Однако Меррик не проявил ни малейшего сострадания к Сибил. Губы у него искривились, как будто он находил все это необыкновенно забавным.
Алана разъярилась. Участь Сибил вовсе не казалась ей веселой. Возмущенно выпрямившись, она бросила ему обвинение:
— Ты жесток! Рауль — животное. И почему только некоторые норманны так порочны…
— Уверяю тебя, саксонка, это не так. Могу побиться об заклад, то же самое и он делал ей.
Алана побледнела. Или он думает, что она, Алана, простушка и поверит ему, или… Боже, неужели это правда?
— Нет, — слабым голосом проговорила она. — Этого не может быть… — она отвернулась, не в силах смотреть ему в лицо.
Алана вдруг почувствовала себя ужасно глупой и наивной.
Меррик испытывал сильное искушение вновь рассмеяться, такое потрясение легло на лицо Аланы! Глаза широко раскрылись, щеки запылали, как огонь…
Он обнял ее со спины и прижал к своей широкой груди, опершись подбородком о золотистую шапку волос. Теплое дыхание коснулось ее уха.
— Некоторые говорят, что это пиршество чувств… самое чудесное ощущение, которое мужчина и женщина могут подарить друг другу.
Он повернул ее к себе. Ладони Аланы легли ему на грудь. Под пальцами она чувствовала густые волосы на его груди. В низу живота возникла знакомая пульсация. Но все же она осмелилась возразить:
— Ты же слышал крик Сибил… Рауль делал ей больно!
— Не всегда кричат от боли, милая, — он погладил нежную, как у ребенка, кожу у нее за ухом. — Мне нужно тебе напомнить об этом?
Меррик медленно поднял ее лицо к себе. Никаких следов улыбки больше не было на его устах.
— Я с большим удовольствием докажу тебе это, саксонка, — спокойно произнес он.
И, Господь всемогущий… он доказал!
Неторопливо раздев Алану, Меррик сбросил одежду с себя и отнес саксонку на кровать, лицо хранило торжественно-настойчивое выражение. В его любовных ласках была проникновенная нежность, от которой у Аланы перехватило дыхание. Руки блуждали повсюду. Она дрожала, когда он упивался чувствительными вершинами ее грудей, посасывая и облизывая соски.
Голова лорда опустилась ниже, губы заблуждали по упругому животу. Сердце у Аланы замерло. Мягкими движениями он поднял ее ноги себе на плечи, и все слабые возражения застыли у нее на губах, потому что улетучились все мысли.
Сначала теплое и влажное дыхание, а потом ласкающие движения языка почувствовала Алана в потайном своем местечке. Взрыв острого наслаждения пронзил тело. Это было чудесно! Она закрыла глаза и выгнулась навстречу движениям языка в нестерпимом желании продлить сладкую муку, но ощутила, что пик блаженства неумолимо вызревает в самой глубине ее существа. Руки вцепились в простыни. Меррик был настойчив. Алана кусала губы, сдерживая крики восторга.
Она учащенно дышала, грудь бурно вздымалась. Меррик оторвался от лона. Его глаза сверкали. Алана не смогла закрыть глаза, созерцая, как сливаются их тела. Он проникал в нее не спеша, но, погрузившись, отдал ей всего себя, сведя с ума их обоих.
Меррик наклонил к ней свою темноволосую голову.
— Твой сердитый зверек оставил однажды отметины на моем плече, — сказал он, касаясь губами ее губ, — но я не стану возражать, если ты, милая; сделаешь то же самое.
Он начал двигаться, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, пока не утратил всякую власть над движениями. Алану унес порыв страсти, головокружительное наслаждение захватило в поток любовной истомы. Охваченная безудержным желанием, она впилась ногтями в его плечи. Вдруг острейшее чувство неистового наслаждения пронзило ее. Полностью отдавшись страсти, она издала исступленный крик, в котором слились мука наслаждения и восторг любви. Она почувствовала содрогание тела Меррика, и горячий поток семени оросил лоно.
Медленно Алана приходила в себя. Только теперь она осознала, какой сладострастницей оказалась. Мускулистая рука крепко обнимала ее, лицом она уткнулась Меррику в плечо.
Это грешно, — прошептала она, — то, что ты делаешь… и то, что заставляешь меня чувствовать, норманн.
Его грудь под ее щекой заколыхалась в едва сдерживаемом смехе. Он намотал на кулак прядь золотистых волос.
— Грешно? — он разразился смехом в полную силу. — Просто удивительно, как кто-то может считать тебя ведьмой! Ты же наивна, как ребенок!
У нее перехватило дыхание. Алана была недовольна тем, как предательски ведет себя ее собственное тело. Она ужасающе быстро теряла над ним власть всякий раз, как они с Мерриком оказывались наедине.
Сознание этой горькой истины тяжело давило на нее всю ночь напролет и не покинуло на следующий день.
Алана медленно шла рядом с Симоном в деревню, собравшись навестить Обри. Меррик уехал в Йорк. День был необычно солнечным, снег искрился под ногами и сверкал на полях, но стоял ужасный мороз. Подбитый мехом плащ, который Меррик привез ей из Лондона, тяжелыми складками окутывал плечи, но холод все равно пробирался и пронизывал насквозь.
Алана так погрузилась в свои мысли, что лишь когда Симон несколько раз позвал ее по имени, она заметила, что он остановился. Оторвав от земли взгляд, она обнаружила, что несколько всадников остановились перед ними.
— Эй, вы! — выкрикнул один из них. — Я хотел бы попросить вас о любезности!
Алана застыла в нерешительности. По его говору и одежде она распознала в заговорившем человеке сакса. Голос у него звучал довольно приятно, однако беспокоил голодный и оборванный вид всадников. Алана почувствовала, как насторожился Симон.
Оруженосец лорда обратился к ним с вопросом:
— О какой любезности вы просите, сэр? Мужчина потер небритую щеку.
— Мы только что проехали развилку и, боюсь, сбились с пути… Которая из двух дорог ведет в Лондон?
Симон поднял руку и показал:
— Если вернетесь назад, откуда вы приехали, то левая дорога приведет вас к Лондону с юга. Путь займет три-четыре дня.
Мужчина приподнял шляпу.
— Благодарю!
Всадники развернули коней и умчались. Алана вознесла пылкую молитву, благодаря Господа, что люди уехали. Она кивнула Симону, и они продолжили путь.
В сумочке Алана несла несколько медовых пряников, к которым Обри всегда проявлял особое расположение. Она была рада, что преподнесет ему любимое угощение, не сомневаясь: старик обрадуется.
Уже стало смеркаться, когда Алана наконец поднялась, чтобы попрощаться с Обри. Ей не хотелось уходить и казалось, что только с Обри она может оставаться самой собой. С Мерриком приходилось все время быть настороже, постоянно сдерживая свои чувства.
Хотя Алана и настаивала, чтобы Обри не вставал с постели, он проводил ее до двери. Старик ухватился за посох, стоявший у постели. Он сильно сдал, подумала Алана со сжавшимся от жалости сердцем. Страх закрался ей в душу, мимолетное ощущение печали поразило ее… Сколько еще раз доведется им свидеться? Молодая саксонка пылко обняла старика, а он потом долго прочищал горло, прежде чем сказать:
