третьего января в суд их повезли не милиционеры спецприемника, а оперативники. Умеющий быть убедительным Борзов объяснил дежурной судье Базаровой, какую ценность для Отечества представляют эти двое обаятельных молодых людей. Представленные материалы были качественными, судья — правильной, поэтому Рубайло получил десять суток ареста, а Пандус — семь. Теперь они находились под рукой, с ними можно было работать спокойно.
На следующий день после похорон Маштаков встретился со Смоленцевым. Птицын, зная об одной проблеме, возникшей в прошлом году у Смоленцева, которую Маштаков помог разрулить, одобрил кандидатуру старшего опера, хотя тот был завален работой по своей линии.
Вообще, Вадим Львович проповедовал забываемый ныне в милиции принцип, что по резонансным убийствам должны работать все сотрудники уголовного розыска.
Разговор между Смоленцевым и Маштаковым состоялся долгий и достаточно результативный. Димка подтвердил оперативнику, что есть маза за то, что убийство организовано Клычом. Предположения укреплялись длительным отсутствием Клыча в городе. Умотав с семьей на следующее утро после обнаружения трупов, он не объявился до настоящего времени. О конкретных намерениях Рубайло, Пандуса и Жидких Смоленцев говорить отказался, оно и понятно: близкие. Но все-таки упомянул, что парни, в особенности Серега Рубайло, настроены по отношению к Клычу агрессивно. Еще он осветил, что Рубайло плотно сидит на системе[67]. Эта информация оказалась новой.
— Девять суток у нас еще осталось. Надо с ним активно заниматься. Тяжело ему будет переломаться всухую, — напутствовал Птицын сыщиков.
В областном управлении заказали полиграф. В последнее время это достижение науки стало применяться все чаще, несмотря на то, что каждую свою справку полиграфолог предварял жирной надписью: «К уголовному делу не приобщать!». Вооружившись положительным результатом исследования, оперативники убеждали фигуранта: «Вот же, смотри, умная машина, говорит, что ты при делах, а машину не обманешь». Иногда этот довод в совокупности с другими срабатывал. Кроме того, для думающих сотрудников при работе с упертым жуликом, результат проверки на детекторе лжи был дополнительным фактором, влияющим на собственное внутреннее убеждение о виновности злодея.
С Рубайло полиграфолог, соблюдая утвержденные методики тестирования, работать отказался. Вернувшись из суда в спецприемник, Рубайло сразу начал жаловаться на здоровье, изображал, что теряет сознание. Несколько раз к нему вызывали «скорую помощь». При осмотре фельдшером присутствовали оперативники МРО, потому как Рубайло запросто мог застращать медика или посулить денег за заключение о необходимости его госпитализации. И тогда ищи ветра в поле. Фельдшер измерял давление, давал таблетки от головной боли, в один из приездов сделал инъекцию анальгина внутримышечно. Пока удавалось удерживать Рубайло в спецприемнике, но он от своей задумки сдернуть, похоже, отказываться не собирался. У него и в самом деле начался отходняк, употребление наркотиков он отрицал, говорил, что просто бухал две недели, не просыхая. Поэтому, взглянув на него, обильно потеющего, трясущегося, закатывающего глаза под лоб, полиграфолог сразу отрицательно помотал головой.
Чудес не произошло и при тестировании Пандуса. Его физиологические реакции на все заготовленные хитрые вопросы оказались нулевыми.
— Впервые вижу такое, — удивлялся специалист, активно практиковавший по области четвёртый год. — Такое впечатление, что он совсем не думает. Смотрите, как все ровно… Скорее всего, перед нами социальный психопат, не имеющий адекватного восприятия социальных норм и общественной морали.
Обе камеры, в которых без вывода сидели бандиты, были заряженными[68]. Под Рубайло подвели привезенную «эмрэошниками» из областного центра спарку[69]. Под Пандусом корпел местный спец. Маштаков хотел напрячь своего Витька Сидельникова, в работе по камере с ним мало кто мог соперничать, однако дома его не оказалось. Со слов Валюхи, Витькиной сожительницы, за неделю до Нового года он уехал в Москву на заработки.
Конечно, Рубайло с Пандусом не относились к категории лохов, развязывающих языки с незнакомыми. Но не использовать «внутрикамерную разработку» по такому громкому делу при наличии возможности было просто неприемлемым. Червяка насадили, крючок закинули, а вдруг, какой карась и клюнет?
Жидких из города по-тихому свалил, допросить его не получилось даже формально. Предположительно он направился в Ярославль, где мутил какую-то коммерцию. В Ярославское УВД, на всякий случай, отбили телетайп: установить местонахождение такого-то, обязать явкой в орган внутренних дел города Острога для дачи показаний.
Тотальная отработка дома номер десять по улице Васнецова и прилегающего к нему частного сектора результата не дала. ВАЗ-21099 цвета «металлик» с тонированными стеклами никто из жителей в своем районе раньше не видел. Время появления автомобиля удалось сузить до полутора часов. От семнадцати тридцати до девятнадцати ноль-ноль. Приезд «девяносто девятой» не привлек внимания, на улице было темно. Удивительно, что ни один из опрошенных жителей не слышал автоматных очередей. Неужели в закрытом салоне так глушится стрельба из АК-74?
На территорию, прилегавшую к месту происшествия, невод забрасывали трижды. По домам и квартирам ходили не только участковые, но и оперативники. Не удалось попасть только в третью квартиру, в которой после смерти Кузнецовой И. С., 1928 г.р. около года никто не проживал. Остальные адреса отработали от и до, что при современных нагрузках и отношении к работе случалось нечасто.
Кстати, участковый инспектор Кладов, уличенный Кораблёвым в самогоноварении, подал рапорт по собственному желанию. Начальство рассталось с ним без сожаления, он слыл лентяем и обманщиком. Слухи о том, что он гонит самогон и барыжит им, проскальзывали и раньше.
Милицейское руководство было недовольно вялыми действиями прокуратуры. Принявший уголовное дело к производству Боря Винниченко не успевал даже допрашивать свидетелей, которых к нему подтаскивали пачками. Третий день оперативники не могли вытрясти из него постановления на обыски в адресах наиболее интересных фигурантов.
Боря молчал-молчал, когда его тюкали, а потом разразился гневной тирадой на Сутулова и Петрушина, заявившихся к нему с вопросом, где обещанные документы.
— У меня десять дел! Вы понимаете?! Я до сих пор ни одной экспертизы не назначил! Вы за меня будете их назначать? Вам хорошо! Притащили человека под дверь и в сторону. А я ведь каждого минимум по часу допрашиваю! Без обеда снова работаю! Задолбали!
Оперативники, привыкшие к безответности Винниченко, опешили.
— Л-ладно, Б-борис, т-ты ч-чего? — принялся увещевать следователя Сутулов. — Н-нас н-началь-с-ство п-послало. Т-ты чего?
Вернувшись с пустыми руками в УВД, эмрэошники доложили Птицыну, а тот соответственно — Сомову.
Полковник сразу схватился за трубку.
— Оперов моих в камеру забивать, у них, задротов, хватает времени, — приговаривал он, набирая номер прокурора.
С первого захода разговора не получилось, Трель, сказавшись занятым, попросил перезвонить через десять минут. Указанное время Сомов непрестанно материл прокуратуру, застрявшую у него в печёнках и селезенках, потом нажал на кнопку повторного вызова.
— А я что сделаю, Евгений Николаевич? — не смутился прокурор. —
