Она пересчитала найденные бусины. Их было одиннадцать.
Новая бусина, желтая, появилась на асфальтовом пятачке прямо перед подъездом. Тут ее любой сразу увидит и потянется маленькой жадной ручкой…
Медуза молча подошла и подняла бусину.
– Двенадцать…
Она сунула трофей в задний карман, потому что боковые уже были заняты. Пальцы наткнулись на что-то твердое, гладкое. Она залезла в карман поглубже и нащупала зажигалку. Медуза иногда курила за гаражами со знакомыми ребятами, чтобы почувствовать себя большой и испорченной.
Она и была большой. Взрослой.
В урну рядом с лавочкой кто-то засунул вчера старые газеты. Медуза, сопротивляясь сонной одури, подошла к урне, вытащила одну из газет и чиркнула зажигалкой. Несколько секунд оцепенело смотрела на огонь, а потом бросила газету обратно в урну. Вверх поднялись первые сгустки светлого дыма, оранжевые язычки побежали по новостям и рекламным объявлениям. Медуза выгребла из карманов бусины вперемешку с крошками и фантиками. Бусины сияли, они были похожи и на леденцы, и на многоцветье калейдоскопа, и на запретные мамины драгоценности, и на волшебных аквариумных рыбок, и на фантастические вещи, которые можно было увидеть на экранах компьютеров, доступных пока самым везучим…
На все самое прекрасное, что может представить себе ребенок.
Медуза хлюпнула носом и зажмурилась. Бусины были такие чудесные, что она была готова хоть сейчас раствориться в них, тоже стать бусиной, только бы не расставаться.
– Старовата, – прошептала Медуза. – Жестковата…
И швырнула радужное сокровище в урну. Помедлила, кинула туда же зажигалку, повернулась и побрела к лавочке. За спиной громко хлопнуло, а потом Медуза услышала крик – истошный, такой пронзительный, что пришлось заткнуть уши.
Медуза все еще сидела на лавочке, когда из подъезда, при некотором скоплении любопытных, вынесли стонущую Еву Августовну. Шляпу она где-то потеряла, а все ее моложавое лицо, и шея, и руки были в маленьких, округлых ожогах размером с дикую вишню. Вокруг сочувствовали бедной бабушке – совсем недавно приехала из другого города проведать внука Костика, такого хорошего мальчика – и вот. Рассказывали уважительным шепотом, что у Евы Августовны на кухне от газовой плиты вспыхнули шторы, она кинулась их тушить, и хотя и серьезно обожглась, но все же сумела предотвратить пожар.
Все-таки газовые плиты – это очень опасно.
Позже стало известно, что Ева Августовна, выписавшись из больницы, сразу же уехала к себе, в свой безымянный другой город.
Ольку, Ленку и Нику из соседнего дома так и не нашли. На лавочках потом долго обсуждали тот жуткий июнь, когда в окрестностях орудовал неуловимый маньяк. От рассказа к рассказу количество пропавших детей росло, потом к ним прибавились женщины, а потом история окончательно стала дворовой легендой.
Бусина осталась у Медузы. Сначала она долго лежала в шкатулке, потому что Медуза понятия не имела, что с ней делать. Потом, когда мысль о самой прямой связи между пропавшей Олькой и бусиной уже вернулась в разряд бредовых, бусину нашла мама. Восхитилась, продела в нее тонкий кожаный шнурок и иногда носила на шее. Бусина оказалась целительной: снимала головную боль, слабость, и даже настроение от нее становилось по-детски радостным. Мама жалела, что у нее нет целой нитки таких бус.
Через три года семья Медузы, тогда уже – снова Мадины, потому что прозвище ей разонравилось, переселилась в другой район. Бусина потерялась при переезде.
Сынок
Старушка была тихая, улыбчивая и звалась приятно – Любовь Александровна Голубева. Даже представить было трудно, что она шизофреничка с большим стажем и с четырьмя госпитализациями. Антошина руководительница, говорливая и одышливая Наталья Иосифовна по кличке Утка, вчера весь день ему внушала, что бабушка здравомыслящая, дружелюбная, ребята ее уже несколько лет опекают, и для опытного шизофреника это очень мало – четыре госпитализации. Утка еще советовала ему расспросить старушку Голубеву обо всяких интересных случаях из жизни и записать. Как будто Антоша именно для того и носит с собой «историческую тетрадку», чтобы записывать туда истории про дурдом.
Пятнадцатилетний Антоша, сам себя, конечно, давно называвший Антоном и даже иногда Антонио, второе лето подрабатывал в молодежной организации, которая вполне по-тимуровски помогала одиноким пенсионерам. Все сошлось как нельзя лучше: Антоша, воспитанный бабушкой и прабабушкой, трепетно уважал старость (в тайной надежде на конфетку), подопечным, преимущественно приветливым старушкам, нравился вежливый мальчик, и вдобавок Антоша получал какую-никакую зарплату.
Утка велела каждому завести специальную тетрадку, чтобы записывать туда рассказы подопечных про «героические военные годы». А рассказы были сплошь обыденные, жуткие, про мокрый мыльный хлеб, принудительное копание траншей и даже про съеденных собак. Поэтому Антоша, если что и записывал, то не про войну, а про нормальную жизнь.
Старушка Голубева, увидев опасливо переминающегося на пороге Антошу, обрадовалась:
– Ой, мальчик! А раньше одних девчонок присылали.
Глаза у нее были голубые, светящиеся старческой ледяной прозрачностью, а личико детское, точно взяли курносую симпатичную школьницу и наложили ей сложный грим с морщинами, мешочками и пигментными пятнами.
Антоша, немного смущенный, как всегда при первом знакомстве, снял ботинки, принюхался, покраснел: пахнут носки все-таки, – и торопливо сунул одну ногу в лежавший у двери, на виду, мужской тапочек. Поискал глазами второй, но его не было.
– Это куда это он подевался? – удивилась старушка и легко опустилась на пол. – Всегда же тут стоят, на всякий случай. Или запрятал кто? – Она лукаво посмотрела на Антошу снизу вверх и улыбнулась.
Тут Антоша запоздало сообразил, что он стоит и ждет, как королевич какой-нибудь, пока ползающая на четвереньках древняя бабушка отыщет ему тапок.
– Ой, вы что, вставайте, вставайте, пожалуйста! – Антоша поспешно приник к паркету сам и тут же углядел второй коричневый шлепанец под шкафчиком для обуви.
– Ишь, – одобрила Любовь Александровна. – Глазки острые, не спрячешься.
Старушка не дала Антоше даже руки помыть, сразу потащила смотреть ее апартаменты. Большинство Антошиных подопечных были именно такими: никаких особых поручений к молодым помощникам у них не было, они хотели просто рассказать, показать, выплеснуть накопленную жизненную информацию.
Квартира у старушки Голубевой была обыкновенная, двухкомнатная. Потолки, правда, очень высокие, Антоше такие нравились. Бабушкина комната была обставлена бедно, все старое, ткань выцвела, лак слез, бесчисленные кружевные салфеточки посерели. Но чисто было очень, Любовь Александровна целыми днями, наверное, только и делала, что сидела дома и наводила порядок. Даже толстенькие листья глоксиний и фиалок блестели.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
