Он нагнулся и что-то тихо шепнул ей на ухо.
Офицер КГБ, руководивший обыском, заорал:
— Что вы сказали?
Ахилл поднял голову и ответил смущенно и просто:
— Я сказал ей, что люблю ее.
МИКАДО –
Лауреат государственной премии Давид Кугультинов, сидевший в сталинское время, потому что по национальности он калмык, рассказывал:
"Однажды в нашу камеру впихнули темного полуграмотного адыгейца, которого обвиняли в том, что он японский шпион.
Чуть ли не каждый день его тащили на допросы и свирепо избивали, требуя признания.
Когда его вконец измордовали, сокамерники сочувственно посоветовали:
— Да сознайся ты! Ну отсидишь срок, лет пятнадцать
251
получишь. Но зато живым выйдешь. А так — хана, замучают.
На следующем допросе он сознался.
Следователь не отставал:
— С кем же ты поддерживал связь?
Адыгеец покопался в своем бедном уме, вспомнил единственное японское слово и ответил:
— С микадо.
Следователь, такой же умный и столь же эрудированный обрадовался:
— Где же ты с ним встречался? Заключенный думал-думал и сказал:
— На базаре в Благовещенске.
С этим обвинением он и получил срок".
ЦЕНА ОШИБКИ –
В 37-ом году ленинградского художника Крейцера (однофамильца знаменитого скрипача, которому Бетховен посвятил "Крейцерову сонату") приговорили к «вышке», как английского и французского шпиона.
Ночью его вывели на расстрел, прочитали приговор. И вдруг он услышал фамилию Рейцер. Невнимательная машинистка ударила по клавишам не семь раз, а шесть.
— Это не я, — закричал художник, — моя фамилия Крейцер.
Поднялась суматоха. Осужденного вернули и камеру. Дело послали в Москву на проверку.
Бюрократическая машина крутилась со скрипом. Ответ пришел только через несколько месяцев. Вместо расстрела дали десять лет, которые Крейцер прилежно отсидел.
Прекрасный сюжет для новеллы, не правда ли? Но лучше бы жизнь не подкидывала нам постоянно тысячи таких сюжетов.
252
НЕ ВЗЯЛИ-
Оглядываясь назад, я часто удивляюсь: почему меня не тронули?
Многих друзей, свидетелей по другим делам, расспрашивали обо мне в Большом доме.
Разумеется, они давали подписку о неразглашении. И наклоняясь к моему уху, шепотом рассказывали мне обо всем.
И все-таки меня не взяли. Почему? Пожалели? Вряд ли. Тогда сплошь и рядом забирали людей и на носилках.
До сих пор не понимаю!
И до сих пор твержу себе: от тюрьмы да от сумы не зарекайся!
ОПАСНАЯ ПРОФЕССИЯ –
Но разве тюрьма — самое страшное?
Мой знакомый, психиатр С. с грустью говорил:
— Наша профессия становится опасной.
Другой психиатр, которого я видел в комаровском Доме творчества, профессор А., седой благообразный негодяй, сделал «открытие»: здоровые люди обладают чувством самосохранения. А диссиденты — нет. Следовательно все они психически ненормальны.
И ведь не вывернешься!
Во время обыска Наталья Горбаневская держалась спокойно, и только, когда с полки сняли книжку, надписанную Ахматовой, вспыхнула и бросилась отнимать.
Диагноз — шизофрения.
Ольга Иофе, когда ее увозили в больницу, четко помнила об опасности, не хотела давать врачам козырей, не сопротивлялась, не показывала волнения.
Кого пыталась перехитрить?
Врачи сказали:
"В подобной ситуации здоровый человек не может быть равнодушным, он должен переживать, волноваться".
253
Диагноз: вяло текущая шизофрения.
И хоть о стенку головой бейся — не поможет!
ПЕТЯ СТАРЧИК В КАЗАНСКОЙ СПЕЦПСИХБОЛЬНИЦЕ –
Врач:
— Откажитесь от своих бредовых идей, зто и есть путь к выздоровлению. Не спорьте, подумайте хорошенько. А то придется лечить.
За две недели несколько раз вызывают в кабинет, уговаривают.
Потом с каким-то даже сожалением:
— Ну что ж, будем лечить.
Старчик рассказывает:
— Сопротивляюсь, но борьба напрасна. Два дюжих санитара перехватывают горло полотенцем, душат. Когда ты уже на грани потери сознания, отпускают, а затем — еще и еще.
Наконец сестра делает укол галоперидола. Наступает страшное состояние. Все мышцы сокращаются по-разному, тело корежит, слюни до самого пола. Бегу к врачу.
— Доктор, помогите, не могу больше — снимите лекарство.
— Лекарство тут ни при чем. Это ваша болезнь вас мучает.
— Помогите, сил нет.
— Хорошо, я подумаю.
На следующий день сестра набирает вместо трех кубиков пять.
— Зачем вы это делаете? Я же ходил к врачу.
— Ничего не знаю. Вот назначение. Товарищи по палате уговаривают:
— Не ходи к врачу, хуже будет.
Но у меня уже нет ни воли, ни собственного «я». Стучу в дверь кабинета. Врач вежлив, даже приветлив.
— Мы же хотим вам добра.
254
Умоляю:
— Снимите лекарство. Сил нет.
— Хорошо. Я подумаю.
Наутро доза опять увеличивается. Я уже так ослаб, что сестра обходится без санитаров.
От передозировки почти каждый день кто-нибудь падает — кома.
К нему бросаются, колют кардиамином, массируют грудь, стараются вытащить на свет для новых мучений. Но это удается не всегда.
Диагноз — сердечная недостаточность.
— Петя, — говорю я, — если теряется личность, подавляется воля, почему вы не отреклись?
Он улыбается:
— Видимо, что-то все же остается. А, может быть, нам помогает Бог.
СКОЛЬКО ИХ? –
Сколько их, этих людей — бесстрашных, пренебрегающих презренной пользой, отдающих душу свою за други своя?
Не знаю, немного.
Но сколько бы их ни было, это лучшие люди, встреченные мною на земле.
И иногда, в счастливые минуты, мне кажется, что я тоже один из них (как зто несбыточно!), что мы сошлись вместе, понимаем друг друга с первого взгляда, прежде первого слова, и я читаю им свои стихи:
Еще нас ждет удача или слава,
Еще поет нам песни Окуджава…
Что из того, что прошлое в крови?
Нам хорошо. Не сломлена отвага.
Поговорим о бурных днях ГУЛАГа,
О Пушкине, о дружбе, о любви.
255
ВЫПЬЕМ ЗА АКАДЕМИКА! –
В трудные дни, когда выслали в Горький Андрея Дмитриевича Сахарова, на его московской квартире собрались друзья. И один из них произнес тост, который я запомнил на всю жизнь.
Он сказал:
"Мы собрались здесь в бывшей столице Советского Союза — бывшей, потому что столица страны находится там, где бьется ее сердце.
Выпьем за Академика!"
256
Голос предков
Голос предков —
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
