Несколько раз он был свидетелем смерти в палатках и в хижинах, в которые он никогда не входил, но чуял смерть издали, и много раз уже обонял эту смерть в воздухе еще раньше, чем она случалась. Он так близко чуял ее, что, казалось, мог бы ее схватить в пространстве, точь-в-точь как предчувствовал еще заранее бурю или пожар. И эта странная штука казалась ему близкой именно теперь, когда он брел на своей цепи за санями. Она внушала ему беспокойство, и несколько раз, когда сани останавливались, он обнюхивал маленькое живое существо, завернутое в шкуры. Всякий раз, как он делал это, Жанна была уже тут как тут и даже два раза провела рукой по его изгрызенной острой морде.
Самой главной вещью за весь этот день, которую он силился понять, да так и не понял, было то, почему именно это маленькое создание, лежавшее на санях, было так дорого для молодой женщины, которая в то же время ласкала и его самого и заговаривала с ним. Он понял, что Жанна была очень довольна, что у нее было это существо, и что ее голос был с ним нежнее и трогательнее всякий раз, как он, Казан, обращал особое внимание на это маленькое, теплое, живое существо, завернутое в медвежью шкуру.
Долгое время спустя они остановились на отдых. Пьер Радисон сел у огня. В этот вечер он уже не курил. Он уставился прямо на огонь. А затем, в самом конце, когда он уже отправлялся вместе с дочерью и с ребенком в палатку, он по дороге нагнулся над Казаном и осмотрел у него раны.
– Завтра я уже запрягу тебя, приятель, – сказал он. – Завтра еще до вечера мы должны добраться до реки. А если это нам не удастся…
Он не докончил фразы. Он откинулся назад в таком сильном припадке кашля, что от него даже заколебались позади него полы палатки. Казан лежал в крайнем напряжении, со странным беспокойством в глазах. Ему не понравилось, что Радисон вошел в палатку, так как в этот вечер для него настойчивее, чем раньше, висела в воздухе та давящая тайна, частью которой казался ему Пьер.
Три раза среди ночи он слышал доносившийся до него из лесу зов верной Серой Волчицы и каждый раз отвечал ей. Перед рассветом она подбегала к лагерю. Он уловил ее запах, когда она находилась к нему с наветренной стороны, и он тосковал и скулил на конце своей цепи, рассчитывая, что она подойдет к нему и ляжет рядом с ним. Но Радисон задвигался в своей палатке, и она убежала. Когда он вышел, лицо у него как-то сразу осунулось, и глаза были красны. Кашель был уже не такой громкий и не такой мучительный. Слышалось какое-то храпенье, точно внутри у него за эту ночь что-то произошло, и прежде, чем вышла из палатки молодая женщина, он то и дело хватался руками за горло. Когда она увидела его, то побледнела. Беспокойством засветились ее глаза. Когда она обняла его за шею руками, он засмеялся и нарочно закашлял, чтобы показать, что все обстоит благополучно.
– Ты видишь, что кашель не стал сильнее, – сказал он ей. – Он только утомляет. После него всегда краснеют глаза и появляется слабость.
Было холодно, пасмурно, и затем последовал угрюмый день, сквозь который пробивались вперед Радисон и Казан, впрягшись оба вместе в сани. Жанна следовала сзади. Раны уже не беспокоили Казана. Он тянул изо всех сил, а на это он был мастер, – и человек ни разу не ударил его плетью, а только гладил по голове и по спине одетой в рукавицу рукой. День становился все мрачнее и мрачнее, и в верхушках деревьев уже стал завывать начинавшийся шторм.
Темнота и приближение бури не побудили Пьера Радисона раскинуть палатку.
– Мы должны добраться до реки во что бы то ни стало, – то и дело повторял он самому себе. – Мы должны дойти до реки, мы должны дойти до реки!
И он побуждал Казана к еще большим усилиям, тогда как его собственные усилия к концу пути становились все слабее и слабее.
Когда Пьер остановился, чтобы развести наконец огонь, буря совсем уже разыгралась. Белыми, сплошными массами повалил вдруг снег, и такой густой, что не стало видно деревьев за пятьдесят шагов. Пьер посмеивался, когда в страхе к нему прижималась Жанна с ребенком. Он отдохнул всего только один час, а затем снова запряг Казана и сам перекинул себе через плечи постромки. В молчаливом мраке, походившем на ночь, Пьер все время посматривал на компас, и наконец уже почти к самому вечеру они вышли из леса, и перед ними раскинулась широкая долина, на которую с торжеством указал рукой Радисон.
– Вот и река! – воскликнул он ослабевшим, хриплым голосом. – Здесь уже мы можем отдохнуть и переждать непогоду!
Он раскинул палатку под широкими ветвями сосны и стал собирать сучья для костра. Жанна помогала ему. Когда они вскипятили кофе и поужинали мясом и сухарями, Жанна ушла в палатку и там бросилась в изнеможении на жесткую постель из можжевельника, прижала к себе ребенка и укрылась вместе с ним шкурами и одеялами. В этот вечер она не сказала Казану ни единого слова. И Пьер был рад, что она так устала, что не смогла долее сидеть у костра и разговаривать. А затем…
Быстрые глаза Казана следили за каждым его движением. Он вдруг поднялся с саней, на которых до этого сидел, и направился к палатке. Отведя в сторону ее полу, он просунулся в нее головой и плечами.
– Ты спишь, Жанна? – спросил он.
– Почти, папа… Ты хочешь войти? Так входи скорее!
– Вот докурю… А тебе удобно?
– Да. Только устала… И спать хочется…
Пьер тихонько засмеялся и в темноте схватился за горло.
– Мы уже почти дома, Жанна, – сказал он. – Это наша река – Малая Бобровая. Если бы даже я и покинул тебя одну, то ты одна бы могла в эту же ночь добраться до нашего дома. Всего только сорок миль. Ты слышишь меня?
– Да… Знаю…
– Сорок миль… И все время надо держаться вдоль реки. Ты не сможешь сбиться с дороги, Жанна. Только остерегайся, как бы не попасть в полыньи на льду.
– Разве ты, папа, не хочешь спать? Ведь ты же устал и болен!
– Да… Только вот докурю. Напомни мне завтра, Жанна, о полыньях на льду. Я могу об этом позабыть. Так не забудь же: полыньи на льду!.. Полыньи!
– Хорошо…
Пьер опустил полу и возвратился к огню. Он едва держался на ногах.
– Прощай, приятель! – обратился он к Казану. – А хорошо бы довести этих двух бедняжек до дому!.. Только бы еще два денька!.. Всего только сорок миль!.. Два денька!..
Казан дождался, когда он вошел в палатку. Он всей своей тяжестью натянул конец цепи, пока наконец ошейник не сдавил ему горло. Ноги и спина у него напряглись. В этой палатке, куда ушел сейчас Радисон, находились также и Жанна с ребенком. Он знал, что Пьер не причинит им вреда, но знал также и то, что вместе с Пьером Радисоном вошло туда к ним и нечто ужасное и неизбежное. Он хотел, чтобы мужчина оставался снаружи, у огня, где он, Казан, мог бы лежать спокойно и наблюдать за ним.
В палатке воцарилось молчание. И для Казана еще ближе, чем когда-либо, стал слышаться призыв Серой Волчицы. Каждую ночь она звала его перед зарей и подходила близко к лагерю. Ему хотелось, чтобы именно в эту ночь она была к нему поближе, но он даже и не поскулил ей в ответ. Он не осмелился нарушить это странное молчание в палатке. Он пролежал еще долгое время, усталый и с разбитыми ногами от целодневного путешествия, но никак не мог заснуть. Огонь потухал; ветер уже перестал дуть в вершинах деревьев; и плотные, серые облака, точно массивные подушки, неслись низко над землей. Звезды стали меркнуть и гаснуть, и с далекого Севера донесся слабый, хрупкий, стонущий звук, точно сани со стальными полозьями скользили по замерзшему снегу – это вспыхнуло таинственное, монотонное северное сияние. После этого стало быстро и заметно холодать.
Ночью Серая Волчица уже не руководствовалась направлением ветра. Она уже безбоязненно подползала к следу, оставленному Пьером Радисоном, и когда Казан услышал ее вновь, уже далеко за полночь, он все еще лежал, подняв кверху голову, и все тело у него одеревенело, несмотря на то, что мускулы были напряжены. В голосе Серой Волчицы уже слышалась какая-то новая нота, что-то тоскливое, совсем не похожее на товарищеский клич. Это было предчувствие. И, услышав этот звук, Казан испугался молчания, вскочил и, подняв морду к небу, завыл так, как обыкновенно воют на севере дикие собаки перед хижинами своих хозяев, когда почуют их смерть.
Пьер Радисон скончался.
Глава VII
Из метели
Уже светало, когда ребенок задвигался у груди матери и разбудил ее криками, прося есть. Она открыла глаза, отбросила с лица волосы и увидела на другой стороне палатки неясную фигуру своего отца. Он лежал очень спокойно, и ей было приятно, что он спал. Она знала, что накануне он устал почти до изнеможения, и теперь была не прочь поваляться лишние полчаса, воркуя с маленькой Жанной. Затем она осторожно поднялась, сунула ребенка в еще теплые одеяла и меха, оделась во что потеплее и вышла на воздух.
К этому времени уже совсем рассвело, и она вздохнула с облегчением, когда увидела, что буря уже прекратилась. Было ужасно холодно. Ей казалось, что никогда в жизни она не испытывала такого холода. Огонь погас окончательно. Казан свернулся шаром, засунув нос под брюхо. Как только Жанна вышла, он, весь дрожа, поднял голову. Своими тяжелыми мокасинами, в которые она была обута, она разгребла золу и обуглившиеся поленья, рассчитывая, что под ними еще тлеет огонь. Но там не оказалось ни одной искры. Возвращаясь в палатку, она остановилась на минутку около Казана и погладила его по косматой голове.
