— Да, — снова произнес он, не сводя глаз с ее губ, — ты доставила мне наслаждение… и без сомнения, еще раз одаришь меня блаженством этой ночью.
И она всю ночь дарила наслаждение и блаженство.
Но не только Меррик с Аланой бодрствовали этой ночью. Женевьева ухаживала за Радберном, как мать за сыном. Жар у него все усиливался, но Женевьева не хотела будить Алану, потому как ей самой не впервые приходилось сталкиваться с жаром у больных.
Она наполнила миску теплой водой, намочила полотняную салфетку и осторожно обтерла обнаженный торс молодого человека. Радберн заметался в забытьи, простыня сбилась, открыв взору дамы облегающие штаны.
Женевьева затаила дыхание, сердце у нее забилось быстрее. Конечно, видела обнаженную мужскую грудь она не впервые, но этот мужчина произвел на нее особое впечатление. Ее взгляд медленно скользил по телу саксонского рыцаря. Румянец окрасил щеки норманнской дамы.
Сомневаться не приходилось, рыцарь был искусен в обращении с мечом и копьем, мускулы груди и плеч были мощными, выпуклыми. Глаза Женевьевы устремились к лицу Радберна.
Взъерошенные длинные волосы были черны, как ночь, темные ресницы загнуты на концах, подбородок казался квадратным, ноздри — чуткими.
Но именно рот привлек ее внимание. Изумительно очерченный, он притягивал взгляд.
Сердце Женевьевы дрогнуло, и как-то странно перехватило дыхание. Мысли безудержно заметались. Сакс по имени Радберн… очень красив! Ее рука замерла, и вдруг заныла душа. Ни один мужчина до сих пор не казался ей красивым с того времени, как умер Филипп…
Боже милостивый, глаза Радберна неожиданно широко открылись, и взглядом он встретился с ней! К ее удивлению, а затем и недовольству, рыцарь сел.
Женевьева попробовала уложить его,
— Нет, Радберн! — воскликнула она. — Тебе еще нельзя подниматься!
Странный свет блеснул в глазах, жадно рассматривавших лицо дамы,
— Вы красавица, леди, — прошептал он. — Необыкновенной красоты женщина! — голос у него был хрипловатым, но весьма приятным.
У Женевьевы мелькнула мысль, что молодой сакс не в себе и не узнал ее. Она коснулась плеч Радберна, остро ощутив под рукой его кожу, горячую, как огонь, гладкую и упругую.
Необычная дрожь пронзила тело Женевьевы. Она умоляюще подняла на рыцаря глаза.
Прошу тебя, пожалуйста, Радберн!.. Ты должен лечь, иначе навредишь себе!
Его взгляд остановился на устах норманнки.
Поцелуй, — хрипло произнес он. — Поцелуй, и я послушаюсь!
Он не дал ей возможности возразить, склонив голову к ее лицу. Глаза Женевьевы широко распахнулись. Она уступила с тихим стоном. Против воли ее руки сами по себе обвились вокруг шеи рыцаря, и он крепко прижал женщину к своей обнаженной груди.
То было чистое сладострастие, то был порок, и Женевьева постаралась найти в себе силы оттолкнуть рыцаря. Ее губы задрожали… но разомкнулись под требовательным нажимом. Сердце изнывало, дрожь пробегала по телу. С тех пор, как погиб Филипп, ни один мужчина не вызывал у нее желания, но — видит Бог! — как это хорошо: вновь оказаться в крепких мужских объятиях! Как хорошо, когда тебя осыпают поцелуями! Как замечательно чувствовать разгорающееся в крови пламя страсти!
Женевьева не знала, почему все это должно было случиться именно теперь… почему возникла у нее страсть к пылкому саксонскому рыцарю… но она вдруг поняла: в этом нет ничего плохого!
К тому времени, как Радберн оторвался от е« уст, голова Женевьевы безумно кружилась. Она попыталась справиться с собой, не понимая, что на нее нашло.
Чувствуя горячий взгляд на своем лице, женщина собралась с духом и подняла на Радберна глаза.
— Пожалуйста, — сказала она дрожащим голосом, — пожалуйста, Радберн… Тебе надо заснуть…
Дрожащими руками Женевьева постаралась уложить его в постель. Какое-то мгновение она боялась, что он станет спорить. Но Радберн сразу же откинулся на спину, его силы были на исходе.
Полузакрыв глаза, он протянул руку, и крепкие пальцы переплелись с пальцами Женевьевы.
— Останься со мной, красавица, — раздался хрипловатый голос. — Останься…
Вскоре он заснул. Женевьева бодрствовала всю ночь напролет, отирая его лоб и успокаивая нежным шепотом, когда он начинал беспокойно ворочаться.
Утром молодая дама вознесла к небесам пылкую благодарственную молитву, потому что по прошествии ночи жар у него спал…
Ее пальцы оставались сплетенными с пальцами Радберна.
Глава 14
На следующее утро Меррик сказал Алане, что разрешает ей навестить Обри, если она согласится, чтобы ее сопровождал Симон.
Такого поворота дел Алана не ожидала. Это было для нее неожиданно и приятно. Она не осмелилась расспрашивать его, почему он изменил свое решение, опасаясь, что он вновь передумает.
Дни становились короче, ночи длиннее и темнее. Она проводила у Обри много времени, потому что слабое здоровье старика ее беспокоило. Вскоре в их крае полновластно воцарилась зима, заморозила реки и озера, припорошила холмы и леса снегом.
Хотя ни Меррик, ни Алана и словом не обмолвились об этом, но мало-помалу их взаимоотношения менялись.
Жизнь с Мерриком Нормандским вовсе не была уж такой невыносимой, как ей казалось прежде. Алана больше не смотрела на него со страхом и не бросала вызов.
Днем все еще преобладала настороженная враждебность, но они уже не старались как можно больнее ранить друг друга словом или делом. А ночи… ночи ослепляли страстью. Долгие часы проводили они в объятиях друг друга.
Стоило лишь Меррику взглянуть на нее, как в глубине души Аланы возникало волнение, неведомое ранее. Она приходила в отчаяние от своей слабости и поклялась себе однажды, что больше не будет враждовать с ним, и старалась сдержать обещание. Много раз пыталась Алана держаться отстраненно, чтобы он оставил предъявлять права на ее тело и сердце. Но Меррик был не из тех мужчин, кого легко можно оттолкнуть.
И к тому же она не была настолько сильна, чтобы суметь отвергнуть его ласки.
Алана часто наблюдала за Мерриком, когда он вершил правосудие во дворе замка. Втайне от себя она надеялась обнаружить несправедливость и вероломство в его решениях и суждениях, но Меррик всегда был справедлив.
В один из дней начала февраля она стояла у винтовой лестницы, спокойно слушая, что происходит во дворе.
— Двое пьяных норманнов захватили мешок зерна в моей хижине! — жаловался крестьянин по имени Филберт. — Они разрезали его и развеяли зерно по ветру. А у меня в семье пять ртов, милорд. Мне нечем кормить детей! Они голодны.
Меррик сидел в своем кресле, потирая подбородок.
— Ты можешь указать мне этих норманнских воинов?
