Я нервничала:
— Ну а если тебя все-таки обнаружат? Ты живой и ты мертвый…
Не его, себя пыталась я успокоить, и утешить, и подготовить к неизбежному провалу.
Он закричал на меня:
— Нет! Совсем не то же самое! Все превратится в дешевую и неудавшуюся мистификацию! Я прославлюсь, но только лишь как дурак!
— Но, Ланселот, — осторожно произнесла я, — всегда что-нибудь да срывается.
— Не на этот раз!
— Ты всегда говоришь «не на этот раз», и всегда что-нибудь…
У него побелели от ярости глаза. Он схватил меня за локоть и сжал его с дикой силой, но я не решилась кричать.
— Только одно может сорваться, — прошипел он. — Это ты! Если ты проболтаешься, не сыграешь так, как надо, если ты точно не выполнишь всего, что я скажу тебе, я, я… — он, казалось, судорожно подыскивал мне кару. — Я убью тебя!!
В ужасе я пыталась высвободиться. Но он не отпускал. Удивительно, каким сильным становился он в ярости.
— Слушай! Ты принесла мне несчастье. Оно в тебе самой, понимаешь? Но тут я виню только себя, во-первых, за то, что женился на тебе, во-вторых, что не развелся с тобой вовремя. Но сейчас наконец пришел мой час, наступило время, когда вопреки тебе я смогу сделать свою жизнь легендой. А если ты мне и здесь подгадишь, я действительно убью тебя! Это не пустые слова, поверь мне!
Я не сомневалась, что он убьет.
— Я все сделаю, как ты скажешь, — прошептала я, и он отпустил мою руку.
Целый день он возился со своими аппаратами.
— Никогда не посылал больше ста граммов, — пояснил он спокойно и задумчиво.
Я промолчала, но с замиранием сердца подумала: «Не получится».
На следующий день он так все подготовил, что мне оставалось всего лишь щелкнуть выключателем. Он заставил меня проделать это вхолостую, без тока, бесконечное число раз.
— Теперь ты понимаешь? Понимаешь, что от тебя требуется?
— Да.
— Тогда включай, как только загорится лампочка. И ни секундой раньше!
«Господи, что-нибудь да сломается», — думала я со страхом.
— Да, — сказала я вслух.
Он молча занял свое место. Стоял твердо, не шевелясь. Поверх лабораторной куртки у него болтался резиновый фартук.
Лампочка вспыхнула, и… тренировка не прошла даром. Я как автомат щелкнула выключателем, щелкнула раньше, чем успела подумать, остановиться или чуть задержаться…
На одно мгновение передо мной очутились рядышком два Ланселота — одинаково одетые, только второй был чуть взъерошен. Потом второй вдруг обмяк и повалился.
— Отлично! — закричал живой Ланселот и вышел из очерченного на полу квадрата. — Помоги мне. Возьми его за ноги!
Я поразилась Ланселоту: как без малейшей гримасы или тени на лице мог он нести свой собственный труп, свое собственное тело! Но он ухватил его под мышки и волновался не больше, чем если бы тащил мешок с картошкой.
Я взяла второго Ланселота за ноги. Внутри у меня все перевернулось от этого прикосновения: он был еще теплый. Смерть только что наступила. Мы вдвоем проволокли тело по коридору, потом вверх по лестнице, и еще через один коридор в комнату. Ланселот здесь приготовил все заранее.
В странного вида реторте булькал раствор. Вокруг в беспорядке громоздилось химическое оборудование. Без сомнения, беспорядок был тщательно продуман. Так, чтобы было видно, как здесь шел эксперимент. Склянка с ярким, бросающимся в глаза ярлычком «Цианистый калий» стояла на столе, резко выделяясь среди других.
На поверхности стола валялось несколько кристалликов.
Ланселот уложил труп так, словно тот упал со стула. Насыпал немного кристалликов в левую ладонь, на фартук, два или три пристроил на подбородке.
— Они поймут, в чем дело, — пробормотал он. Затем он бросил вокруг последний взгляд. — Ну вот и все. Иди в дом и вызови врача. Ты ему скажешь, что принесла сюда бутерброды, потому что я заработался, и… вот об этом. — Он показал мне на разбросанные по полу бутерброды, на разбитую тарелку, которую я по замыслу будто бы несла и уронила. — Немного поплачь, но не переигрывай.
Поплакать для меня не составило ни малейшего труда. Все эти дни я была на грани истерики. И теперь я с облегчением позволила вылиться накопившемуся.
Врач повел себя точно так, как предсказал Ланселот. Склянку с цианидом заметил сразу. Нахмурился.
— Боже мой, миссис Стеббинс, он был слишком беззаботным химиком.
— Наверно, — сказала я сквозь рыдания. — Ему нельзя было самому этим заниматься. А его помощники в отпуске.
— Когда с цианидом обращаются как с поваренной солью… — тут врач назидательно и угрюмо покачал головой. — А теперь, миссис Стеббинс, я должен вызвать полицию. Отравление случайное, но смерть все равно насильственная, и полиция…
— О да, да, вызовите их, — я чуть не укусила себя за губу. Моя поспешность могла показаться подозрительной.
Полиция приехала со своим полицейским врачом, который лишь с отвращением что-то промычал, увидев кристаллы цианида в руке, на фартуке и на подбородке. Полицейские остались совершенно равнодушны к происшедшему. У меня спросили только самые необходимые сведения. Имя, фамилию, возраст… Спросили, в состоянии ли я похоронить за свой счет. Я сказала «да», и они уехали. Тогда я позвонила в газеты и в два пресс-агентства. Я просила, если они будут в публикациях цитировать протоколы, не подчеркивать, что муж проявил неосторожность при эксперименте. Сказала это тоном человека, который хочет, чтобы ничего дурного о покойном не говорилось. В конце концов, продолжала я, он был в основном физиком-ядерщиком, а не химиком. И потом у меня было какое-то ощущение, сказала я, что с ним творится что-то неладное, и я будто предчувствовала беду…
Здесь я точно следовала указаниям Ланселота. И на это клюнули: «Физик-ядерщик в беде! Шпионы? Вражеские агенты?»
Репортеры валом валили. Я дала им портрет Ланселота в молодости. И фотографы тут же его пересняли. Я провела их через главную лабораторию, чтобы еще были снимки. Никто, ни полиция, ни репортеры, не заинтересовались запертой на висячий замок комнатой. И даже, кажется, не заметили ее.
Я дала репортерам материалы о жизни и научном творчестве «покойного», которые Ланселот заготовил на этот случай, и рассказала несколько историй, придуманных Ланселотом с целью показать, как сочетались в нем человечность и гениальность. Я старалась исполнить все точно, однако уверенности все-таки не чувствовала. Что-то все же могло сорваться. Должно сорваться. А случись такое, он во всем обвинит меня. Я это знала. На этот раз он обещал убить меня.
На следующий день я принесла ему газеты. Снова и снова он перечитывал их. Глаза его сияли. В «Нью-Йорк таймс» ему отвели целую колонку на первой странице внизу слева. «Таймс» не делала тайны из его смерти. Так же поступили и агентства. Но одна бульварная газетенка через всю первую страницу разразилась пугающим заголовком: «Таинственная смерть ученого-атомщика?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
