— Подумать только, до чего мы дошли! Начальник разведки Империи и Х'хиар прячутся, играют в заговорщиков — и все ради того, чтобы остановить войну с людьми, спасая тем самым тысячи и тысячи жизней. А теперь еще и это!.. Ушедшие уготовили нам тяжелый путь.
— Если бы ваш отец, Руал, согласился…
— Нет, Марраша'атах, это бессмысленно! Руал не изменит официальной политике Империи: война до победы, без договоров, союзов или перемирий! Тут нужно действовать осторожнее, на грани предательства и саботажа; нужно превратить войну с людьми на настолько невыгодную Империи, чтобы Совет Кланов и Руал не откинули сходу предложение про мирные переговоры с Конфедерацией. Жаль, что Рилл-саррат и его сын полностью разделяют позицию Руала, — с сожалением добавил килрач. — Если бы я заручился их поддержкой — было бы проще!
Некоторое время они молчали, каждый размышляя про свое. Наконец, Марраша'атах, чувствовавший, что беседа повернула куда-то не туда, кашлянул, привлекая внимание Тахарансья-рантья:
— Х'хиар, мы говорили про Эмиссара…
— Да-да, говорили… — Тахарансья-рантья еще раз вздохнул. — Что ж, выбора у нас нет: то, что он нашел, не должно попасть на Зорас'стриа — можете действовать на свое усмотрение, командор. Думаю, вы имеете…
— Имею! — быстро сказал Марраша'атах; почему-то командору не хотелось, чтобы Х'хиар произносил этих слов. — Я думаю использовать пленного с Кунна'а Хенса!
И снова в коммуникационном зале повисла тишина: оба килрача прекрасно понимали, на что их толкает необходимость сохранить в тайне свое сотрудничество. Не ради себя — ради Родины!..
— А что нового на Зорас'стриа? — главное было сказано, и толочь воду в ступе не желал ни один, ни другой. — Я так понимаю, вас зачем-то срочно отозвали с фронта в Имперский дворец?
— Заболел Руал, — коротко бросил Х'хиар, но в этих простых словах Марраша'атах отчетливо прочитал тревогу и беспокойство сына за здоровье и благополучие отца. — Боль в голове, общая слабость — врачи так и не смогли мне объяснить, что с ним такое! В конце концов, все списали на переутомление; когда я прилетел — он практически выздоровел.
— Странно, почему ж тогда в общеимперской сети ничего нет про болезнь Руала; даже по нашим каналам я про это не слышал? — искренне удивился командор.
— Это все Та'ах-сартар! Зачем — не знаю, но он лично привез медиков, обеспечил очень жестокий уровень безопасности; про болезнь Руала не всем известно даже в самом дворце, не говоря уж про Совет Кланов. Такое впечатление…
— Такое впечатление, что он знал про болезнь Руала раньше, чем тот заболел! — тихо сказал Марраша'атах, но Тахарансья-рантья лишь отмахнулся: — Мы, по-моему, начинаем искать врагов там, где их нет, командор. С Руалом все в порядке, Та'ах-сартар уже вернулся на фронт Килрач-Конгломерат, — так что не будем лишний раз забивать себе головы пустяками. Решайте проблему с Эмиссаром, а я на Зорас'стриа прослежу, чтобы никто не начал повторное расследование. Позже, когда все успокоится, пришлите мне отчет — буду его с нетерпением ждать. Удачи, Марраша'атах!
Негромкий гудок оборвался звонким ударом; голограмма Х'хиара померкла и растаяла.
Командор Тагар Дусит остался один!
Система Хоган, орбита планеты Сенай, научно исследовательская станция «Манта-75», центральная оранжерея. 2384.18.4, 22:13.
— Паладин?
Оглянувшись, серигуанин кинул короткий взгляд на стоящую у входа в оранжерею Жанну. Легкое платье небесного цвета, красиво обрамляющее ее фигуру, было несколько неожиданно видеть после привычной строгой униформы Конфедерации, но сегодня на станции был праздник — у старшей лаборантки справляли двадцать третий день рождения и все позволили себе немного расслабиться. Критически осмотрев девушку с ног до головы, Паладин вернулся к изучению огромного фиолетового цветка, бережно касаясь тремя руками лепестков.
— Знаешь, Жанна, — мечтательно произнес он, — ты думала про то, как мы поздно, иногда, познаем мир и его красоту?
Недоуменно склонив голову, Жанна шагнула вперед.
— Поздно? — вообще-то, она хотела поговорить совсем про другое, но и торопиться ей было некуда. — Что ты имеешь в виду?
Изящным жестом Паладин растрепал листья вокруг себя; несколько лепестков сорванных порывом ветра, кружась, упали на покрытую гравием дорожку.
— Вот это! — его серые глаза, словно два фонарика, блеснули в тени. — Все вокруг нас!
Шагнув в сторону, он указал на бесчисленную звездную россыпь за стеклом оранжереи. Отпущенный цветок закачался на упругом стебле, источая сладковатый аромат.
— Мы, серигуане, давно поклоняемся звездам. Еще до войны с Таргоном, еще до того момента, когда мы впервые вышли в космос, у нас была такая примета — если начать путешествовать в безоблачную ночь, то это принесет тебе удачу в пути. Потом мы направились к звездам, стремясь достичь того, что было на протяжении многих лет святыней для нашего народа — и наше желание превратилось в язву, едва не погубившую нас самих. Ты когда-нибудь слышала о нашей планете …? — звук, изданный серигуанином, Жанна едва ли смогла бы воспроизвести, но догадалась, что это всего-лишь название планете на его родном языке.
— Нет, — не задумываясь, ответила девушка, — не слышала. А мне следовало?
— Вряд ли, — пожал узкими плечами серигуанин. — Скорее всего, в Конфедерации о ней мало знают вообще. Но, — он плавно развел руки в сложном жесте, смысл которого Жанна истолковать не смогла, — у вас была такая планета — Годдах-2, правильно?
— Ну да, была. Паладин, я, может, чего-то не понимаю, но причем здесь Годдах-2?
Паладин вздохнул и достал что-то из нагрудного кармана, передавая Жанне. Тонкая стереофотография, на странной и непривычной бумаге легла на ее ладонь. Безумное буйство красок на ней резало глаза, но Жанна быстро поняла, что это снимок одного из городов Серигуана, снятый на фоне заходящего светила. К самым границам города подступала полоса леса, а высокие и прекрасные здания, казалось, построенные из хрусталя, были усыпаны морем разноцветных цветов.
— Это мой родной город на главной планете системы, — ровный голос Паладина прорезало нечто, доселе Жанной не слышимое: печаль и грусть, смешанные с застарелой болью. — Там я родился, и там прошли первые десятилетия моей жизни. Потом, под конец Первой Звездной Войны, мои родители отправили меня на обучение на Сс'сильориа, нашу главную систему. А через два года один из отрядов Таргона атаковал мою родную планету.
Порывшись в том же кармане, он достал вторую фотографию и протянул Жанне со словами:
— Это снял я, когда прилетел туда через неделю после атаки Таргона.
Девушка бросила один единственный взгляд на снимок и с сочувствием посмотрела на Паладина. Его слова о Годдахе-2 стали теперь полностью понятны для нее.
— Паладин, это… это ужасно! Твои родители, они…
— Они были там и там остались навсегда, — закончил он. Все эмоции исчезли из голоса, и он вновь был прежним Паладином: холодным, вечно корректным и невозмутимо спокойным. — Я много лет думал, что нет ничего красивее родной планеты и родного города, но сегодня я увидел этот цветок! Он напомнил мне о тех цветах, что росли когда-то там. И о том, что все в мире имеет свою внутреннюю красоту и гармонию; нужно только уметь найти и разглядеть ее. Может, именно по этому мой народ и вступил в Великую Войну: чтобы не дать килрачам нарушить эту гармонию. Мы не хотим, чтобы однажды повторилось что-либо подобное, — кивнув на фотографии в руке Жанны, он осторожно снял с плеча ее руку.
Вновь его тонкие пальцы бережно приподняли венчик цветка, словно какую-то драгоценность. Свет отразился от десятков лепестков, как от призм и на мгновение Жанне показалось, что между рук серигуанина вспыхнула маленькая фиолетовая звезда, испускающая пронзительные лучи света. Вспыхнула и тут же пропала.
— Мы тоже не хотим повторения Халис-3 или Годдаха, — произнесла Жанна, неловко мусоля края фотографий. — Но кроме этого мы не хотим терять людей в этой войне. Если бы была хоть какая-то надежда на мирный договор с килрачами, мы бы ухватились за него руками и ногами, но, увы…
— «…терять людей…», — тихо повторил Паладин. — Ты снова вспоминаешь Джеймса и Роджера?
— Бывает, — не стала отпираться девушка.
— Это заметно. Ты нервничаешь, споришь попусту, без причин раздражаешься…
— И про это я хотела с тобой поговорить, — быстро вставила Жанна. — Понимаешь, там, на «Гетмане Хмельницком» я немного была не в себе и наговорила тебе кучу глупостей. Я хотела бы принести тебе свои извинения за случившиеся, если позволишь!
Запрокинув голову, Паладин замер в такой позе, словно прислушиваясь к чему-то недоступному для других. Затем легкая улыбка коснулась его губ и глаз:
— Ты напрасно волнуешься по этому поводу Жанна. Я не обиделся на тебя за те слова: как я говорил Шонту — нам всем тяжело. Иногда, чтобы не потерять разум, необходимо сделать нечто подобное, «выпустить пар», как вы сами говорите. Но если тебе от этого станет легче: я принимаю твои извинения, — церемонно поклонившись, Паладин коснулся рукой сначала лба, потом губ и, наконец — сердца. — Этого достаточно?
