Развернувшись и направившись к Лори, сидевшей за столом защиты, я испытал весьма эгоистическое чувство. Мне стало ясно, что я боролся не только за жизнь Лори, но в не меньшей степени и за свою жизнь.
Я просто не мог вообразить себе свою жизнь, в которой нет Лори, потому что она будет сидеть в тюрьме. Это было бы непередаваемо жалкое и бессмысленное существование, и сознание того, что двенадцать чужих людей могут превратить этот кошмар в реальность, заставило мой желудок болезненно сжаться от ужаса.
Кевин и Лори пожали мне руку и шепнули, что я был великолепен, но присяжные сидели безучастно, не глядя ни на меня, ни на Лори, ни на кого-либо еще. Мне хотелось подойти к ним и трясти до тех пор, пока до них не дойдет, кто здесь хорошие парни. А еще мне хотелось как следует запомнить их лица, чтобы, если они обвинят женщину, которую я люблю, в убийстве, выследить каждого, отрезать его пустую голову, а потом спалить его вонючую тушу.
Топор зачитал им текст закона, который, если выкинуть все заумные формулировки, растянувшиеся на час, сводится к следующему: «Если вы считаете, что она виновна и у вас нет обоснованных сомнений, – голосуйте за обвинение». После этого отослал их для дебатов, хотя присяжные и заявили, что, поскольку сегодня уже поздно, совещаться они начнут завтра утром.
Тем вечером Кевин снова приехал к нам, просто по привычке, поскольку делать нам больше было нечего. Мой обычный способ ожидания вердикта присяжных состоял в том, что я оставался в полном одиночестве (не считая Тары), материл всех, кто нарушал мое уединение, и суеверно относился к каждой примете.
Сейчас я не мог оставаться один, по крайней мере, в своем собственном доме, поскольку Лори все еще находилась здесь под домашним арестом. Не хотелось мне и материться, поскольку я понимал, что она волнуется и мучается куда сильнее меня. Единственное, что мне оставалось, – быть суеверным, и я решил, что для компенсации буду соблюдать все суеверия в тройном размере.
Нам явно не стоило смотреть телерепортажи с комментариями по поводу предполагаемого вердикта, но не было сил удержаться от этого. Некоторые комментаторы считали, что у нас неплохие шансы, но большинство склонялись к тому мнению, что если присяжные последуют букве закона, то дело проиграно. И все сходились во мнении, что если бы не появление в суде Хоббса, мы потерпели бы полный крах.
Второй пункт, по которому у журналистов не было разногласий, состоял в том, что чем дольше присяжные обсуждают вердикт, тем лучше для нас. Если присяжные отвергнут нашу теорию об отношении Хоббса к убийству, они быстро проголосуют за обвинительный вердикт. Если же они решат принять эту теорию или, по крайней мере, рассмотреть ее, то это займет гораздо больше времени. Разумеется, в этом предположении «чем дольше, тем лучше» не рассматривалась вероятность того, что нас всех хватит инфаркт, и мы не дождемся вынесения вердикта.
За завтраком, ровно в девять утра, мы с Лори переглянулись и поняли, что вот сейчас присяжные собрались и решают ее судьбу. Этого хватило, чтобы я подавился оладьей.
Раздался звонок в дверь – пришло сообщение с курьерской почтой. Письмо было от моих оппонентов по иску Уилли Миллера, и в конверте лежал банковский чек на сумму более одиннадцати миллионов долларов. Поскольку двести тысяч из этих денег принадлежали Эдне, она была счастлива отнести чек в банк и депонировать его.
Я позвонил Уилли и Кевину и рассказал им новости. Уилли поведал мне, что он уже решил, что будет делать с частью своих денег. Я предположил, что он собирается купить яхту, на которой сможет курсировать вокруг бедных районов, но он меня опроверг.
– Я собираюсь инвестировать эти деньги, – сказал он. – Но прибыли, похоже, не будет.
– Большинство инвестиций таковы, – сказал я. – Но обычно просто не подозреваешь, что так и будет.
– Я хочу, чтобы ты вошел в дело, – сказал он. – Пополам.
Мне было сейчас не до инвестиций, поэтому я предложил ему:
– Позвони после суда, мы обсудим это с кузеном Фредом.
В полдень приехал Кевин, и мы все расположились в гостиной, ожидая звонка и надеясь, что он раздастся не очень скоро. Через какое-то время я встал и открыл окно – наше напряжение давило, подобно духоте.
В полчетвертого телефон зазвонил. Эдна сняла трубку и нервно сообщила мне, что звонит Рита Голден, судебный пристав. У Риты могло быть много других причин звонить, не обязательно чтобы сообщить вердикт. Присяжные могли попросить протокол свидетельских показаний, один из них мог заболеть, они могли не прийти к единому решению и отложить голосование на завтра и т. д. и т. п. Каждое событие из вышеперечисленных устроило бы меня.
– Алло? – крайне оригинально начал разговор я.
– Энди, – сказала Рита, – вердикт вынесен. Топор вызывает всех в суд к пяти часам.
– Хорошо, – сказал я, и она продиктовала мне еще несколько инструкций.
Я повесил трубку и сообщил новости Лори, Кевину и Эдне. Наши надежды на долгую дискуссию присяжных не оправдались, но никто не стал упоминать об этом.
– Когда выезжаем? – спросила Лори.
– Примерно через час, – ответил я, прежде чем вылить на нее тот же ушат холодной воды, который Рита вылила на меня. – Лори, думаю, тебе стоит упаковать кое-какие вещи. На случай… – Я не закончил фразу, потому что ее окончание звучало бы примерно так: «На случай, если прошлая ночь была последней, которую ты провела вне стен тюрьмы».
Лори кивнула и поднялась в спальню, чтобы сложить чемодан. Кевин не произнес ни слова, он чувствовал то же, что и я. Бессилие и страх. Бессилие от того, что мы больше никак не можем повлиять на события, а страх – поскольку судьба Лори уже решена.
Самое ужасное – мы оба чувствовали, что проиграли.
Вокруг здания суда царил хаос, но нас провели сквозь толпу в зал суда до назначенного времени. Все, что произошло с того момента, как позвонила Рита, я воспринимал, как в замедленном кино, хотя умом понимал, что на самом деле события развиваются с бешеной скоростью.
С тех пор, как мы выехали из дому, Лори не проронила ни слова – я не знаю, как она держалась. Зато Кевин, наоборот, ни на минуту не замолкал, сыпля оптимистическими шутками, ни в одну из которых мы на самом деле не верили. Да, в сущности, было и неважно, кто из нас что делал и что чувствовал – наша судьба была уже решена, и всего через несколько минут придется предстать перед этим решением, каким бы оно ни было.
Топор вышел в зал суда, вынес строгое и категорическое предупреждение – не должно быть никаких эмоциональных взрывов, когда вердикт будет зачитан, и пригласил присяжных. Их лица были мрачны, они отводили глаза, стараясь не смотреть ни на защиту, ни на обвинение.
Лори нагнулась ко мне и шепнула на ухо:
– Спасибо тебе, Энди. Неважно, что они решили, – ты проделал потрясающую работу. Я люблю тебя больше, чем ты можешь себе представить.
Я не знал, как ответить на такое выражение понимания и благородства, поэтому промолчал.
Топор попросил старшину присяжных передать конверт с вердиктом помощнику судьи, который отнесет его судебному приставу. Затем он сказал:
– Подсудимая, встаньте, пожалуйста.
Лори вскочила быстро, почти вызывающе. Мы с Кевином отстали от нее лишь на секунду, и я сжал руку Лори.
– Судебный пристав зачитает вердикт.
Сначала Рита Голден пробежала вердикт глазами, убеждаясь, что он составлен в соответствии с формальностями, – казалось, она тихонько читает его про себя, словно бы хочет какое-то время оставаться единственным человеком, кроме присяжных, который узнает, чем все закончилось. В зале не было слышно ни единого звука, даже муха не жужжала, и слова вердикта прозвучали ясно и громко, словно я слышал их сквозь стетоскоп:
– Мы, присяжные в деле «Штат Нью-Джерси против Лори Коллинз», считаем, что Лори Коллинз… невиновна в убийстве первой степени.
Присутствующие скорее всего зашумели; Дилан, вероятно, расстроился; Топор, должно быть, стучит своим молотком, призывая зал к порядку – но ничего этого я не видел и не слышал. Все, что я осознавал, – это то, что мы с Лори и Кевином обнимались, и объятия были столь крепкими, что я подумал, не придется ли нас в таком виде выносить из зала суда и везти в больницу, чтобы разъединить хирургическим путем, как сиамских близнецов.
Лори твердила нам обоим, что любит нас, а Кевин с глазами, полными слез, все время повторял: «Лучше и быть не могло». Он ошибался – было бы гораздо лучше, если бы Барри Лейтер был жив и мог увидеть это.
Но все равно было чертовски хорошо.
Топор поблагодарил присяжных, освободил Лори от домашнего ареста и объявил суд оконченным. Дилан подошел к нам и на удивление вежливо поздравил с победой, и они увели Лори, чтобы завершить некоторые формальности.
Когда она вернулась, у нее на лице была счастливая улыбка, а на лодыжке больше не было браслета.
