– На «Ленинце» таким красавцам с девчатами-то просто, а? – она легонько толкнула Рябинина в бок.
Он немного смутился, но тут же нашелся:
– Ан, нет, Полюшка, им, видишь, меллеров подавай!
– Надежда что – его девушка? – подняла брови Полина.
– Не ведаю. Впервые увидел ее в подобной компании.
– Такое случается. Один актер по фамилии Вернер в позапрошлом году влюбился в повариху с электростанции, толстенную, как пивная бочка. Мнил себя Кустодиевым, писал с нее картинки при полном, заметь, отсутствии способностей к рисованию. Умора! У любой богемы подобные пристрастия – часть антуража. Навыдумывают своей пассии романтических качеств, ахи-вздохи разные, а народ укатывается со смеху.
– Не скажи! Наша Виракова – девушка небезнадежная интеллектуально. Закончила фабзавуч, собирается на рабфак и читает московские журналы, – парировал Андрей.
– Ха! Ну, тебе видней, – усмехнулась Полина. – Прошу прощения, у вас в семье в детстве была молодая горничная?
– М-м… К чему это ты? – не понял Андрей.
– Да так. А если была – ты с Меллером в одной упряжке, «защитник фабричных»! – В ее глазах бегали черти. – Ладно, смеюсь я, не обижайся.
– Ну разве что…
– Ох и чудные вы создания, мужчины, – Полина посмотрела на темнеющее небо. – Вы и сами-то подчас себя не понимаете, правда?.. Впрочем, хватит об этом. Завтра утром я поеду на дачу, проведаю маму, повидаюсь с Танюшей Платоновой. За компанию не желаешь?
– Хотелось бы… – вздохнул Андрей, – но мой цех выходит завтра на «сверхурочную» – не успеваем с подготовкой зала к губпартконференции. К вечеру должны завершить столярные работы, а в воскресенье займемся украшением сцены.
– Жаль, я бы познакомила тебя с Таней, – Полина погрустнела. – Мы теперь не скоро увидимся.
– Что так?
– У тебя в выходные «сверхурочная», а у нас в понедельник – праздник пионерии, во вторник вечером – родительское собрание.
– М-да, – покачал головой Андрей. – А мы едем в Вознесенское в середине недели.
– Когда именно?
– Точно не знаю. Самыгин договаривается с местной комсой о сроках.
– Не беда. Вернешься – позвони.
Они помолчали.
– Сильно загружают на работе? – спросила Полина.
– Да как и всех, – пожал плечами Андрей. – Положенные нагрузки не обидны, донимает отсутствие нормальных условий для труда работников. Вот, к примеру, нет у нас в цехе душевых! После работы идут люди домой пыльные да грязные. Задумал я построить в цехе душевые, разработали совместно с конструкторами и главным инженером проект, а денег нет! Директор предложил сходить в завком – у них есть касса взаимопомощи. Решил завтра после работы пойти в гости к Ковальчуку, он – член комитета, серьезный мужик. Посоветуемся.
– Я вижу, ты быстро входишь в дела, – заметила Полина.
– Не знаю, как будет дальше, а пока мне на «Ленинце» нравится. Интересно что-то создавать, тем более для меня, человека, привыкшего к разрушению.
– Мира хочется? – сощурилась Полина.
– Еще как хочется. Еще как!
Глава XXVI
У каждой улицы есть свои кумиры. Их, как правило, несколько – в зависимости от возрастных категорий поклонников. На вершине уличного Олимпа – некая «тетка Матвевна», особа, умудренная опытом, повидавшая на своем веку такого, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Знает она, на свой лад, буквально все и потому поучает молодежь, приглядывает за детворой и в открытую укоряет неприступных буянов.
Не уступает тетке Матвевне и какой-нибудь «дядька Петрович», человек не менее авторитетный. Он положителен и деловит, «перевидал всех чертей» и знает столько, что, кажется, порой превосходит своей осведомленностью Брокгауза и Эфрона. Ко всему прочему, «Петровичи» хранят кодекс мужской чести, неписаные понятия которого досконально известны, пожалуй, только им самим. Замыкает круг уличных небожителей «каждой собаке знакомый Ванька», эдакий разудалый молодец, разбитная личность, первый парень в шалостях, кулачных побоищах и «по части девок».
Объединяет «олимпийцев» любовь соседей, трепетная, бескорыстная и непоколебимая. Обыкновенно уличные кумиры – легкие и понятные люди. Изъясняются они доступно и мудро, обладают недюжинной выдержкой и глубокими житейскими познаниями.
Там, где гранит Губернской переходил в тучную пыль Еврейской слободки, среди местных «Матвевн» и «Петровичей» (а точнее «Срулевн» и «Соломоновичей») проживал и кумир молодого поколения, как и положено, яркий и бесшабашный, смелый до отчаянности, острый на язык, драчливый и окутанный обязательным ореолом таинственности. Этим кумиром был сын сапожника Яшка Агранович, балбес девятнадцати лет, высокий и худощавый, но проворный и ловкий, словно дикая кошка.
С детских лет славился Яшка быстрым умом и хитростью. Товарищей по играм поражала его зажигательная лихость, пренебрежение к опасности и упрямство в достижении целей. Правда, достойных целей Яшка никогда себе не ставил – был он ленивым баловнем отца и матери, не заботившимся о хлебе насущном. Юный Агранович жил наслаждениями: хулиганил и воровал ради забавы, дрался ради славы, верховодил в бандах местных пацанов в угоду своему честолюбию и мечтал о прелестях взрослой жизни.
В большой зрелой жизни у Яшки тоже были свои кумиры. Поначалу – воришка-форточник Рубинчик, шестнадцатилетний болван, имевший возможность каждый день покупать своим девчонкам конфеты; затем – богатый магазинщик Беренс; и, наконец, таинственный и страшный налетчик Фрол, наезжавший в Слободку проведать любимую вдову Фанечку Кац.
Сам себе кум и король Яшка, имевший к семнадцати годам репутацию местного жигана, стал «работать» под Фрола: ходить, засунув руки в карманы пиджака, курить, не выпуская папиросы изо рта, и подолгу обдумывать, прежде чем сказать, каждое слово. Однажды Фрол заметил пристальное внимание к своей персоне вихрастого паренька с живыми глазами и непутевой улыбочкой на лице. Он поймал Яшку и, приперев стволом «нагана» к стене, спросил, не легавый ли молодой Агранович. Яшка побожился всеми синагогами мира, что он не «мусор», и храбро попросил Фрола дать ему «стоящее дело». Федька покрутил головой и отправился восвояси, но вскоре начал подбрасывать Яшке «работенку».
Юноша следил за указанными людьми, таскал по укромным адресам малявы, доставлял деньги. Он подчинился приказу Фрола – разогнал свою шпану и стал верным псом неуловимого Федьки. Как-то раз, доставляя некий чемодан одному барыге, напоролся Яшка на засаду. Он не стал раздумывать – предъявил операм «кольт» и начал палить, завалив насмерть двух сотрудников угро. Фрол наградил Яшку по-царски – дал тысячу целковых и отобедал с ним в «тихом» ресторанчике. «Попусту хрусты не швыряй, – поучал Федька. – Не пыжься [99] и не высовывайся. Людишки сами поймут твое достоинство». Через полгода совместной работы Фрол взял Яшку в первое «стоящее дело». Федька проворачивал его вместе с другими, неизвестными Яшке налетчиками. Свою роль Агранович выполнил достойно и был приведен к человеку, узнав прозвание которого чуть не повалился в обморок от страха и радости, – Фрол представил Яшку пред очи Гимназиста. Молниеносно Федька Фролов отошел на второй план, и Агранович всем сердцем и душой стал предан королю преступного мира губернии.
И все же Яшка остался молодежным кумиром родной слободки, правда «на пенсии». Он больше не участвовал в потасовках, не задирал соседей и выслушивал откровения сверстников со снисходительной улыбкой. Молодой Агранович стал выше вчерашних мирских забот, ибо узнал заботы мира теней, мира особых законов и правил.
Единственно неизменным, что осталось в Яшке от прежней жизни, были его любовные приключения. Он привечал женский пол, стараясь не пропустить ни одной хорошенькой барышни. А девкам и молодым бабам Яшка нравился – он знал толк в обхождении и всегда был при деньгах. Смазливые еврейские мещаночки Яшке быстро надоели, и он вышел на городской простор. Красавчик Агранович не скупился на ухаживания и подходы к предмету сердца – одаривал зазноб цветами и подарками, подкупал дворников и домработниц, кормил добрую армию музыкантов и извозчиков. Поэтому в магазинах цветов, готового женского платья и украшений ему поясно кланялись приказчики и величали не иначе как «Яковом Абрамычем».
Не забывал Яшка и корней, частенько помогая нуждавшимся соседям. На улице его хвалили, хотя и шушукались о причинах Яшкиного достатка.
Субботним днем Яшка вразвалочку спустился с родимого крылечка и направился к центру города.
Новая зазноба будоражила мысли Аграновича. Машенька Чистякова, дочь лавочника с посада, создавала массу преград для их пылкой любви. И не то чтобы Маша была «несогласная», – подзуживали молодого налетчика препоны, выставляемые его любви папашей Машеньки, суровым бакалейщиком Чистяковым. Силантий Павлович на дух не переносил франтоватых повес, подобных Аграновичу, а еще пуще – еврейской крови. «Ноги жидененка в моем доме не потерплю!» – отрезал Чистяков, узнав о прогулках дочери с Яшкой. За Машенькой стали пристально следить, выпускать из дому только в сопровождении тетки Варвары, сестры матери. А Маша была дивно хороша! Стройна, румяна, с русой косой до пояса, ясноглаза и вполне образованна. И главное: влюбилась она в Яшку по уши, что тому особенно нравилось. Вчерашним днем он получил известие, что в субботу должна Маша выйти покататься на каруселях с подругой. Представлялся случай увидеться, да и поговорить украдкой.
