«Ту-дух»!!! — хлёстко шлёпнуло на улице. «Ту-дух»!!! «Ту-дух»!!! «Ту-дух»…
…и понеслась! Как будто злобные, пьяные в дым хулиганы замолотили по воротам бокса железными битами. Акустика тут была — я те дам!
— К бою! — заорал «баритон», выхватывая из-за пазухи ствол и сноровисто пристраиваясь за кабриолетом. — Калитку — живо!
— Падай, — буркнул Серёга и прилёг за покрышки. Я тотчас же последовал его примеру.
Крепыш, который нас конвоировал, метнулся к двери и закрыл её на щеколду, толстую арматурину, которая продевалась в два приваренных к стальному полотну обрезка трубы. Затем в два прыжка переместился за одну из зачехлённых машин, достал пистолет и стал целиться в сторону двери. За другой машиной уже сидел полноватый блондин с пистолетом и также готовый в любой момент открыть огонь. Мужчинка с саквояжем влез под верстак — а зря, если от входа будут стрелять, он как раз попадает в сектор…
«Биты» были разные: одни хлёсткие и звучные, другие, будто обёрнутые войлоком, мягкие и тупые. И звучали они недолго, примерно столько времени мне нужно было, чтобы прочитать предыдущий абзац. Потом ещё два раза бухнуло — как будто совсем отдельно, этак подытоживающе… И наступила гробовая тишина.
— Хватит стучать, бездельники! — радостно крикнул Володя. — Вечер уже, люди отдыхают! Идите сюда — че скажу…
— Вы чего там устроили, дебилы?!!! — бешено заорал «баритон». — Вы совсем, о…ли, уроды?!!!
Затем он достал рацию и начал торопливо выкрикивать позывные своим подчинённым. А в ответ — тишина…
— Ваши люди мертвы, — процедил Серёга замороженным голосом. — Я же вас предупреждал! Вы идиот, господин полковник!!!
— Рот закрой, щегол, — «баритон» с размаху швырнул рацию об пол и направил ствол в сторону Серёги. — Запор видел? Пока будут ломать, я из тебя решето сделаю!
— Они не будут ломать. Их стволы такую сталь пробивают насквозь. Послушайте меня, полковник: бросайте оружие и останетесь в живых. Иначе…
Кто-то снаружи пробно бухнул плечом в дверь. Потом ещё разок…
— Эй, там — от двери!!! — раздался снаружи голос Петрушина. — На «три»! Раз! Два! Три!
Стальная дверь завибрировала и приукрасилась свежими дырами (дыры видел позже — в тот момент обхватил голову руками и уткнулся носом в вонючую покрышку) на уровне пояса и выше, стук отлетевшей вместе с «приварком» щеколды утонул в раскатистом грохоте выстрелов… Затем дверь распахнулась от сильного удара и явила засевшим за машинами стрелкам чёрную пустоту, по которой они тотчас же, без команды, открыли огонь… и в мгновение ока выпустили каждый по магазину.
Затем последовала неизбежная трёхсекундная пауза: хлопцы судорожно меняли магазины. Я из-под руки осторожно глянул на вход и увидел внизу, на уровне щиколотки, два крохотных зеркальца — справа и слева, на каждую стойку косяка по одному. Они были там в одиночестве секунду, не более, потом рядышком образовалось по стволу.
«Ту-дух»!!! «Ту-дух»!!! «Ту-дух»…
Я видел, как умер «баритон» — другие стрелки были вне поля моего зрения. С затылком его случилась беда: он вдруг как будто взорвался и брызнул во все стороны краповым фейерверком. Пистолет упал на пол — мужчинка с саквояжем, затыкавший уши под верстаком, что располагался рядом с кабриолетом, зачем-то потянулся за ним…
— Не трожь! — заорал Серёга. — Мужики, это…
«Ту-дух»! Мужчинку рвануло влево и запрокинуло навзничь — ножками он выбил конвульсивную дробь и затих…
Тишина… В ушах звенит, воняет жжёным порохом и кровью… Такой до боли знакомый фимиам короткого ближнего боя, в котором тебе посчастливилось остаться живым…
«Баритон» лежал навзничь, совсем рядом. Во лбу дыра, крови мало — тонкая струйка едва сочится… Зато нет затылка, и вокруг, на полу, сплошь кровавая каша.
Как-то странно всё устроено в этом мире… Минуту назад это был властный, уверенный в себе мужчина, «рулил» тут всеми безраздельно, чувствовал себя повелителем Вселенной и вершителем чужих судеб… Наверное, планы на субботу строил — может, с женой хотел в театр пойти, на «Калигулу» с Хабенским… Но ему не повезло. Он совершенно случайно напоролся на чужеродное для этого мягкотелого уютного мирка явление — двух боевых роботов, по чудовищному недоразумению попавших сюда из пропахшего порохом и кровью измерения «война»…
— А вот ещё был случай… Хе-хе-хе… — выдал очередную порцию пузырей хозяин автомастерской. — Мы с Юрком собрались в Нижний, на чемпионат…
— Всё?! — рявкнул из-за проёма Петрушин.
Я с трудом оторвал взгляд от продырявленного лба «баритона», посмотрел, что там с Серёгой. Жив ли? Серёга, вытянув шею и морщась от боли, оглядывал поле сражения. Правая щека его обильно кровоточила, он зажимал её рукой, но из-под прижатых пальцев всё равно струилась кровь. Однако взгляд был ясный (когда контузит, у человека взгляд мутнеет и «плавает»), видимо, слегка зацепило по касательной.
— Всё. Заходи…
На эмоции времени не было: следовало как можно быстрее проанализировать ситуацию и принять первые меры по обстановке.
— Сдаваться будем? — Петрушин первым делом деловито осмотрел Серёгину рану, достал из нарукавного кармана ИПП и в мгновение ока наложил повязку. — Царапина, заживёт быстро… «Двухсотых» наложили… Если сдаваться — стремновато…
— Сдаваться не будем, — покачал бинтованной щекой Серёга. — Какой, на фиг, «сдаваться» — после такого! Забираем свои вещи, прибираемся, если надо, и уматываем. Подумайте, где что могли трогать, — что-то у меня «процессор» барахлит. «Царапина», а жахнуло, как будто кувалдой!
— Да говорю — рикошетом зацепило, ничего страшного! Ну и отлично: если сдаваться не будем, всё проще. — Петрушин кивнул Васе: — Двор проверь.
— Понял… — Вася тотчас же исчез в дверном проёме.
Мы забрали наши телефоны и листок с адресом, также прихватили видеокамеру и два диктофона, обнаруженные у полноватого блондина. Немного посомневавшись, Серёга позаимствовал у «баритона» и блондина блокноты. Для следствия это не характерный штрих — типа выпотрошенного кошелька и отсутствия оружия на месте перестрелки, многие люди вообще обходятся без блокнотов. А нам пригодится…
С улицы раздался одинокий выстрел.
— Надо же, — покачал головой Петрушин. — А вроде бы сразу всех — наповал…
Вот чёрт! А я и не сообразил сразу, что там Вася «проверяет» во дворе. Отвык, отвык — как-то быстро притёрся к этой уютной мирной жизни, стал отходить от измерения «война»…
— Ну всё, все «двухсотые», — доложил вернувшийся Вася и, торопливо пробежавшись по боксу, подытожил: — Итого: восемь «двухсотых». Такой вопрос… Брать ничего нельзя?
— Нет, Вася, — покачал головой Петрушин, сверившись взглядом с Серёгой. — Забывай об этом — теперь долго нельзя будет ничего брать.
— Жалко, — Вася сокрушённо шмыгнул носом. — Есть нормальные стволы. И рации у них какие-то крутые, не видел раньше таких…
— Так… вроде бы всё. — Серёга ещё раз осмотрел бокс, открыл бутыль с маслом, вылил на отдельное кровавое пятно на полу за покрышками и, заметив удивлённый взгляд Петрушина, пояснил: — С меня накапало…
— Ну вот, теперь уже и кровью даже не покапаешь, — буркнул Петрушин и кивнул на счастливого владельца бокса (на которого, кстати, ни одна пылинка за всё это время не упала!). — А вы вроде бы хотели пообщаться? Время позволяет — даже если кто-то слышал стрельбу и звякнул, минут пять у вас есть.
— А выводить его из этого «счастливого детства» надо часа три, не меньше, — с сожалением заметил Серёга. — Так что уматываем. Нам ещё надо запись забрать из дома Кудриных.
— Какую запись?
— Там камеры, над подъездом. И мы очень некстати там нарисовались.
— Ну, это вы зря так! — осуждающе поджал губы Петрушин. — Надо же было как-то продумать…
— Это мы — «зря»?!! — взвился Серёга. — Это мы — «зря»?! Ты посмотри, что вы наворотили!!! Языки вам для чего дадены, дуболомы?!
— Они первыми стволы достали, — понуро вздохнул Петрушин. — Ну и… чисто уже реакция сработала… Нет, я понимаю — нехорошо получилось…
— Да уж — «нехорошо»… Вот это называется съездили, поболтали по душам…
Глава 7
Цитадель
Валера Ростовский. Душой я бешено устал…
Вот эти тупые утренние побегушки добьют меня окончательно. Я «сова», предупреждал ведь! Сова — это ночная птица, у неё весь производственный цикл начинается глубоко во второй половине дня. Утром я люблю поваляться: прежде чем встать, минут десять-пятнадцать бездумно глазею за окно, особенно зимой, наслаждаюсь теплом постели и аутотренингую помаленьку. Знаете, наверное: «Я персик, я персик… я солнышко, на фиг, такое тёплое, пушистое солнышко, мать его…» Это такие робкие потуги пробудить в себе добрые чувства и не дать проснуться людоеду. Действительно добрым людям это не надо, а нам, злыдням, насущно необходимо.
