Не успел я перевести дух, как под дверью моего кабинета начала выстраиваться здоровенная очередь старших служащих Городской Полиции. Ребятам позарез приспичило разжиться моим автографом на своих отчетах о работе, проделанной по заданию Тайного Сыска. Дело в том, что за неземное удовольствие совершать бессмертные подвиги под мудрым руководством сэра Джуффина Халли полицейским полагается оплата по тройному тарифу.
Вообще-то считается, что я должен внимательно прочитать их писанину и проследить, чтобы в отчетах наших бравых полицейских была хоть какая-то доля правды. Но я решил, что это бессмысленно. Во-первых, информация такого рода не задерживается в моей дырявой голове, а во-вторых, вряд ли ребята рискнули бы притащить мне на подпись слишком смелые литературные эксперименты. Впрочем, даже если бы и рискнули – да пусть себе привирают, сколько влезет! В конце концов, мне не приходится оплачивать их неоценимые услуги из собственного кармана, а Его Величество Гуриг Восьмой, хвала Магистрам, официально признан самым богатым монархом нашего прекрасного Мира.
Так что от полицейских мне удалось отделаться часа за два. Это можно было бы провернуть еще быстрее, но оказалось, что я как-то незаметно оброс приятелями, с которыми при всякой встрече полагается вести задушевную беседу. В основном обсуждать многочисленные пороки их великолепного начальника, генерала Полиции Бубуты Боха, и сочувственно качать головой. А на все это, как известно, требуется время.
Когда я наконец-то остался один, дело шло к полуночи. Явыглянул в Зал Общей Работы и с удивлением обнаружил там Нумминориха. Бедняга клевал носом в одном из кресел. Я так зашился, что забыл отпустить его домой.
– Ох, я-то думал, что ты уже давным-давно смылся, – виновато сказал я. – Извини. Мне очень стыдно.
– Ерунда, Макс, – улыбнулся Нумминорих. – Дома для меня непременно нашлась бы пара-тройка дел, а так я вроде бы на службе – что с меня возьмешь?
– Логично, – согласился я.
– Вообще-то, я уже лет сорок не проводил конец года в столице, – доверительно сообщил Нумминорих. – Я всегда уезжал куда-нибудь в горы графства Шимара, или в Гажин, к морю, или еще куда-нибудь, где меня никто не знает. Хенна сперва ужасно злилась, что я бросаю ее наедине с незавершенными делами. Но потом все взвесила и поняла, что от меня все равно никакого толку. Своих незаконченных дел у меня отродясь не было, разве что оплатить счета. А в ее делах сам Лойсо Пондохва ногу сломает…
На этом месте я восхищенно присвистнул. Там, где я родился, в подобных случаях принято говорить: «Черт ногу сломит». Я подумал, что мой добрый приятель Лойсо Пондохва был бы весьма польщен, узнав о сходстве этих выражений. Время от времени его все еще скручивают тяжелые приступы тщеславия, сколько бы он ни твердил, будто от прежнего Лойсо совсем ничего не осталось.
– Разве это смешно? – с любопытством спросил Нумминорих.
– А ты еще не привык к тому, что рассмешить меня – легче легкого?
– Привык, – улыбнулся он. – И все-таки мне кажется, что ты делишь вещи на смешные и несмешные, руководствуясь какой-то таинственной логикой. И я пытаюсь понять…
– Я и сам пытаюсь! И у меня не очень-то получается, если честно. Ты бы все-таки шел домой, а? Я предпочитаю, чтобы меня окружали живые люди, а не измученные мертвецы, что бы там ни думали по этому поводу наши горожане.
– Ладно, – кивнул Нумминорих. – Домой так домой. А ты уверен, что тебе не нужна моя помощь?
– Вообще-то я никогда ни в чем не бываю уверен. Но я искренне надеюсь, что на сегодня действительно все. А если окажется, что я ошибаюсь, – что ж, просто пришлю тебе зов.
Оставшись один, я удобно устроился в кресле Джуффина и сладко задремал. Судьба моя то ли временно сменила гнев на милость, то ли просто выбилась из сил и тоже прикорнула где-нибудь в укромном уголке. Во всяком случае, никто меня этой ночью не потревожил.
Утро нового дня оказалось на редкость спокойным. Судя по всему, мы взяли такой разгон, что действительно умудрились закончить все дела за целые сутки до этого грешного окончания года. Сэр Джуффин прислал мне зов и заявил, что твердо намерен валяться в постели до полудня – и не потому, что устал, а просто так, из принципа. Потом появился сэр Кофа и интимным шепотом сообщил мне, что Кекки вынашивает еще более амбициозные планы касательно сроков пребывания под одеялом.
Я не возражал – кто я такой, чтобы не дать леди выспаться?! И вообще я пребывал в удивительно благодушном настроении. Из меня веревки можно было вить, из веревок плести макраме, а результат работы подвешивать к люстре какой-нибудь трехрожковой, и я висел бы как миленький и не квакал. Поэтому я даже не дал себе труда возмутиться, что сэр Мелифаро, дезертировавший вчера сразу после полудня, все еще не спешит почтить Дом у Моста своим присутствием. Я не стал посылать зов – ни ему, ни Кенлех. «Пусть себе дрыхнут, жертвы роковой страсти, – снисходительно думал я. – Что с них возьмешь?»
Мне ужасно нравилось, что меня окружают исключительно бодрые лица наконец-то отдохнувших людей, слегка обескураженных неожиданно выпавшей возможностью побездельничать. Мы пили камру и лениво сплетничали о делах и общих знакомых, даже сэр Шурф вдруг разошелся и рассказал несколько потрясающе забавных историй из жизни университетских библиотекарей. Было так здорово, что я даже не стал сразу удирать домой. Знать, что я могу сделать это в любой момент, и легкомысленно откладывать сие чудесное событие на сладостное потом – чертовски приятное состояние. Одно из моих любимых.
Примерно за час до полудня я наконец торжественно объявил, что собираюсь лишить всех присутствующих дивной возможности созерцать мою потрясающую физиономию. Лениво поднялся из кресла, закутался в теплую Мантию Смерти: ребята наперебой утверждали, что на улице по-настоящему холодно. И в этот момент в дверь Зала Общей Работы просунулся кончик носа леди Кенлех.
– Что, девочка, этот бездельник, твой муж, сказал, что теперь твоя очередь поработать? – усмехнулся сэр Кофа.
Я открыл рот, чтобы развить эту гипотезу, но, взглянув на Кенлех, похолодел и заткнулся. Мне стало совершенно ясно: случилась какая-то грандиозная пакость.
– С Мелифаро плохо? – чужим, деревянным голосом спросил я.
Она молча кивнула и попыталась перевести дыхание. У меня самого в горле стоял какой-то противный комок, он мешал не только говорить, но и соображать.
– Но он жив? – не то спросил, не то констатировал Лонли-Локли.
В звенящей тишине его голос показался мне безжалостно громким, как голос врача, замершего на пороге операционной после какого-нибудь рискованного этюда со скальпелем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
