прошлого сна, но в этот раз местность была почти лишена растительности, а все цвета изменились на противоположные: то, что могло быть зеленым, окрасилось в оттенки алого и пурпурного; вереск покрывал склоны гор черными струпьями; небо стало тошнотворно желтым, и на нем заскорузлыми рубцами пролегли перья ржавых облаков.
Очень далеко виднелась исполинская женская фигура: повернувшись к Хайду спиной, она широко шагала прочь, а вокруг ее головы и плеч клубилась кроваво-красная туча. Несмотря на огромное расстояние между ними, земля под ногами у Хайда отзывалась дрожью на шаги великанши и на падение каждого камня из мешка у нее на плече.
– Калех… – пробормотал он.
Было холодно. Неестественно, смертельно холодно. Но на Хайде больше не было зимней одежды – он обнаружил, что облачен всего лишь в просторную холстяную рубаху и такие же потрепанные штаны, а его босые ступни тонут в черно-багровой траве. Ледяной ветер теребил обноски, легко добирался до тела, впивался в плоть.
– Я сплю. Я просто сплю, – зашептал Хайд – нужно было убедить самого себя, что он находится в зоне воображаемых, а не реальных ощущений, несмотря на все их правдоподобие. – Я вышел из участка и сел в карету. Решил не идти домой пешком. Не было никакого тумана. Я выпил снотворную настойку и теперь лежу дома в своей кровати.
Попытка таким образом успокоиться не помогла. Он понимал, что пребывает во власти ночного припадка, понимал, что видит сон, но его тело присутствовало в этом сне, отзываясь на все, что там происходило, – оно физически ощущало все измерения воображаемого мира. И Хайд пришел к выводу, что страх, которому он поначалу не мог найти объяснения, вызван именно этими ощущениями: он знал, что может здесь пострадать, знал, что может почувствовать боль.
Знал, что может здесь погибнуть.
Холодный воздух вокруг и вывернутые наизнанку цвета небосвода вдруг набухли угрозой – Хайд почувствовал приближение зла.
Земля под его босыми ступнями внезапно дрогнула и затряслась. Он взглянул на гору и увидел, как ее склон раскалывается надвое. Огромный разлом переливался багряным, золотистым и ослепительно-белым блеском. Замерзавший Хайд ощутил обжигающее дуновение зноя. Накатила разноголосица криков великой ярости и смертельной агонии; вместе с ней из разлома донесся грохот битвы, в котором смешались топот, удары, лязг оружия. Перекрывая шум, громче всего звучал один голос, ревевший с нечеловеческим бешенством. Это длилось лишь несколько мгновений, затем разлом медленно закрылся сам собой, оставив на поверхности горного склона уродливый неровный рубец. В долину вернулись холод и тишина.
И тогда Хайд снова услышал нутряной звериный вой, прозвучавший все еще в отдалении, но уже ближе, чем раньше.
– Он сорвался с цепи. Сбежал из иномирья… – раздался детский голос.
Хайд обернулся и увидел прямо перед собой девочку, которая на протяжении прошлых недель преследовала его – являлась в темных углах спальни и мерещилась на улице при свете дня. Теперь она стояла здесь и смотрела на него все с тем же почти безразличным порицанием. Девочка была такая маленькая, а Хайд – такой большой, и тем не менее она повергала его в ужас.
За девочкой виднелась неглубокая могила, откуда она вышла – ветхая одежда была перепачкана землей и глиной. Хайд с высоты своего роста видел, что в могиле переплелись ветки и прутья наподобие звериной лежанки или птичьего гнезда.
Это была Мэри Пейтон, «дитя из ведьминой колыбели».
– Кто сорвался с цепи? – спросил Хайд.
– Черный пес. Cù dubh ifrinn. Чудище. Он остался снаружи, когда гора захлопнулась. Он идет. Он уже близко. Ты меня спасешь? – Тонкий голосок Мэри был лишен страха и каких бы то ни было эмоций. – Он идет за мной прямо сейчас.
Хайд обернулся взглянуть на гору, а когда снова посмотрел на девочку, рядом с ней стоял еще один человек.
– Cù dubh ifrinn приближается, и он заберет нас обоих, – сказал Хью Моррисон с таким же безучастным и беспомощным, почти детским выражением, как у девочки. – Мы оба его жертвы, но вы и так это знаете. Вы уже поняли. Вам известно, что это он убил Мэри, а не я.
– Это был cù dubh ifrinn, черный пес из преисподней, – подтвердила Мэри.
И в тот же самый момент Хайд его увидел – сначала издалека, затем все ближе и ближе. Зверь становился больше и чернее с каждым прыжком.
– Бегите! – заорал Хайд. – Бога ради, бегите же!
Но Мэри и Хью Моррисон не двинулись с места – стояли и молча, с пустыми лицами, взирали на капитана.
– Вам надо бежать! Спасайтесь! – снова закричал Хайд. – Пожалуйста! Прошу вас, бегите! Он вас заберет! Он уже рядом!
На холодном ветру, обдувавшем багровую долину, он почувствовал обжигающие слезы на своем лице и принялся лихорадочно озираться в поисках бревна или камня, чего угодно, что могло бы послужить оружием. И все это время зверь сокращал расстояние между ними. Ему осталось преодолеть всего ярдов двести, и уже сейчас было понятно, что он намного превосходит размерами и самых крупных собак, и волков.
Сто ярдов.
– Бегите!
Пятьдесят ярдов.
Хайд схватил камень, самый большой из тех, что удалось найти, и сам побежал, но вперед, чтобы оказаться между зверем и двумя его жертвами, которые по-прежнему взирали на капитана отрешенно и равнодушно.
Никогда в жизни он еще не испытывал такого ужаса. Зверь был похож на огромную гончую, высотой по плечо взрослому мужчине. Черная, лоснящаяся шерсть казалась гладкой, как полированный обсидиан, глаза полыхали багряным огнем. От обычных собак он отличался не только размерами – челюсти, с которых летели клочья пены, марая мускулистые до уродства шею и грудь, были усеяны невероятным количеством зубов. Зверь скалился двумя рядами длинных, остроконечных, белоснежных клинков.
Хайд, прицелившись, метнул камень и попал зверю прямо в морду. Тот будто бы и не заметил. Он был уже прямо перед ним, и Хайд знал: ничто не помешает ему сделать бросок, располосовать его плоть клыками-клинками и раскрошить кости огромными челюстями.
Но зверь мотнул башкой, будто отгонял муху, и Хайд, сбитый с ног исполинской мордой, отлетел в сторону. Упав на землю, он обнаружил, что лежит в могиле с переплетенными ветками. Попытался выбраться оттуда, но иссохшие, мертвые, черные ветки вдруг зашевелились, принялись расти и вытягиваться, смыкаясь вокруг него, словно хотели удержать.
Эдвард Хайд беспомощно смотрел, как чудовищный пес неспешно шагает туда, где стоят, держась за руки, Хью Моррисон и Мэри Пейтон с пустыми, лишенными страха лицами. Пес задрал башку к желтовато-ржавым небесам и разразился рыкающим воем. На его зов кто-то откликнулся в укутанной
