С северной группы с утра беспрерывно доносили об успехах: о занятии трех линий японской обороны; о взятии двух десятков укрепленных барханов; о захвате дивизиона зениток; о том, что у японцев громадные потери – окопы буквально завалены трупами; о больших трофеях, о пленных. Не доносили только об одном: о том, что взята высота Палец. И чем больше они «натягивала» своими излишне частыми донесениями видимость успеха, тем меньше впечатления это производило на командующего.
Начальник штаба, радужно настроенный всю первую половину дня, к вечеру стал нервничать и теперь выехал на ночь в северную группу – помочь организовать там завтрашний бой.
Для удара по высоте Палец на северный фланг уже тянулась вся артиллерия, какую только можно было снять в центре, в том числе тяжелые дивизионы.
На шесть утра был спланирован еще и крупный бомбовый удар, и командующий считал, что завтра высота Палец должна пасть.
Однако он волновался, и было бы глупо скрывать эго от себя.
Он знал, что ровно в двадцать четыре часа будет докладывать в Москву, Сталину, о результатах первого дня, и раз высота Палец к исходу дня не взята, – значит, они сделали меньше, чем от них ждали. Он понимал сейчас, так же как понимал это и два месяца назад, когда ехал сюда, что выбор мог остановиться и не на нем. Но выбор пал на него, и в разгар событий командовать войсками в Монголии стал он. Так что же, спрашивается, в нем ошиблись, что ли? Что, он, там у себя, в Белорусском округе, на маневрах, умел проводить операции армейского масштаба, а здесь, на поле боя, не сумеет?
При этой мысли он стиснул зубы и вспомнил лицо начальника разведотдела полковника Шмелева, которого он только что отправил в северную группу – сидеть там, пока не будет взята высота Палец, в беспощадной форме сказав ему перед этим все, что о нем думает.
Шмелев был виноват в том, что сведения об укреплениях противника в районе высоты Палец, за которые он ручался, оказались опровергнутыми в первые же часы боя.
Командующий поискал глазами на карте с двух сторон обведенную красными полукружиями высоту Палец и, упрямо набычась, не разжимая зубов и на этот раз угрожая самому себе, процедил:
– Попробуй не взять! Возьмешь!
Ровно в 23.00 к нему вошел Артемьев с нанесенной на карту последней обстановкой. Командующий встал, освобождая место, чтобы Артемьев мог разложить карту, забрал в горсть рассыпанные по столу карандаши и хрустнул ими.
– А! Значит, все-таки взял Баталов эту сопку! – почти теми же словами, что и Постников, выразил свое удовлетворение командующим, привычный взгляд которого схватил на карте почти все происшедшие там изменения, пока Артемьев раскладывал ее. – А из южной группы ничего?
– Ничего, товарищ командующий.
– Член Военного совета ничего о себе не сообщал?
– Нет, товарищ командующий.
Командующий нахмурился. Член Военного совета вместе с представителем монгольского командования комдивом Лхамсуруном еще в середине дня выехал в южную группу – и как провалился!
– Разрешите, товарищ командующий? Последнее донесение из северной! – переступив порог, еще в дверях сказал Постников.
– Какое? – спросил командующий.
Подняв голову от карты, он встретился глазами с Постниковым и по его глазам понял, что хорошее.
Постников, по своему обыкновению, ответил самым коротким образом – быстрым движением карандаша по карте. Красная стрела обогнула с третьей стороны высоту Палец и вонзилась в юго-восточные подступы к ней. Теперь высота Палец оставалась не окруженной лишь с северо-востока.
«84 С. П.» – написал Постников рядом со стрелой, предупредив вопрос командующего: «Кто взял?»
– Потщательней уточните, – сказал командующий. – И свяжитесь с артиллеристами, чтобы утром по своим не ударили. Обстановка-то меняется. Может, они там за ночь еще догадаются продвинуться, – проговорил командующий со страстной надеждой, которую не смогло скрыть насмешливое слово «догадаются».
– Вот и добрались, – сказал, входя, член Военного совета, моложавый на вид дивизионный комиссар с запыленным и грязным лицом, таким же, как у всех офицеров связи, прибывавших сегодня с передовой.
Вслед за ним вошел монгольский комдив – у него была поджарая фигура кавалериста.
– Садитесь, нахор [Товарищ (монг.).] Лхамсурун, – сказал член Военного совета и, сам опустившись на табуретку, снял с головы фуражку и стал отряхивать ее о колено. – Чуть на обратном пути к японцам но попали. Заблудились. Комдив спас: в последнюю минуту повернуть заставил. Глаза как рентген! – Он рассмеялся, и на его темпом от пыли лице блеснули зубы.
– Ну, и что веселого? – сердито сказал командующий.
– А то веселого, – сказал член Военного совета, подходя к карте и отмечая на ней пунктиром продолжение большой стрелы с юга огибавшей японские позиции, – что на обратном пути пришлось сто километров крюку давать, чтобы сюда добраться. Вот как мы их обогнули! Завтра у Номун-Хан Бурд Обо будем!
– Сведения точные? Можно наносить, товарищ дивизионный комиссар? – спросил в наступившей тишине Постников.
– Точные, – сказал член Военного совета. – Неточных не возим. Там у вас, в оперативном, уже сидит офицер связи, вместе с нами ехал. А Восьмая монгольская кавдивизия, – продолжал член Военного совета, ведя карандашом по карте, – еще правей взята и вон куда вышла! Что молчите, товарищ Лхамсурун? Рассказали бы сами, – член Военного совета поднял глаза на монгольского комдива.
Но Лхамсурун стоял молча. Улыбка сошла с его лица. Он смотрел на верхний обрез карты, где теперь, уже с трех столон оцепленная красными стрелками, торчала невзятая высота Палец.
– Вот именно! – сказал командующий.
– Может быть, завтра наш бронедивизион туда направить? – порывисто сказал Лхамсурун.
Он понимал, что в масштабе развернувшегося сражения его стоявший в резерве бронедивизион не слишком большая сила, но готов был отдать все, что у него есть, ради завтрашнего успеха.
– Думаю, что не стоит, товарищ Лхамсурун, – сказал командующий. – Считаю, что не стоит, – уже твердо повторил он. – Горят броневики при штурме укрепленных узлов! Горят, да и все! – Он, поморщившись, вспомнил сведения о дневных потерях. – На поверку, броня у них слаба. А ваш бронедивизион мы лучше бросим в южную группу. Она уже вышла на простор, будет где развернуться. Как, по собственной оценке, действовала там сегодня ваша Восьмая?
– Неплохо, – со сдержанной гордостью сказал Лхамсурун.
– Преуменьшаете. Хорошо, – сказал член Военного совета.
– А как будете докладывать товарищу Чойбалсану? – спросил командующий.
– Буду докладывать, что неплохо, – сказал Лхамсурун.
– А мы завтра с Петром Васильевичем, – кивнул командующий на члена Военного совета, – сообщим ему, что хорошо. Как отнесется товарищ Чойбалсан к такому расхождению?
– К такому расхождению, думаю, отнесется неплохо, – ответил Лхамсурун, широко и молодо улыбнувшись. Несмотря на высокое звание, ему не было и тридцати.
– В самом деле, хорошо сегодня дралась Восьмая кавалерийская, – сказал член Военного совета, когда монгол ушел на узел связи.
– И Шестая на севере тоже дралась неплохо, – сказал командующий. – Но, пока Палец не возьмем, и кавалерия и танкам показать себя трудно.
– Разрешите идти? – спросил Постников.
– Идите! – Командующий кивнул стоявшему руки по швам Артемьеву, отпуская его вместе с Постниковым.
– Как оцениваешь день в целом? – спросил член Военного совета, когда они с командующим остались вдвоем.
Командующий молча посмотрел на него. Член Военного совета, по создавшемуся за время их короткой совместной службы убеждению командующего, хотя находился в армии на политработе уже десять лет, однако в чисто военных вопросах до сих пор разбирался просто как здравомыслящий, умный человек, не больше того. Но человек он был, по мнению командующего, твердый, храбрый, широкой товарищеской души и в трудную минуту всегда был готов взять на себя половину ответственности, – а это уже немало!
– Оцениваю, в общем, неплохо, – сказал командующий, не вдаваясь в подробности. – К ночи, – он показал на красную стрелу позади высоты Палец, – немножко подправили. Думаю, завтра возьмем. Поехал бы ты с утра туда, Петр Васильевич!
– Конечно, – просто сказал член Военного совета. – Я и сегодня знал бы, что такое дело, не застрял бы в южной группе.
