На тиковых досках пола был разостлан обюссонский ковер, на стенах красовались рисунки восемнадцатого века. Французское — от потолка до пола — окно открывало вид в сад, где уже был натянут тент для танцев.
Джефри предложил гостям паштет из гусиной печенки и вишисуаз под монтраше 1957 года, баранину по-эльзасски с овощами под шато-отбрион, а на десерт — шоколадный мусс и птифуры под «дом периньон» 1962 года.
Ева слушала рассказы великосветского журналиста о лыжных прогулках в Сен-Морице: прошлым мартом он был ужасно разочарован публикой на горных склонах и в барах.
— Сен-Мориц совсем не тот, что раньше, — жаловался он. — Туда стали ездить не те люди, и курорт погибает.
Джефри поддержал его:
— C'est de la merde, sa me fait chier![5]
Кофе с ликерами Фернандо подал в гостиную. Кэрри подсела на диван, где Ева болтала с Джефри и одним из голливудцев — мужчиной со звериным черепом и дельфиньим ртом.
— Кэрри, я хочу познакомить тебя с Хай Рубенсом, — светским тоном сказала Ева.
Кэрри удивило, что Рубенс счел необходимым подняться на ноги, знакомясь с ней. Правда, тут же выяснилось, что он сделал это не из вежливости, а потому, что собрался уходить. Джефри проводил его до двери. Ева проследила за ними глазами и повернулась к Кэрри:
— Все просто замечательно! Я здесь встретилась с такими интересными и интеллигентными людьми, и все они были милы со мной. И каждый готов мне помогать. Кэрри, я не знаю, как мне тебя благодарить — такие удивительные люди!
Джефри вернулся к ним:
— Клянусь, я без ума от Рубенса, он такой милый, такой левый!
Глава IV
И началась светская круговерть! Уже на другой день Ева обедала с Ленни Ли — он повел ее в «Двадцать одно». Ева восхитилась, когда Ленни сообщил, что ездит на «феррари», почтительно притихла, увидев, как ведут себя официанты с ним: называют по имени и всячески изображают радость по поводу его визита. Правда, Еве не нравился ни его голос, ни манера разговаривать с другими посетителями через весь зал, ни высокомерный тон, которым он отдавал распоряжения. Но зато Ева находилась в ресторане «Двадцать одно», о котором столько слышала, и уже это компенсировало недостатки Ленни.
Потом они отправились в контору Ленни, где Ева выбрала два костюма и два платья, которые он уступил ей по себестоимости. Он был несколько обескуражен, когда, расплатившись, Ева заторопилась по делам: она сказала, что у нее назначена встреча и что вечером она тоже занята.
— Я завтра позвоню, — сказал Ленни, и это прозвучало скорей угрозой, чем обещанием. — Может, перекусим вместе.
В вестибюле здания, где помещалась контора Ленни, Ева отыскала телефон-автомат и позвонила, чтобы проверить свой автоответчик. Ей звонил Хай Рубенс из «Уолдорф-Тауэра». Ева бросилась набирать его номер.
— Девочка, — сказал он, — я все утро накручивал твой номер. А сейчас уже пятый час, и я должен успеть на самолет на побережье. Давай вот что: мчись ко мне, мы с тобой выпьем, и ты проводишь меня в аэропорт!
— Ох, никак! — вздохнула Ева, чуть не плача. — У меня работа в пять.
— Так отмени!
— Невозможно. Коммерческая реклама джонсоновской политуры, осталось шесть претенденток, и я одна из них. В пять будет кинопроба. Это же очень важно!
— Вот как, — в его голосе появилась отчужденность, будто он вспомнил об уйме других дел. — Ну, хорошо, я позвоню, когда снова буду в Нью-Йорке.
Ева повесила трубку с чувством тревоги. Кажется, она опять что-то сделала не так: вчера вечером Хай был просто полон энтузиазма, а сейчас разговаривал с ней совсем по-другому. Жаль, что Ева не послала все к чертям и не поехала к нему.
Но все же она завязала светские знакомства. И, кажется, произвела впечатление: вчера все только на нее и смотрели. Чарлин права: есть в ней, в Еве, нечто уникальное, чего нет в других! Чарлин первая увидела это, а теперь наконец-то и прочие начинают замечать. Ева подхватила альбом, рабочую сумку и побежала на кинопробу. Больше на этот день ничего не было назначено.
Все дела делались в «Черри-гров». В «Голди» постоянно бывало битком набито, шумно, дымно, шел обмен сплетнями, хохмами, смешками. Здесь собирались все, кто в «голубом» мире хоть что-то собой представлял — толклись, здоровались, красовались, знакомились. В «Голди» приходили дизайнеры, хореографы, парикмахеры, хористы, солисты, танцоры и наперебой взволнованно обсуждали постановки, готовящиеся на Бродвее, а за дверьми, по променаду и по пляжу, текли реки юной, крепкой плоти. Рекс был на седьмом небе. «Бич-отель» был полон прекрасных мужских тел. Бронзовые от загара молодые боги прижимали к себе возлюбленных, танцуя под звездами медленные танцы, и соблазнительно подпрыгивали, когда они сменялись быстрыми.
Как раз во время какого-то энергичного танца Рекс высмотрел свою добычу на уик-энд: темноволос, смугл, синеглаз, совершенный образчик мужской сексуальности, одетый в матросские брюки по бедрам и нежно-розовый облегающий свитерок. Один взгляд на это литое тело, от которого так и веяло животной силой, — и Рекс уже не сомневался: он хотел этого парня!
Рекс отметил, что, и тот на него поглядывает — и явно одобряет его внешность. Рекс лишний раз порадовался, что решил надеть свои новые брюки по бедрам, рубашку с пуговичками на передней планке и шейный платок с турецким рисунком от Кардена. Рекс приблизился к темноволосому.
— Привет. Меня зовут Рекс Райан. Я рекламный агент.
— Синджин О'Шонесси, актер.
В глазах его вспыхнул огонек интереса. Конечно, Рекс мог бы и догадаться, что он актер.
— Синджин — какое необычное имя.
— Вообще-то меня назвали Сен-Джон.
— Мне почудился английский акцент или это верно?
— Все верно, я из Дублина.
— Как интересно! Нам с вами явно есть, о чем поболтать, а на следующий танец я могу вас пригласить?
— С удовольствием.
Под крещендо полной намеков музыки их тела дразняще касались друг друга.
— Расскажите мне о ваших ролях, — начал Рекс. — Вы сейчас работаете?
Паскудный, конечно, вопрос, особенно если выяснится, что актер без места.
— Учу роль на замену.
— Что-что?
Оркестр гремел во всю мощь, и Рекс ничего не слышал.
— На замену! В маленьком театрике!
— А! Как называется пьеса?
— «Жаль, что она шлюха». Я готовлю роль брата с кровосмесительными наклонностями!
— Здесь невозможно разговаривать! Пошли ко мне!
Позднее они лежали, распластавшись на кровати, удовлетворенные и счастливые. За спиной Синджина горел ночник, при свете которого он пытался вслух читать из книжечки Йитса.
