Горячим обсуждениям и спорам не было конца. То и дело ставили друг перед другом вопрос, тот ли путь выбрали, дорабатывая или заново делая деталь? Радовались вместе, шумно, бурно каждой, даже самой маленькой победе. Все мы буквально жили производством. Устранение неполадок и упущений воспринимали как личную и неотложную заботу, заинтересованно подходили ко всему, что могло служить достижению общего успеха. Вместе росли, мужали профессионально и нравственно. И это, считаю, было не менее важно, потому что коллективный труд, коллективное творчество в конструировании — необходимое условие качественного рывка вперед. Помнили, что любые результаты в конструировании, в частности в разработке оружия, как бы значительны они ни были, создаются, собираются по крупицам руками, умом, сердцем каждого из тех, кто стоит за верстаком и у станка, кто корпит над анализами в лаборатории, кто прокладывает линии на кульмане...
Моя вторая академия
Пожалуй, самым драматичным в моей конструкторской судьбе, да и в жизни всех членов нашей группы, стал 1956 год. Вроде бы ничто в принципе не предвещало бури. Мы продолжали увлеченно трудиться над модернизацией автомата, улучшая конструкцию АК и на его основе воплощая параллельно в металл детали будущего унифицированного образца — ручного пулемета.
В феврале состоялся XX съезд КПСС. Мы жадно вчитывались в его материалы, поражались размаху предстоящей работы, удивлялись смелости выступлений делегатов съезда, пусть и приглушенным, но все равно неожиданным для нас оценкам деятельности И. В. Сталина. Центральный Комитет партии призвал парторганизации к всемерному развитию критики и самокритики, к взыскательной оценке результатов проделанной работы, к решительной борьбе с проявлениями самообольщения, хвастовства и зазнайства.
Этот призыв как нельзя лучше отвечал настроениям коммунистов и всего народа. В нашей заводской парторганизации, как, собственно, и во всех партийных первичках страны, принципиально анализировали все, чего достигли мы к тому времени, о недостатках говорили друг другу открыто, прямо в глаза, невзирая на должности. Мы вступали в период, который во второй половине 80-х годов назовут хрущевской «оттепелью».
Однако приход весеннего тепла связан обычно не только с ласковым солнечным светом, но и с природными катаклизмами, оползнями, буйством вод. Оттепель в обществе несла нравственное очищение, освобождение от того, что породил культ личности, вызвала к жизни потребность людей в полный голос говорить правду. Она, впрочем, не обошлась и без моральных оползней, один из которых, зацепив меня, отозвался в моем сердце глубокой душевной болью.
Летом я собирался по своим конструкторским делам в Среднюю Азию. В том году там шли войсковые испытания автоматов, изготовленных с учетом всех замечаний и предложений, высказанных на предыдущих полигонных испытаниях и непосредственно на заводе. Попутно хотел встретиться с изобретателями и рационализаторами Туркестанского военного округа и сотрудниками окружной газеты «Фрунзевец», настойчиво приглашавшими меня к себе. В середине 50-х годов АК рассекретили, меня как его конструктора «приоткрыли», и из редакций стали приходить письма с просьбой рассказать о том, как я стал разработчиком автоматического стрелкового оружия, что думаю о перспективах его развития.
Одни из первых таких обращений поступили из редакции «Фрунзевца» и многотиражной газеты «Сталинец». То, что именно из этих периодических изданий прежде всего пришли письма, нет ничего удивительного. С Туркестанским военным округом связано начало моей конструкторской деятельности в военные годы, о чем, кстати, мне не забыл напомнить редактор газеты «Фрунзевец» полковник А. П. Карбовский. А в редакции «Сталинца» служил в то время корреспондентом Е. Минаев, знавший меня по заводу, на котором изготовлялась первая опытная серия АК-47 для войсковых испытаний и где он тогда был партийным работником.
Я охотно откликнулся на предложение редакций, выслал им подготовленные мною статьи, а в личном письме А. П. Карбовскому сообщил, что буду в Ташкенте, по всей вероятности, в июле или в августе. Так оно и получилось. В один из знойных летних дней отправился в Среднюю Азию.
Не думал не гадал только, что вскоре придется мне срочно возвратиться на завод и связано это будет с партийным собранием заводоуправления, на котором обсуждалось постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий». Доклад на нем сделал директор завода. В прениях поднимались проблемы местной жизни. Правда, фамилии в выступлениях почти не назывались. Пожалуй, самыми сильными критическими стрелами были безадресные — «отдельные руководители общезаводских отделов высокомерно обращаются со своими подчиненными, не считаются с их мнением».
Однако одно имя в одном из выступлений все-таки прозвучало. Обратимся к заводской многотиражной газете «Машиностроитель», давшей отчет с партсобрания.
«Конструктор т. Драгунов привел несколько примеров о том, что некоторые работники держат себя особняком по отношению к коллективу. В частности, он рассказал о высокомерном поведении конструктора т. Калашникова. Тов. Калашников не считается с мнением рядовых конструкторов, игнорирует их предложения. Нередки случаи, когда заслуги целого коллектива приписываются одному т. Калашникову».
Вот такой, лично для меня неожиданный, выпад моего коллеги. Мы с ним работали рядом. Не скажу чтобы были близкими друзьями, но нас связывали деловые, творческие контакты. Евгению Федоровичу Драгунову не откажешь в оригинальности конструкторского мышления, в творческих способностях. Настоящей его удачей, результатом упорного труда стало создание принятой в 1963 году на вооружение самозарядной снайперской винтовки ОВД системы, и поныне у нас являющейся наиболее совершенной из всех образцов этого типа.
В середине 50-х годов Е. Ф. Драгунов начал проектирование и разработку винтовки, активно включившись в конкурс по ее созданию. Так что он работал над опытно-конструкторскими темами самостоятельно, в нашу конструкторскую группу не входил и никаких вроде бы претензий мы друг к другу не имели. Да вот выяснилось, не все так просто.
Создание опытно-конструкторской группы под моим руководством и ее плодотворная годовая работа не давали моему коллеге покоя и, видимо, вызывали чувство зависти. Е. Ф. Драгунову не нравились моя манера поведения, взаимоотношения с людьми. Наверное, я действительно не во всем бывал безупречен, порой резковат, порой слишком категорично отвергал те или иные предложения конструкторов, работавших рядом со мной. Наверное... Потому что я действительно не ангел...
Однако, к сожалению, поводом для выступления Евгения Федоровича послужили не благие намерения критическим словом воздействовать на исправление моего характера и устранение упущений в руководимом мною конструкторском бюро (тем более что на собрании я не был, находился в командировке, и не мог лично выступить). Дело в другом: под маркой преодоления культа личности и его последствий хотели развенчать или хотя бы просто унизить личность ведущего конструктора, слишком дерзко и смело, по мнению некоторых, взлетевшего в творчестве. Такая вот сложилась ситуация.
Мне пришлось срочно возвратиться из Средней Азии и просить об отстранении меня от выполнения опытно-конструкторских работ до того момента, пока компетентная комиссия не разберется, чьи заслуги, как заявил Драгунов, мне приписаны или я сам себе приписывал. Слишком серьезным, тяжким было обвинение. Не считаться с таким фактом я не мог. Так что мною руководило не уязвленное самолюбие, а восстановление истины.
Много горьких дум довелось передумать, пока находился не у дел. Приходил домой и не мог найти себе места. Размышляя, все больше укреплялся в мысли, что по работе нашей группы, по мне лично выпущен заблаговременно подготовленный и прицельный залп. Кое-кому не нравились, видимо, наша творческая независимость, наше стремление на все иметь свое мнение, проверенное опытом. Не нравилось, что мы нередко выходили на прямые связи с главным заказчиком, с министерствами. И начало формироваться мнение: он много на себя берет, он прыгает через головы, его следует остановить.
И вот остановили. Надолго ли? Впрочем, остановили лишь меня.
Я продолжал ходить на работу, многократно анализировал свои конструкторские замыслы, но активного руководства в творческой группе не осуществлял. Группа как бы продолжала работу самостоятельно. В. В. Крупин информировал меня, как идут дела по разработке опытных тем, советовался по наиболее сложным вопросам. В один из дней у меня состоялся разговор с секретарем партийного бюро заводоуправления А. Я. Матвеевым. Переживая случившееся со мной, он близко к сердцу принял все, что произошло на том собрании.
