
— Сюда… вот сюда…
Доктор толкнул дверь, вошел в освещенную комнату и тут же, без команды, поднял руки: на него в упор смотрели три пистолетных ствола.
33. Новости
К моменту прибытия Доктора люди полковника Решетова проделали большую работу. Помимо Саврасова и Брызгалова, были выловлены и разоблачены еще шесть вражеских агентов, переданных Гюбертом под мое начало. Многое сообщил Курков, явившийся с повинной и не пожелавший работать на врага.
Доктор не стал запираться. Умный, умудренный многолетним опытом, искушенный в делах разведки, он понял сразу, что попался крепко. Он избрал правильный путь, решил признаться во всех своих преступлениях и хотя бы частично искупить этим вину. И он признался. Он вывернул себя наизнанку. Прежде всего он собственноручно написал, по выражению Решетова, свой «послужной список», а потом принялся за Габиша, Гюберта и остальных.
