Почему исток Тарануса не скудеет, а море Смерти не наполняется?
Почему существует Кольцо ветров?
Почему небо над головой такое же, какое было над Канарами двенадцать тысяч лет назад – но в зеркальном отображении? Почему планеты неподвижны, как и звезды? Почему есть приливы, но нет Луны?
Что, наконец, находится за Кольцевыми горами?
Отчаяние – да, было. Но что-то другое служило его причиной…
20
Голоса стихли за деревьями. Казаки снимались с привала. Оставался день пути – правда, самый тяжелый, без дорог. Да и зверь тут шалит, качали головами бывалые. Пулю иметь в стволе, предупредил Коротченя.
Здесь, подумал Глеб, останавливаясь. Место подходило как нельзя лучше: лощинка, ложе пересохшей речки, и через нее – поваленное толстое древнее дерево. Он скользнул в пыльный мир и понял, что не ошибся: из просвета под деревом тянуло тем самым внутренним теплом, которое позволяло ему находить места соприкосновений, места переходов из одного пыльного мира в другой. Это почти всегда бывал какой-то отграниченный участок пространства, лучше всего – дверь. Лишь однажды ему удалось поменять пыльные миры, просто идя по дороге, но это потребовало какого-то нового, непривычного усилия, и повторить его не получалось: он просто забыл, какое «движение» делать. Поэтому Глеб предпочитал пользоваться дверями, воротами, нишами, согнутыми или поваленными деревьями, кабаньими лазами в кустарнике, большими дуплами, однажды – ямой. Раньше он выискивал эти «двери», лишь перейдя в пыльный мир; теперь как бы на спор с самим собой он стал намечать их заранее и уже несколько раз подряд угадывал правильно.
Пригнувшись, он пробрался под лежащим деревом: здесь, в пыльном мире, оно было не замшелым, а, напротив, – голым, скореженным, черным, все в выступающих узлах длинных деревянных мускулов – и пересек невидимую границу пыльных миров. И тут же на миг показалось, что это просело и рухнуло на плечи дерево – его качнуло и повело вперед и вниз, он сделал два шага, приседая – и сунулся на колени – вовремя, как оказалось: лощина кончалась крутой осыпью, почти обрывом, а под обрывом мелко плескалось море, маслянисто-черное море пыльного мира, чашей вздымающееся к горизонту. Голова кружилась так, как не кружилась никогда в жизни, клонилась на грудь – и стоило огромных усилий держать ее прямо. Казалось, что земля, на которой он стоит – нет, сидит, упираясь руками – вместе с ним стремительно возносится к небесам. Трудно было вдохнуть – и все же Глеб сумел, набрав полную грудь воздуха, задержать дыхание…
Порыв холодного, как с ледника, соленого ветра привел его в чувство. Море было белесое, в мелких пенных барашках, и волны были маленькие, речные. Не под стать ветру был прибой. Зато – под стать полутора десяткам людей, выволакивающих весельные свои лодки на гальку.
Врут глаза… не с чем сопоставить… Не может быть! Нет!..
Но вот и люди там, внизу, увидели его и стали поворачиваться в изумлении и страхе, крича и показывая на него пальцами, и Глеб понял, поверил, что глаза – не врут. Повыше сапога, сказал дядько Мирон.
Эти, пожалуй, будут пониже сапога…
И тут он понял все. Или вспомнил. Впрочем, какая разница?..
Надо было возвращаться. Возвращаться совсем – в самый Новопитер. Этот поход не имел смысла.
Глеб обнаружил, что он уже в пыльном мире и ползет на четвереньках к внезапно далекой двери. Колени вминались в мягкий, как глина, известняк. До пещеры оставался шаг, когда показалось: все. Не стало ни сил, ни понимания. Что-то черное легло на него сверху и раздавило без боли. Он лежал, не зная, отдыхает он или умирает. И когда тяжесть исчезла, он не поверил, что вернулся…
Но – каким-то запредельным, чудовищным усилием ему удалось перетащить свое тело через порог, разделяющий миры – и здесь – он уже не был беспомощным великаном. Он просто лежал лицом вниз, вдыхая одуряющий аромат сухих палых листьев и мха; мышцы расслаблялись со стоном…
Минутой позже он услышал голоса, зовущие его. Битый час казаки обшаривали лес в поисках пропавшего «жельмена»…
– Все просто, – говорил потом Глеб, раскладывая на брезенте карты: Транквилиум, Советский Союз, Европа, США, карта сопряжений. – Надо было догадаться сразу. Вот: между Москвой и Ленинградом около шестисот верст. А между точками, сопряженными с Москвой и Ленинградом, всего около ста. Поэтому любой наш предмет, попадая туда, оказывается вшестеро больше аналогичного, изначально находящегося там. И наоборот, понятно. Вот вам и карлы повыше сапога… А червонная зона – это место, где масштабы практически совпадают. Действительно, сердечко получается, червонная масть. Так что придется нам возвращаться и действовать оттуда.
– Да, – вздохнул Алик, разглядывая карту. – Жаль, что не догадались раньше. Столько времени упущено…
– Может, и не упущено, – сказал Глеб, прислушиваясь к себе. – Может, так и надо было…
– Я никогда особо не задумывался над всем этим, – сказал Байбулатов, – вернее, я считал, что мне это не по уму. Но вот глядите: если верить картам Бориса Ивановича, а не верить ему оснований покамест нет, то именно здесь, на Стрельце, имеет место сопряжение с Северным полюсом Земли. И сюда же, к Стрельцу, сходятся проекции экватора и двадцатых меридианов, западного и восточного. Получается, что огромная часть обитаемого мира, вся Европа и большая часть Африки, с Транквилиумом не соприкасаются вообще. И в то же время вот этот клин, уходящий от Стрельца на северо-запад, соприкасается с чем-то, лежащим вне Старого мира…
– Может быть, там упаковано южное полушарие? – пожал плечами Глеб. – Где-то же оно должно быть.
– Может быть, – легко согласился Байбулатов. – И все же Эридан притягивал Бориса Ивановича как-то особенно…
– Господа, давайте форму мира мы обсудим позже, – сказал Алик. – Как я понимаю теперь, нам с Глебом предстоит веселое путешествие по Союзу. Кирилл Асгатович, скажите: так ли уж категорически не принимают в Палладии беженцев оттуда – или могут быть сделаны исключения?
– Могут, – сказал Байбулатов и чему-то усмехнулся. – За особые заслуги перед короной. Да вы и сами могли догадаться, Альберт Юрьевич.
– Хотелось услышать. Итак, нам нужно быстро и безошибочно найти ля фам оттуда, умную, молодую, лучше, если красивую – которой до смерти надоело прозябать на маленьком гармоничном острове… Найдем?
– Да.
– Сделать документы…
– Любые. А в чем ваш план?
– Надо разбить нашу пару. Они ведь понимают, что в одиночку Глеб там не пройдет – поэтому охотятся на двух мужчин. Если же…
– Понял. Это разумно. Так и будем делать.
Все это время Глеб безотрывно смотрел на карту. На вершину треугольника – дельты Эридана. И чуть выше: туда, где русло его, единое, без рукавов – лежало между меловой стеной плато Ратмирцева и подножием исполинского дышащего вулкана, Трубинской сопки. Почему-то именно это место притягивало, приковывало взгляд, а потом – ледяная игла вошла между глаз, проникла в мозг… Глеб поспешно отвернулся от карты. Колотилось сердце.
Все произошло слишком быстро и тихо: подойдя к барку с двух сторон, пираты забросили со своих катеров кошки и по узловатым тросам моментально вскарабкались на палубу. Стрельба началась, когда судно было уже практически захвачено: капитан и несколько офицеров попытались отстреливаться, но были перебиты и выброшены за борт. Пассажиров и оставшуюся команду выгнали на шканцы, заставили раздеться до белья – а потом бандиты, светя фонарями, принялись сдирать с дрожащих от холода и унижения женщин золото и камни. Спокойно, Олив, девочка, шепотом сказал Батти, держись, главное – держись. Сам он выглядел тоже не лучшим образом.
Из кают выносили вещи, вываливали на палубу, отбрасывая в сторону, как ореховую скорлупу, пустые саквояжи и чемоданы. Ценности увязывали в парусину, прочее – бросали за борт. Бандитов было десятка три, но они так деловито сновали повсюду, что казалось – их тут не одна сотня. Так прошло около часа.
Потом снизу, глухие, просочившиеся сквозь палубу – донеслись крики. Так могли кричать лишь сгорающие заживо.
Олив огляделась, дрожа. Все делали старательно вид, что не слышат ничего.
Может быть, впервые в жизни ей стало запредельно, смертельно страшно. И того, что случилось потом, она просто не запомнила… Баттерфильд рассказывал ей и другие люди, но все говорили разное, а ей – ей не хотелось слушать.
Непонятно, почему ее не убили. Это было бы проще всего – но, должно быть, не так интересно. Нет, ее просто били, загнав в круг, подпаливали факелами… Этого она не помнила ничего, но ногти у нее были обломаны до мяса, пальцы ободраны: она не упускала случая пустить в ход свое оружие, хотя на два десятка тычков и затрещин могла ответить одной царапиной. Просто голыми руками ее могли бы убить сорок раз – но не убили. И не изнасиловали – хотя к тому, похоже, дело шло. Главарь вдруг скомандовал: «Стоп! Уходим». И они ушли. Пассажиров заперли в салоне, а ее, оглушив на прощанье, бросили на палубе. И исчезли.
