Похоже, фигурки изображали людей. Судя по ножам в руках, разыгрывалось некое древнее религиозное действие (убийство, совершенное во славу бога, убийством не считается). Центр чаши занимала более крупная фигура, несомненно очень важная, скорее всего это и был бог, ради которого все происходило…
— Что? — спросил он.
— Я сказал, мы все умрем. Лет через сто.
Брута продолжил рассматривать фигурки на чаше. Никто не знает, кто был их богом, эти люди давным-давно ушли. В святом месте поселились львы, и…
«…Многоножка пустынная обыкновенная», — подсказала хранящаяся в его памяти обширная библиотека…
…Заползает за алтарь.
— Да, — сказал он, — умрем.
Брута поднял чашу над головой и повернулся.
Ом быстро спрятался в свой панцирь.
— Но здесь… — Брута, стиснув зубы, закачался под весом чаши. — …И сейчас…
Он бросил чашу. Она ударилась об алтарь. В разные стороны брызнули осколки древней керамики. Эхо разнеслось по храму.
— …Мы живы!
Он поднял прячущегося в панцире Ома.
— И мы вернемся домой. Все. Я это точно знаю.
— И кто же это сказал? — раздался приглушенный голос Ома.
— Это сказал я! А если будешь спорить… Из панциря черепахи выйдет очень неплохой сосуд.
— Ты не посмеешь!
— Кто знает! Может, и посмею. Лет через сто мы все умрем, ты сам так сказал.
— Да! Да! — отчаянно завопил Ом. — Но здесь и сейчас…
— Вот именно.
Дидактилос улыбался, а это всегда давалось ему нелегко. Дело не в том, что он был угрюмым человеком, просто он не видел улыбок окружающих. Для улыбки требуется задействовать несколько дюжин мышц, а возмещения усилий — никакого.
Он частенько выступал в Эфебе, но неизменно перед философами, чьи крики «Полный идиотизм!», «Ты это только что придумал!» и другие подобные реплики заставляли его чувствовать себя спокойно и непринужденно. А все потому, что в действительности никто не придавал его словам никакого значения. Все думали не над его речью, а над тем, как бы половчее ответить.
Но эта толпа заставила его вспомнить Бруту. Люди слушали так, словно хотели, чтобы он своими словами заполнил гигантскую пустую яму. Одна беда — он объяснял философию, а они слышали тарабарщину.
— Вы не можете верить в Великого А'Туина, — твердил он. — Великий А'Туин существует. Нет смысла верить в то, что существует на самом деле.
— Кто-то поднял руку, — подсказал Бедн.
— Да?
— Но, господин, наверное, верить стоит только в то, что действительно существует?… — спросил молодой человек в форме сержанта Священной Стражи.
— Если что-то существует, в это совсем не обязательно верить, — ответил Дидактилос. — Это просто есть. — Он вздохнул. — Ну что я могу вам сказать? Что вы хотите услышать? Я только описал то, что люди и так знают. Горы возникают и исчезают, а под ними плывет вперед Черепаха. Люди живут и умирают, а Черепаха Движется. Империи процветают и распадаются, а Черепаха Движется. Боги приходят и уходят, а Черепаха по-прежнему Движется. Черепаха Движется.
— Это и есть истина? — раздался голос из темноты.
Дидактилос пожал плечами.
— Черепаха существует. Мир — это плоский диск. Солнце огибает его один раз в день и тащит за собой свой свет. И это будет происходить — без разницы, что именно вы считаете истиной. Это действительность. А насчет истины не знаю. Это куда более сложное понятие. По правде говоря, я лично думаю, что Черепахе абсолютно наплевать, истинна ли она или нет.
Пока философ продолжал говорить, Симони тихонько отвел Бедна в сторону.
— Они пришли сюда не за этим! Ты можешь что-нибудь сделать?
— Извини? — не понял Бедн.
— Им нужна не философия. А причина, чтобы выступить против церкви! Выступить прямо сейчас! Ворбис мертв, сенобиарх рехнулся, иерархи заняты тем, что втыкают ножи друг другу в спины. Цитадель похожа на большую гнилую сливу.
— В которой еще живут осы, — указал Бедн. — Ты сам говоришь, что вас поддерживает только десятая часть армии.
— Но это свободные люди. Свободные в мыслях. Они будут сражаться не за пятьдесят центов в день, а за нечто большее.
Бедн упорно рассматривал свои руки. Он всегда так поступал, если в чем-то сомневался, словно только на них он мог рассчитывать.
— Наши сторонники сократят преимущество до трех к одному, прежде чем кто-нибудь поймет, что происходит, — с мрачной решимостью произнес Симони. — Ты говорил с кузнецом?
— Да…
— И что? Получится?
— Думаю… что да. Правда, это несколько не то…
— Его отец умер под пытками. А пытали его всего-навсего за то, что он повесил в кузнице подкову, хотя все знают, что у кузнецов — свои обычаи. А сына этого человека забрали в армию. И у него много помощников. Они буду работать всю ночь. Тебе остается только руководить.
— Я сделал несколько эскизов.
— Хорошо. Послушай меня, Бедн. Церковью управляют люди, подобные Ворбису. Вот почему происходят такие жуткие вещи. Миллионы людей погибли… ради какой-то лжи. И мы можем это остановить…
Дидактилос закончил свою речь.
— Он все испортил, — горько промолвил Симони. — Он мог веревки из них вить, а сам лишь перечислил факты. Людей фактами не воодушевишь. Им нужен повод. Нужен символ.
* * *
Они покинули храм перед самым закатом. Лев уполз в тень, но все-таки поднялся на шаткие лапы, чтобы проводить их взглядом.
— Он пойдет за нами, — простонал Ом. — Типичная львиная привычка. Он будет тащиться, милю за милей.
— Мы выживем.
— Мне бы твою уверенность.
— Но у меня есть Бог, в которого я верю.
— Больше разрушенных храмов нам на пути не встретится.
— Встретится что-нибудь другое.
— Не будет даже змей, которых можно съесть.
— Но я иду со своим Богом.
— Только не в качестве закуски. К тому же ты идешь не туда.
— Берег вон там, а я иду в противоположную сторону.
— Именно это я и имел в виду.
— Как далеко может уйти лев с такой раной?
— Какое это имеет значение?
— Непосредственное.
Через полчаса они вышли на след, похожий на черную линию в серебристом свете луны.
— Здесь прошли легионеры. Нам остается лишь идти по их следам, и мы попадем туда, откуда они пришли.
— Ничего у нас не получится!
— Мы путешествуем налегке.
— Да, конечно. Они-то были нагружены едой и водой, — с горечью в голосе произнес Ом. — Как нам повезло, что у нас нет ни того, ни другого.
Брута посмотрел на Ворбиса. Он уже передвигался без посторонней помощи, правда при любом изменении курса его нужно было аккуратно поворачивать.
Но даже Ом вынужден был признать, что по человеческому следу идти куда веселее. В некотором смысле эти следы были живыми, подобно эху. Здесь не так давно прошел человек. Значит, в мире еще остались люди. Где-то кому-то удалось выжить.
Или нет. Через час они подошли к небольшому холмику. На нем лежал шлем, рядом в песок был воткнут меч.
— Много солдат умерло только ради того, чтобы добраться досюда как можно быстрее, — промолвил Брута.
Люди, потратившие время, чтобы похоронить своих мертвых, начертили на песке могильного холмика некий символ. Брута почти ожидал увидеть черепаху, но ветер еще не успел стереть грубое изображение пары рогов.
— Ничего не понимаю, — сказал Ом. — Они напрочь не верят в мое существование, но рисуют на могилах мое стилизованное изображение.
— Это трудно объяснить. Думаю, они поступают так потому, что верят в свое существование, — ответил Брута. — Они — люди, и он был человеком.
Он вытащил меч из песка.
— Зачем он тебе?
— Может пригодиться.
— Против кого?
— Может пригодиться.
Еще через час к могиле подковылял лев, все это время тащившийся по следу Бруты. Он прожил в пустыне шестнадцать лет, и прожил он столь долгую жизнь потому, что не умер, а не умер потому, что не давал пропасть впустую питательному протеину. Лев принялся рыть землю.
Люди постоянно растрачивали попусту полезный протеин — начиная с того самого момента, как стали задумываться, кем именно этот протеин являлся при жизни.
Но, если разобраться, желудок льва — не самое плохое место погребения. Есть места и похуже.
На каменистых островках обитали змеи и ящерицы. Вероятно, они были очень питательными, и каждая обладала своим, неповторимым вкусом.
Воды больше не попадалось.
Зато встречались растения — или нечто в этом роде. Их можно было бы принять за кучу камней, если бы не центральный стебель с цветком ярко розового или лилового цвета.
— Где они берут воду?
— В ископаемых морях.
— Вода, превратившаяся в камень?
— Нет. Вода, просочившаяся в землю тысячи лет назад. Прямо в коренную породу.
— Ты сможешь до нее докопаться?
— Не глупи.
Брута перевел взгляд с цветка на ближний каменный островок.
— Мед, — сказал он.
