Ни одной свежей мысли, ни одного своего слова.
А тут — Бонди. Живой, молодой, несмотря на возраст, увлекающий. И увлекающий не эфемерным быстро тускнеющим блеском, а строгим научным знанием, заманчивой перспективой рассказать о Пушкине что-то такое, чего никто не знает. И ведь рассказывал! Каждая лекция была открытием. За обычными словами открывался новый смысл. Я уже как-то писала, что по одному эпитету «печальная» к слову свеча в стихотворении «Ночь» («Мой голос для тебя и ласковый и томный») Сергей Михайлович определял, что поэт в комнате один, без возлюбленной. Что она и произносимые ею слова ему грезятся… Разве не открытие?
Бонди горевал, что пушкинские пьесы не ставятся театрами, считаются «несценичными», в то время как режиссеры просто не могут их поставить как того хотел автор.
Я думаю, что говоря о театре, Сергей Михайлович вспоминал Мейерхольда, кумира его студенческой юности, режиссера, звавшего Бонди в качестве консультанта на все свои пушкинские постановки. Вот и на последней работе мастера — опере В. Крюкова «Станционный смотритель», прерванной арестом Всеволода Эмильевича (1939), Сергей Бонди был консультантом. О мастере, замученном и убитом в советской тюрьме (1940), Сергей Михайлович писал в комиссию по реабилитации в 1955 году:
(Мейерхольд питал) “ненависть ко всему серому, бесформенному, слабому, натуралистическому”, ему “как режиссеру всегда был абсолютно чужд формализм, то есть — выпячивание формы в ущерб содержанию…” Господи боже мой, Бонди пытался защитить мастера от привычного обвинения в «формализме», бывшего в советской стране стандартным ярлыком для «идеологически опасных».
ГУЛАГ
Такими же, как Мейерхольд, «формалистами» были в свое время объявлены гениальные Дмитрий Шостакович и Сергей Прокофьев, великий художник Филонов, писатель Андрей Платонов… Имя этим «формалистам» — все самые заметные творцы ХХ-го века.
Удивительно, что, как в царской России зоркий глаз цензуры не пропускал к читателю и зрителю все самое свежее, нужное, питательное, так и советские цензоры от идеологии безошибочно отделяли «наших» от «ненаших». Как правило, им мешала не столько идеология, сколько эстетика — чужая, свободная, не вводимая в начальственные рамки.
Похожая история происходила с Сергеем Бонди. Он не был диссидентом, он не излагал на лекциях антиправительственных взглядов. И однако… всегда был у начальства под подозрением, всегда был «чужой» и уж точно не советский. Тогдашнему начальству (будет ли в России когда-нибудь иное?) всегда были милее и ближе Ревякины и Благие, чем люди, подобные Сергею Михайловичу.
Да и студенты в конце 1970-х уже не так рвались на лекции Бонди. Аудитория на Ленинских горах, где он проводил свои семинары, скукожилась до нескольких человек. И это при том, что новых филологических звезд на горизонте не было заметно.
Здесь скажу еще вот о чем. Несколько дней назад на канале КУЛЬТУРА в передаче Александра Архангельского шел разговор о новом учебнике поэзии. Получилось интересно, познавательно, полемично. Один из спорящих настаивал на том, что учитель не должен выступать со своим мнением — пусть-де школьники сами определятся со своими «приоритетами» в поэзии. Позиция более чем странная!
Вспоминается Тургенев, плакавший над стихами Бенедиктова, но после статьи Белинского осознавший «фальшивость» его произведений.
Надо сказать, что критик Белинский поминался на лекциях Сергея Бонди не единожды, поминался именно как носитель «идеального вкуса», как арбитр. Причем арбитр не только в вопросах эстетики, но и нравственности. А это очень важно.
Робин Уильямс в фильме «Общество мертвых поэтов»
Оглянитесь вокруг, дорогие друзья! Сколько рядом с вами так называемых «произведений искусства» — инсталляций и проч., ничего не говорящих ни сердцу, ни уму, ни заложенному в человеке чувству прекрасного, трагического, комического… Художники «самовыражаются» каждый на свой лад.
Вот только что услышала, что некий русский автор в протестанстском храме в Швейцарии вместо Христа повесил бабочку — в память о Набокове. Игры, игры, игры… душа от соприкосновения с таким искусством не растет, ум ничего не приобретает, все это разве что удовлетворяет потребность в новизне и развлечениях.
Но дело не только в этом. Вижу, что люди сейчас просто забывают, что есть «добро, простота и правда».
Говоря о политиках, даже не предполагают наличия в них совести, понятия о добре и зле. Насколько же моральнее современных правителей был пушкинский «царь Борис», мучимый нечистой совестью…
Сергей Бонди никогда не читал на лекциях морали, но для него было важно, что Пушкин знал, что есть добро и что есть зло, и мучился, если преступал, и писал «с отвращением читая жизнь мою», и не мог смыть «печальных строк».
Учитель — нет, он ничего не навязывает, но помогает найти свое, утвердиться в своем мнении, стать человечнее и глубже.
Даже не говоря о современной политике, Сергей Михайлович внушал студентам отвращение к сталинизму. Он — один из авторов неизданных многострадальных комментариев к академическому пушкинскому изданию, приуроченному к столетию гибели поэта (февраль 1937). Ответственный за эту работу замечательный литературовед Юлиан Оксман, замдиректора Пушкинского дома, был сослан в сталинский Гулаг, 10 лет провел на Колыме «за активное торможение юбилейных торжеств». Комментарии к пушкинским произведениям, которые писались лучшими пушкинистами, — Томашевским, Эйхенбаумом, Цявловским, Измайловым, Бонди — остались невостребованными и ненапечатанными. Об этих преступлениях режима Сергей Михайлович говорил студентам.
Жаль, что за долгие годы среди россиян не нашелся ни один, кто бы поспособствовал напечатанию этих текстов! Стоило бы это сделать, хотя бы в память мученика Юлиана Григорьевича Оксмана.
А под конец вот о чем. Недавно я увидела замечательный фильм с Робином Уильямсом в роли учителя, он назывался «Общество мертвых поэтов». Учитель в этом фильме влюблен в поэзию, но не ту, академическую, о которой в учебниках, — у него свои пристрастия. Он просит ребят вырвать из учебника бездарную главу о поэзии, вскакивает на парту и читает живые стихи Уолта Уитмена «О капитан мой, капитан». Этого учителя из школы выживают, он здесь «белая ворона», но в последнем кадре, когда учитель появляется в классе, несколько преданных ему учеников вскакивают на парту со словами «О капитан мой, капитан!».
Трогающая до слез сцена.
Сегодня, когда я вспоминаю Сергея Михайловича, мне тоже очень хочется вскочить на парту и прочитать какое-нибудь стихотворение Пушкина, впрочем, можно и Уитмена — Сергей Михайлович ценил все талантливое и живое…
О капитан мой, капитан!
Сестры Марина и Анастасия Цветаевы: отражения
21.07.16
В июле в ретроспективе документальных фильмов Марины Голдовской было показано много интересного. Среди прочего — неоднократно мною виденный фильм об Анастасии Цветаевой «Мне
