Он подошел, уже заранее зная, кто это. Попробовал его разбудить. Ведь скоро, сразу после молитвы, сюда начнут стекаться люди, а в полдевятого состоится церемония, потому что моѓель[178] сказал, что в девять с четвертью должен уезжать на следующее обрезание. Но Йонатану стало жалко спящего брата. Только после молитвы, которая продлилась всего двадцать три минуты, — Господи всемогущий, как так можно молиться, — вернулся и потряс его:
— Мика, вставай, Мика, вставай.
Мика отказывался пошевелиться или хотя бы раскрыть глаза, и Йонатану ничего не оставалось, как запихнуть ему в ухо кончик кисти цицит — так он будил его в беэротском детстве пятнадцать лет назад, и так будил их обоих Эммануэль к молитве в летние каникулы. Мика встрепенулся и со смутным негодованием спросил:
— Что случилось, что случилось?
Йонатан успокаивающе ответил:
— Все хорошо, только почему ты не сказал, что собираешься остаться здесь? Я бы тебе с удовольствием устроил ночевку у родителей Алисы, у них полно пустых комнат. Жаль.
На мгновение повисла напряженная тишина, а затем, к ужасу Йонатана, Мика разразился криком:
— Ах, почему я не сказал?
Йонатан тут же пожалел, что разбудил брата — только этой головной боли ему и не хватало. Мика продолжал:
— Потому что вы, ты и Алиса и ее мама, просто омерзительные люди. Чего я такого хотел? Поддержать вас, оказать посильную помощь. Но когда я приехал, твоя теща на меня так паскудно уставилась, как будто я пришел украсть ребенка, а ты на меня орешь, словно поймал меня с поличным. Знаешь что? Идите все вы к черту. Только одно знайте — без меня бы у вас ничего не было. Мир — как колесо, ты то наверху, то внизу, и вы еще ко мне приползете за помощью на коленях, но я с вами поступлю так же, как вы поступили со мной. Вы меня кинули, и я вас кину!
Даже за минуту до праздника обрезания первенца этот братец не может оставить Йонатана в покое.
— Давай-ка одевайся, приведи себя в порядок, скоро начнется обрезание, — Йонатан попытался успокоить Мику. — Мы все это обязательно обсудим, только позже, после церемонии.
Мика отозвался с неожиданной покорностью:
— Хорошо, ладно. Поверь, мне неприятно с тобой ругаться перед самым обрезанием, но имей в виду, что я обижен. Пойми меня. Не совладал с собой. Прости.
Йонатан собрался спуститься в зал, который уже покинули молящиеся. Он снял тфилин, хотя знал, что к церемонии придется их снова наложить. Когда он складывал тфилин в футляр, в синагогу вошел крупный мужчина, весь облик которого, походка и живой взгляд красноречиво свидетельствовали: это моѓель. Он поставил свой большой черный саквояж у кресла Элиягу, подошел к торопливому кантору и о чем-то спросил, тот сделал удивленное лицо и кивком показал на Йонатана, который подошел к моѓелю со словами:
— Я Йонатан, отец ребенка, очень приятно.
— Замечательно, Йонатан, да благословит вас Господь, — обрадовался моѓель. — Ваш тесть всю неделю со мной общался, такой приятный человек. Прежде чем начнется суматоха, хочу задать несколько вопросов в помощь и мне, и вам. Так вот, во-первых, знаете ли вы благословения, что именно надо говорить?
Йонатан кивнул.
— Прекрасно, — улыбнулся энергичный моѓель, чьи широкие пейсы были заткнуты за уши. — Во-вторых, среди молодых отцов в ешивах нынче распространилась мода делать обрезание самостоятельно. Все вдруг обнаружили мнения автора «Ор заруа»[179] и Роша[180], которые пишут, что отец обязан сам обрезать сына. Вы хотите самостоятельно обрезать своего сына или доверяете мне роль вашего представителя?
От одной только мысли, что через несколько минут ему придется занести над своим младенцем нож, Йонатан побледнел, сделал рукой отрицательный жест и с перепуганным видом произнес:
— Мы здесь простые обыватели, не аврехи.
— Вот и хорошо, — с улыбкой отвечал моѓель. — Лучше дать специалисту делать свое дело, а отец пусть делает свое. И последнее, цадик, и я вас отпущу за младенцем — у вас есть почетный список, кто сандак, кому достанется честь благословлять, а кто кватер?[181]
— Вот теперь вы задаете сложные вопросы, — рассмеялся Йонатан. — Об этом мне нужно спросить жену. Пойду-ка домой, скоро вернусь с младенцем и почетным списком.
Алиса уже ждала у входа в дом с малышом в коляске, и Йонатан предложил ей обсудить почетный список.
— Прежде всего, кто сандак? — шепотом спросил он.
— Мой папа, ладно? — попросила Алиса.
— Конечно, отлично. Значит, благословения достанутся моему папе, — ответил Йонатан.
— Здорово. Один-один, вот и все решили, — прыснула она. — Скажи-ка, — неожиданно спросила Алиса по пути в синагогу. — Тебе не кажется, что это ужасный ритуал? Вот мы топаем себе спокойно на обрезание, как на жертвоприношение младенца, который только что из меня вышел. Смотри, какой он маленький.
Йонатан ответил:
— Честно говоря, это и меня пугает, но похоже, что только так можно посвятить ребенка в еврейскую тайну. Стать причастным к этой тайне непросто и даже болезненно.
— И ты не боишься взять его в руки и передать моѓелю? — спросила Алиса со скрытой дрожью в голосе.
— Умираю от страха, — признался Йонатан. — А еще, представь себе, моѓель меня спросил, не хочу ли я сам его обрезать.
Анат, вся в белом, возбужденно подскочила к Алисе и обняла ее со словами:
— Я так волнуюсь. Обрезание — день, когда наказания откладываются, а врата милости открываются. Желаю вам, чтобы этого мальчика, дорогого нашего внучка, всегда сопровождала только милость.
Послышался крик: «Кватер!» — и Йонатан повернулся к теще и, вспомнив ее сердечное объятие накануне, жестом предложил ей отнести дитя туда, где властвовали мужчины. Она медленно прошествовала с малышом, словно десятки раз репетировала этот момент, моѓель произнес нужные стихи, Йонатан проговорил благословения, моѓель уложил младенца на колени отцу Алисы и проделал необходимое.
Ребенок заплакал, а Эммануэль своим скованным голосом, который от слова к слову укреплялся, произнес: «Бог наш и Бог наших отцов» — и голова Йонатана пошла кругом, ему показалось, что у него подкашиваются ноги. Он с настойчивой монотонностью повторял про себя: Ади, Ади, Ади, так его зовут, Йонатан,
