- Я все понял, Миша. Подожди. Я умру не сегодня и не завтра. А послезавтра. Меня зовут Петр Иванович. У нас еще есть время. Послушай стихи. Я не помню начала и конца, но стихи все равно прекрасные.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино...
Не помню... Всю жизнь под землей. Всю жизнь мертвецом прожить, господи. Помню в Петербурге только Аничков мост. Помню, Троицкий через Неву строили... Ограду Летнего. Миша, ты здесь санитар, да?
- Ну, вроде того.
- Если я умру здесь, отрежь у меня клок волос - на груди еще сохранились - или ноготь отрежь, или палец, пока меня не унесут на съедение...
- На какое съедение? .
- Молчи. Потом. И если выберешься на поверхность земли, езжай в Петербург, коли он еще существует, или как его там переименовали?
- Всё существует. Петербург теперь снова Петербургом называется.
- Поезжай в Петербург и похорони частичку меня на Волковом кладбище в могиле Марии Львовны Захарьиной или Алексея Львовича Захарьина. Хоть кого-нибудь из нашего рода. Должна там чья-то могила быть. Хочу, как человек. Сделаешь?
- Да. Обещаю.
- Спасибо. Тем людям, которые Крота задушили, я помог бежать, - он тяжело вздохнул и погрустнел, точно сожалея. - Костя Линицкий был правой рукою этого подонка Дудко, хоть и интеллигентный человек.
Хорошо бы они добрались. Я скажу тебе всё, что знаю, Миша, только...
- Что?
- Ты знаешь какие-нибудь стихи, которых я не cльпцал? Стихи - это всё, что мне осталось прожить. Мoжет, сам писал...
- Ну, я не знаю серьезных, Петр Иванович. И забыл уже все тут.
- Вспомни, - приказал старик.
Миша напряг нейронные связи. Бесконечные одинаковые мрачные своды, царица-темнота и царица-тишина делали все, чтобы жалкий живой человечек позабыл тут даже, как его самого зовут. Но мудрый Петр Иванович заставил его вспомнить. Память была единственной движущей силой сопротивления сумасшествию и вредной водичке подземной реки. Когда-то он учил эти стихи наизусть, чтобы позабавить девушек и произвести на них впечатление. И вдруг все строчки встали перед глазами, словно написанные на этой неровной зеленовато-серой стене.
- Ну это такой стёб, то есть ирония. Вот такие...
Пролетали комарабли, как стальные дирижабли, во все стороны как сабли ноги вострые торчабли. Их суставы скрежетабли, их моторы бормотабли, и крыла их слюдяные от полета не ослабли.
Комарабли пролетали в третьем-пятом океане, в атлантическом просторе, в ледовитом уркагане, бороздили параллели под созвездьем козерака, очи светлые горели из тропического мрака.
Их торчали шевелились, их махали развевались, их вонзилов турбобуры угрожающе вращались. Но от внутренних печали пели как виолончели, а наружными печали освещали всю окрестность.
Пролетали комарабли, тяжкий ветер подымали, насекомыми телами все пространство занимали,
птицы гнева и печали волны черные вздымали. Пролетали комарабли, комарабли проплывали!'
Старик перхающе засмеялся. Коснулся ледяными пальцами Мишиной руки.
- Молодежь. Все бы вам поерничать. Кто это написал? Хотя его имя мне все равно ничего не скажет. На том свете узнаю. Если и после смерти не попаду сюда... Хм, комарабли. Это же комары образно, да? Такие маленькие, назойливые, кусачие? Господи, никогда больше не услышу их прелестного жужжания. Еще что-нибудь помнишь?
Это был абсурд высшей пробы. Стотридцатилетний и девятнадцатилетний сидели, навеки замкнутые в подземной системе в условиях военного времени вневременной, бесконечной и никому не нужной войны, и за долгие мгновения до смерти старика читали наизусть стихи. Или это была их маленькая победа над безумием.
- Вот еще, - сказал Миша. - Совсем не ернические.
... погонщик возник неизвестно откуда.
В пустыне, подобранной небом для чуда по принципу сходства, случившись ночлегом, они жгли костер. В заметаемой снегом пещере, своей не предчувствуя роли, младенец дремал в золотом ореоле волос, обретавших стремительный навык свеченья - не только в державе чернявых, сейчас, - но и вправду подобно звезде, покуда земля существует везде .
Старый, очень старый Петр Иванович выслушал это и тяжело вздохнул. Потом что-то в нем угрожающе эахрипело. Долгожданная смерть напомнила о себе. Миша это почувствовал. Растерявшись, сделал попытки встать, чтобы позвать кого-нибудь, ввести больному ненужное лекарство. Но больному не хотелось нарушать такого приятного одиночества вдвоем, такого последнего диалога.
Он схватил собеседника за теплую руку мертвыми пальцами и, переборов внутреннюю боль, хрипло прошептал:
- Сиди.
Несколько минут он одолевал своего беспощадного, грызущего рака, потом заговорил:
- Постарайся не задерживаться тут, парень. Это страшное место. Ну, да ты сам уже понял, полагаю, коли сохранил разум и память. Это страшный мир. И ты видишь перед собой одного из его создателей. Меня арестовали в тридцать седьмом в Питере, в... как его там тогда, в Ленинграде. Тогда многих хватали. А я дворянского происхождения - чего ж не забрать. Через два года из Печорлага перевели сюда. В Тульской области зэки расширяли каменоломни, где брали камень для строительства метро в Москве. Сталин, конечно, хотел, чтобы поближе к столице. Сталин хотел весь мир прижать к ногтю - война ведь должна была начаться. А немцы уже работали. Американцы тоже. Оппенгеймер и Эйнштейн в Америку перебрались. Слухи, все больше слухи, но опасные слухи были. Вот меня сюда и перевели, в шарашку. Я же физик, профессором был в Петербургском университете. Ты в физике что-нибудь понимаешь?
- Нет. Почти ничего, - покачал головой Шмидт. - В школе у меня трояк был с минусом, почти "неудовлетворительно".
- Тогда детали я опущу...
В маленьком измученном теле все заклокотало внутри еще сильнее, чем прежде. Старик широко открыл рот, задрожал, застонал. Но его холодная рука держала парня железной хваткой. Через некоторое время он снова смог говорить.
- Мы должны были лишь начать, всё подготовить. Потом, я думаю, взяли бы Курчатова, Капицу, еще кого-нибудь. Но не вышло. Нас завалило. Я знаю, атомную бомбу все-таки создали. Другие. Досюда сведения иногда доходят. У нас вышло другое страшное оружие. Володька Коломенский не имел никакой ученой степени, молодой. Но он был гений. Я знаю, ему сам дьявол помогал. Мы все-таки построили атомный реактор. А Коломенский открыл необычные свойства радиоактивной соли в Соленой пещере. Реактор работал на ее ионах, брал прямо из воздуха. Когда главный выход завалило и стало ясно, что началось нечто странное, Володька все равно продолжал работать. Эта машина сгущала само время. На разных уровнях оно текло по-разному. Где почти нормально, где медленно, где быстро. В одном кольцевом пограничном коридоре оно вообще остановилось! Теперь уже ничего нельзя понять. Потому что сам реактор вместе с Коломенским засыпало новым обвалом. В Соленой пещере осталось немного людей. И они, те, что были возле самого реактора, превратились в монстров. К сожалению, до войны кое-где бабы сидели вместе с мужиками. И здесь, и в Соленой пещере остались женщины. Люди начали размножаться. Там монстры, а тут психи. Лета ведь проходит через какой-то участок, где действует еще одна непонятная волна от реактора. Господи, убей меня поскорее, ведь я тоже создавал этот ад...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
