Ева, – Мы произносим: «как и мы оставляем должникам нашим», то есть мы находимся в процессе, мы прощаем, а в первичном прочтении звучит: «мы
оставили», – она произнесла на арамейском это слово и повторила еще раз. – Они понимают это так: «Господи, я уже оставил всем должникам своим и обидчикам, я уже их простил и пришел к тебе очистившимся». В Маалюле несколько церквей, есть среди них совсем древняя, встроенная в скалы, и все жители поселка православные. Только это… как бы изначальное, «первородное», можно сказать, православие, оно немного иное, чем наше. В нем нет роскоши убранства и нет такой… как бы определить? Обрядовой насыщенности, что ли, и нет таких жестких требований в соблюдении одеяний, покрытой головы у женщин, и все в этом духе. Но это не главное и по большому счету неважно. Важно, что они приходят в церковь, чтобы возносить молитву Богу и Христу и благодарить их. Жители Маалюли обращаются к Богу с просьбами дома, в житейских делах, или в работе, или о чем-то более важном, глобальном, о мире, например. Но никогда ни о чем не просят в церкви Господа, они приходят туда с чистой душой, чтобы вознести благодарственную молитву. За все то, что Он им даровал: за жизнь свою и своих близких, за хлеб насущный, за… просто благодарят. А начинается молитва «Отче наш» с обращения к богу: «Алла», что означает «Отец».
– А ты знаешь эту молитву в «оригинальном» варианте? – спросил Павел.
– Да, – ответила Ева.
Выдохнула, опустила глаза и прочла «Отче наш» на древнеарамейском языке.
Закончив, замолчала, подняла глаза и посмотрела на Павла. И он молчал и смотрел на нее задумчивым, нечитаемым взглядом. А потом произнес тихим, проникновенным и немного печальным голосом, глядя в ее удивительные глаза:
– «Я очевиден, а ты вероятна, наша вселенная нами понятна…»
– Чьи стихи? – спросила Ева таким же тихим голосом, словно боясь спугнуть нечто тонкое, чуткое, что вдруг протянулось-возникло между ними невидимыми золотистыми нитями.
– Есть такой современный поэт Андрей Ковалев, мне его поэзия нравится. А это произведение называется «Непараллельные», – ответил Орловский.
– А все стихотворение можешь прочитать? – попросила Ева.
Он кивнул, перемолчал пару секунд и прочитал это сочинение.
– Ты вложил в последнюю фразу не совсем тот смысл, который транслировал автор, – заметила Ева и спросила: – Что ты хотел сказать?
– Я простой мужик, вполне себе понятный и заземленный, а ты… ты как те слова на древнем арамейском, что ты произносила: словно песок с бархана посыпался или ветер горячий пролетел по ущелью в твоих любимых горах Каламун, прошуршав мелкими камешками. Твой арабский… твои тайны, потрясающая шелковистость кожи, от которой у меня происходит снос башки и что-то там в ней мутится всякий раз, когда я к тебе прикасаюсь. И эти твои бирюзовые глаза, в которых прячется какая-то непростая загадка, и голос с еле уловимой хрипотцой, и то, как ты произносишь некоторые слова, чуть-чуть сглаживая и растягивая шипящие звуки. Теперь я понимаю, что это накладывается от владения арабским… Ты как… сказка, как нечто удивительное. И эти наши с тобой вселенные: моя простая и твоя загадочная – нам обоим понятны. Ты вероятна… – повторил он.
– Ну да, человек, который умеет разговаривать со зверьми, быть своим в дикой тайге и выживать в опасных условиях и полном безлюдье, нырять и плавать с аквалангом, управлять яхтой и снимать невероятные фильмы и еще неизвестно что умеющий, поскольку он до сих пор так и не рассказал мне, чем конкретно занимается, – это, без сомнения, очень «очевидный» и зашибись какой простой чувак, – с усиленной иронией заметила Ева.
– Не, ну может, конечно, я и не совсем уж простоватый дядька, но по сравнению с тобой… – покрутил головой Орловский, не соглашаясь.
– Ладно, – закрыла тему Ева, – констатирую очевидное: ты снова умело соскочил с рассказа о себе, беззастенчиво проигнорировав свою очередность. Должен теперь будешь без уверток рассказать мне все, вплоть до объяснения той самой причины, из-за которой оказался здесь, в Калиновке, в родных российских бебенях. А сейчас я, пожалуй, пойду спать.
– Это куда это? – наигранно возмутился Орловский, поднимаясь из-за стола.
– В свою комнату, – уведомила его Ева, вставая со стула следом за ним.
– У тебя там кровать поменьше, чем в моей комнате, нам вдвоем будет маловато места, – напомнил ей Орловский.
– Ну, я же «вероятна», – усмехнулась Ева.
– Зато я очень даже очевиден, – искусственно-строгим тоном отрезал Павел.
В этот раз утро у них было не таким «добрым», как предыдущее, ибо разбудил их не страстный порыв и желание, а настойчивый и неумолимый звонок подполковника Данича, разносившийся набирающей громкость мелодией на смартфоне Евы.
– Утро доброе, – посмеиваясь над сонным откликом Евы, поприветствовал ее фээсбэшник.
– И вам того же, – проворчала Ева.
– Надеюсь, – отозвался Данич и переключился на деловой тон: – Значит, так, Ева Валерьевна, слушайте вводную. Вы с Павлом Андреевичем идете на рыбалку, на то место, где рыбачили в прошлый раз. К вам присоединяются еще двое рыбаков, которые остановились в гостевом доме у Ивана Леонидовича. Приехали на несколько дней отдохнуть и половить рыбку. Вы их ведете показать тот самый затон, рядом с тем, где рыбачили в прошлый раз и выловили самую большую в своей жизни рыбу, – незатейливо пошутил он, видимо, и сам не проснувшись до конца. А может, и вовсе еще не ложившись. – А дальше вас на месте проинструктируют. На сборы вам сорок минут. И вы стоите у калитки, к вам подходят парни. Здороваетесь, знакомитесь, шутки-прибаутки и приподнятое настроение от предощущения хорошей «охоты». Так ведь рыбаки называют частенько свое сидение с удочкой?
– Называют, – подтвердила Ева не самым благостным тоном. – Ладно, Константин Алексеевич, поняла-приняла: через сорок минут у ворот.
– Ну что, как я понимаю, обещанные белые девичьи груди на моих кудрях откладываются, – повздыхал печально Орловский.
– Так а то ж, – поддержала его шутку Ева, – в плане дня первоочередной стоит конспиративная рыбалка.
– Тогда вперед, – вставая с кровати, выказал готовность к подвигу Орловский.
И снова им повезло: дождь выдохся еще посреди ночи и, по всей видимости, энергии для нового захода пока не накопил. К утру немного подморозило, ровно настолько, чтобы подсушить землю, но не взяться тонким ледком по речным берегам на отмелях.
Утро можно было назвать чудесным, особенно в предчувствии рыбалки, если бы не живое напоминание о непростых временах и делах их скорбных в лице двух вполне себе приятных, обладающих неплохим чувством юмора молодых мужчин. Они представились Федором и Вадимом и изображали приезжих рыбаков.
– Вот, смотрите, – на правах местного знатока показывала Ева
