наук В. Г. Кадышевский, будущий академик РАН и директор ОИЯИ (
https://t.me/bruno_pontecorvo_photo/30).
На физфаке МГУ в то время студенты первые два года обучались по единой программе, а на третий год происходило распределение по кафедрам, и студент должен был выбрать свою будущую специальность. Каждая кафедра стремилась набрать к себе как можно больше лучших студентов и организовывала различные мероприятия для завлечения молодежи. Именно на таком мероприятии я впервые встретился с Бруно Максимовичем.
Пришел по объявлению: академик Понтекорво проводит для всех желающих лекцию о работе кафедры элементарных частиц в Дубне. Точно в назначенное время в аудитории появился исключительно элегантно одетый Бруно Максимович. На нем все было, что называется, с иголочки. Великолепно сшитый костюм, прекрасный галстук, до блеска начищенные черные туфли (https://t.me/bruno_pontecorvo_photo/31).
Цель лекции была завлечь студентов на кафедру. Народ неохотно бросал Москву ради того, чтобы учиться в отдаленном провинциальном городе. Бруно соблазнял нас не только работой в прекрасном институте, но и тем, что вокруг замечательная природа, рыбалка и много грибов[42]. Студенты посмеивались меж собой над этим достоинством: в семидесятые годы экологические проблемы никого не трогали, пробок в Москве не было, а главная забота была – получить жилплощадь. Но сегодня понимаешь, насколько Дубна является райским уголком для физиков.
Бруно в тот вечер запомнился не столько самой лекцией, сколько манерой отвечать на вопросы студентов. Не было никакого ощущения, что генерал от науки общается с младшим ефрейтором. Он искренне радовался вопросам про физику, про деятельность кафедры. Словом, всему, что показывало заинтересованность студентов.
В своей статье, обращенной к будущим студентам кафедры, он писал [134]:
«Учтите, когда говорят, что у экспериментатора хорошие руки – главным образом имеют в виду, что у него прекрасная голова… Более 70 % крупных экспериментальных открытий были не только сделаны экспериментаторами, но сама задача была поставлена ими. Очень важно для современных исследований задать себе правильный вопрос. И в этом экспериментатор ничуть не хуже теоретика».
На кафедре Бруно вел курс «Введение в физику элементарных частиц». Он был рассчитан на два семестра, первый читал М. Г. Мещеряков, второй – Бруно. Лекции были просто блестящие. До сих пор помню, как Бруно рассказывал о проблемах, которые испытывал Ферми при построении теории бета-распада. Он говорил, что основная трудность для Ферми была не в написании формул. Главное было понять, что электрон и нейтрино не сидят в нейтроне, а рождаются в момент его распада [57]. «Представьте себе, – говорил Бруно, – что взрывается дом. Что должно вылетать при взрыве дома? Столы, стулья, кровати, а тут из дома вылетают жирафы и крокодилы! Это и есть бета-распад».
Студенческий фольклор хранит много историй про Бруно. Рассказывают, что однажды он пришел на экзамены с температурой сорок градусов. Удивительно, что вообще в таком состоянии решил выбраться из дома. Извинился за нездоровье и… лег на длинный кафедральный стол. Так лежа и принимал экзамены. Причем температура – температурой, а требовательность ничуть не понизилась: моему рассказчику эта история запомнилась именно тем, что как раз лежа Бруно поставил ему три балла.
Студенты попадались всякие. Были совершенно фантастические случаи. Дипломник перед самой защитой загулял. Подходит срок, а он сутками играет в преферанс и на работе не появляется. Руководитель диплома, не зная, что делать, решил замять назревающий скандал, собрал сотрудников, и они все вместе написали обормоту дипломную работу. Идет защита дипломов. Михаил Григорьевич Мещеряков, который был профессором на кафедре Бруно, читает газету. Дипломник излагает «свою» работу. Михаил Григорьевич откладывает в сторону газету и задает простой вопрос: «Молодой человек, а вы свой диплом вообще-то читали? Только честно?» Молодой человек, несмотря на наркотическое увлечение преферансом, оказался, тем не менее, человеком порядочным и ответил прямо: «Нет, не читал».
Бруно пришел в тихий ужас. Защиту немедленно перенесли. Понтекорво объявил руководителю диплома, что больше никогда к нему не направит ни одного студента.
Вообще, Бруно отличался исключительной благожелательностью по отношению к студентам. Он заботливо следил за трудоустройством всех, даже самых нерадивых. Один из выпускников кафедры рассказал мне, как Понтекорво спас его от распределения в закрытый «ящик». Студент пришел к Бруно с просьбой помочь: на дипломе он начал работать над интересной физической проблемой, а его распределяют в закрытый город, где с чистой наукой придется прощаться. (В СССР действовала система официального распределения студентов по заявкам предприятий.) Бруно внимательно выслушал юношу и сказал: «Узнайте мне номер “вертушки” руководителя». В cоветские времена, помимо обычной телефонной связи, существовала особая телефонная сеть, которая соединяла высших руководителей с еще более высоким руководством. С большими приключениями номер «вертушки» был раздобыт. Бруно при студенте позвонил на предприятие и сказал с нарочно преувеличенным иностранным акцентом:
– С Вами говорит академик Понтекорво. Скажите, пожалуйста, насколько важен для вашего предприятия инженер Х?
Директору «ящика» по «вертушке» звонили не чаще одного раза в год. И обычно это был уровень ЦК КПСС. И вдруг из «ЦК» ему звонит какой-то явно иностранец, да к тому же академик. Разумеется, ответ был, что инженер Х важен и ценен, но таких инженеров у нас на предприятии миллион. Тогда Бруно попросил дать студенту свободное распределение.
Из этой истории видно, насколько хорошо Бруно разбирался в устройстве общества, в котором жил. И как креативно использовал магическую силу «вертушки».
Интересны воспоминания сына Луиджи Лонго Джузеппе, который одно время учился на кафедре Бруно. Он вспоминает [6], что ему надо было срочно возвращаться в Италию, и он попросил Бруно сдать экзамен досрочно.
– Хорошо, – ответил Бруно, – приходите завтра, поужинаем в Доме ученых и заодно примем экзамен.
Наивный Джузеппе думал, что все будет пустой формальностью, но Бруно устроил ему настоящую проверку, и парень весь вечер писал формулы на салфетках.
Однако, с точки зрения деканата физфака МГУ, дела на кафедре Бруно обстояли совсем не блестяще. Справка о работе с аспирантами фиксирует: «По выполнению диссертационных работ в срок кафедра ФЭЧ на Отделении ядерной физики находится на последнем месте. В среднем аспиранты Отделения ядерной физики, не защитившиеся к моменту окончания аспирантуры, защищают свои диссертационные работы через 2–3 года. На кафедре физики элементарных частиц с 1972 по 1976 гг. защит диссертаций не было вообще. За период с 1964 г. по 1974 г. из 22 выпущенных кафедрой аспирантов представили в срок диссертацию 4 аспиранта».
Действительно, требования к диссертациям в ОИЯИ были очень высокими. Неофициально считалось, что экспериментатор просто не может защититься до 30 лет. Поскольку для того, чтобы собрать установку, отладить, набрать статистику, обработать результаты и опубликовать в реферируемых журналах 4 работы – таков был негласный критерий «проходимости» диссертации – трех аспирантских лет, как правило, не хватало. Высокая научная требовательность с бюрократической точки зрения была только помехой. Поэтому конфликтов с деканатом у Бруно было немало. В ноябре 1974 г. он написал декану физфака В. С. Фурсову такое
