— Оливер, Оливер, какое мне дело до короля! — вскричала Анна.
Он глядел на нее, и напряжение этого последнего часа рассеивалось; последние нити, связывающие их, разорвались в его душе. То, что казалось ему слабостью, было — теперь он знал это — лишь игрой его жестокого к себе и другим духа. Он глядел на нее. Анна испустила слабый крик и упала на подушки, побежденная, погибшая.
— Ты знаешь ли, Анна, — прошептал он, — кто Оливер?
Она не шевелилась и не отвечала. Она и не плакала. Она лежала с вытянутым подбородком, с побледневшими губами, холодная и белая. Оливер склонился над ней.
— Оливер — это любовь Людовика к тебе, Анна.
Она снова раскрыла глаза и долго разглядывала его низко склоненное над ней лицо. Она ощущала на себе его дыхание.
— Если так, то я должна ему помочь, — сказала она слабым голосом, — я тебя для этого и звала. — Она оживилась и заговорила ясней. — Я бы хотела… только это одно и хотела бы слышать… что ты обрек его на такую муку за то зло, которое он тебе причинил; за то, что он взял меня у тебя. Теперь я знаю, Оливер, что если бы ты и сказал мне это, то солгал бы. Ты будешь лгать, Оливер?
— Не могу, — тихо и серьезно ответил Оливер, — теперь уже не могу. Сегодня вечером я, пожалуй, еще мог бы.
— Ты бы не сделал этого, Оливер, — сказала она, и голова ее задвигалась на подушке, — ты наверное не сделал бы этого, Оливер. Я тебя давеча перебила, Оливер, но я знаю, что ты хотел сказать. Ты был прав: ты бы внес маленькую поправку в ход судьбы, а я внесла поправку большую. Не будем говорить об этом, прошу тебя, Оливер.
Он медленно наклонил голову. Она помолчала некоторое время, быть может, от усталости. Неккеру почудилось, что где-то хлопают дверьми, что тишина, царящая в замке, уже не так непроницаема, как раньше. Он забеспокоился.
— Анна, — сказал он, — мне пора…
Он запнулся. Она подняла голову и прислушивалась с закрытыми глазами.
— Мне кажется, он идет, — прошептала она.
— Кто? — вскрикнул испуганно Оливер. Ему тоже послышались шаги.
— Король идет, Оливер.
— Не может быть, — беззвучно прошептал Неккер, — он… сюда… в такой час, мимо стражи? Тогда он не в своем уме!
Шаги послышались яснее. Послышался удивленный возглас Даниеля Барта.
— Король идет, — снова проговорила Анна и посмотрела на мейстера с усталой улыбкой. — Этого я и хотела. Я хотела, чтобы он меня видел такой, какая я сейчас. Ты понимаешь? Я многого могу от него добиться.
Из соседней комнаты донесся хриплый, резкий голос Людовика.
— К черту, парень, стой, где стоишь! Я сам знаю, куда пройти!
Анна поспешно прошептала:
— Уходи поскорее, Оливер! Сегодня же ночью, сейчас же, приведи ее к нему в башню. Ты понимаешь?
Он кивнул; лицо его стало еще бледнее обыкновенного. Дверь распахнулась. Король влетел в комнату совершенно одетый, с красным лицом, на котором отражались одновременно стыд, гнев и растерянность, вдруг остановился, увидел Анну в постели, усталую и больную, увидел на некотором расстоянии от нее спокойного, холодного и грустного Неккера, — и вот уж он улыбался жалостной, болезненной улыбкой, а в глазах еще стоял ужас только что пережитого.
— Я… не… могу… — простонал он, и руки его повисли вдоль тела, как плети. Оливер и Анна взглянули на него; взгляд мужчины был темный, обволакивающий, взгляд женщины — кроткий и сострадательный. Людовик устремился было к ней, но круто сдержал себя и повернулся к Неккеру.
— Прости меня, Оливер, — тихо попросил он, — я дурак.
— Мне нечего прощать, — сдержанно ответил Оливер, — я только думаю, государь, что вам не следовало так себя компрометировать. Лучше было приказать гвардейцам искать меня, чем одному, без стражи, в такой час показываться всем низшим дворцовым служащим. Мой слуга Даниель Барт испугался приступа лихорадки госпожи Неккер и явился за мной…
Он громко позвал:
— Даниель!
Появился растерянный Барт. Оливер слегка улыбнулся.
— Расскажи его величеству, где ты меня нашел и как ты меня сюда доставил.
Даниель Барт смущенно откашлялся.
— Я застал мейстера в его горнице — произнес он, запинаясь, — он был один и читал. Я сказал ему, что госпожа очень больна и его требует. Он сомневался, идти ли ему, тогда я разозлился, схватил его и понес. Я думал…
— Ладно, довольно, — перебил Людовик и принужденно рассмеялся. Барт вышел за дверь.
— Какая жуткая ночь, — снова заговорил король, сутулясь, словно его знобило. — Я сам себя потерял, друг, а тут еще и тебя не мог найти; вот я и прибежал сюда. Я, пожалуй, пьян.
Он робко взглянул на Анну.
— Простите меня, сударыня. Мне… больно видеть вас такой.
Он сказал это очень тихо; он напрягал все силы, чтобы не потерять самообладание. Он увидел, что она улыбается и протягивает ему руку. Он бросился к постели.
— Анна… — простонал он, — это ты ради меня…
Он запнулся, побледнев от ужаса. Потом оглянулся и увидел, что Неккер исчез.
— Оливер… ушел? — спросил Людовик сдавленным голосом, не выпуская руки Анны.
— Да, ушел, — успокоила она его и улыбнулась ему материнской улыбкой. — Быть может, он ожидает вас в башне, государь.
Людовик присел на край постели и гладил ее руки. Глаза ее стали спокойными и прекрасными, когда он глядел на нее.
— Он приказал тебе так сделать, Анна? — спросил он.
— Нет, я это сделала по собственной воле.
Король слегка наклонился вперед.
— Ради меня, Анна, или ради него?
— Для вас, а тем самым и для него, — ответила Анна, и взгляд ее был неспокоен.
Он спросил:
— Анна, Анна, разве он и я — одно?
Внутренний трепет заставил ее закрыть глаза. Снова и снова все тот же вопрос, — это было выше ее сил. Второй раз за одну эту ночь смыкался около нее все тот же безжалостный круг. Она застонала.
— Да, Анна, да, — шептал ей на ухо Людовик, — мы — одно! Он — во мне, разве ты не чувствуешь? И он обрекает меня на муку… на такую муку…
Он в ужасе схватил ее руку.
— Анна, Анна, как ты думаешь, он хочет нас этим наказать? Разве мы грешили, Анна?
— Я не знаю… — с замиранием прошептала она и отвернула невыразимо усталое лицо. Он упал на колени перед постелью. — Анна, Анна, ты не оставишь… ты не оставишь меня? Или он хочет, чтоб ты умерла…
— Не знаю… не знаю…
Он долго молчал и не шевелился. Руки его, охватившие руку Анны, похолодели; она вновь повернула к нему голову.
Он зарылся лицом в простыню; видны были только его седые волосы; она легонько провела по ним пальцем. Теперь она была совсем спокойна.
— Я хотела бы помочь вам, государь.
Он взглянул на нее, бледный, постаревший.
— Да, — сказал он растерянно. Она провела рукой по лбу его и по глазам. Он улыбался. Она сказала совсем тихо, ласкающим серебристым голосом:
— Положите мою руку себе на глаза, вот так, и думайте… и вспоминайте обо мне в вашей башне…
Он вздрогнул; она быстро нагнулась к нему и дотронулась губами до его лица. Она прошептала:
— Быть может, я там буду сегодня, и, быть может, я не хочу, чтобы горел свет, и, быть может, нужна только вера в мое присутствие… Иди теперь, иди, и верь в спасительную ложь! Ведь это нужно… Стоит только захотеть, друг, и тебе почудится, что это я там… иди.
Она отодвинулась и улыбнулась. Он глядел на нее широко раскрытыми глазами как на чудо.
— Анна, — сказал он тихо и совсем медленно, — Анна, жена моя, и во лжи есть бог! Я попробую, я возьму тебя с собой в моей душе. И помилуй, господи, нас, грешных.
Он поцеловал ее в лоб и вышел. Она ждала, покуда не замолк звук его шагов. Когда воцарилась полная тишина, она поднялась, поборов слабость и головокружение, встала с постели и подошла, шатаясь к маленькому шкапчику.
— Он его не запер, — усмехнулась она и вынула склянку. — Он ее не унес. Он знает, что это для меня… самое лучшее без него…
Она всыпала щепотку желтоватого порошка в бокал вина и выпила:
— Какое ему дело до Анны…
Глава четвертая
Головы
Королева прожила во дворце неделю. Тихая, покорная, с всегда чуть-чуть приподнятыми, словно от страха, плечами, входила она в темное душное помещение башни и потом покидала его с ужасом в глазах, будто после дурного сна, с непрекращающимся даже днем оскорбительным звоном чужого имени в ушах. Кроме своих дам, она видела лишь этого удивительного заступника и руководителя, которого величали, как ей шепнули, Дьяволом, но который ей казался очень мягким и добрым, с глазами полными нежности и утешения. Однажды он сообщил ей, что король уехал в Тур и сожалеет, что не может с ней проститься. После этого он проводил ее обратно в ее тихую резиденцию.
Когда Оливер опять очутился с королем в его кабинете, никто из них ни одним словом не упомянул о случившемся. К делам управления, не терпящим отлагательства, и к важным политическим вопросам король приступил в таком светлом, энергичном и бодром настроении, как никогда прежде. Однако, когда по ночам король с Оливером выходили из кабинета, — обычно вместе, потому что в башне над их головами теперь никого уже не было, — и Неккер запирал дверь, Людовик неизменно произносил одни и те же слова:
