Самуил бежал в ближайшую крепость, объявив, что будет продолжать сражаться, но Василий не собирался допустить этого. Он приказал ослепить пятнадцать тысяч пленников — оставив один глаз каждому сотому человеку, чтобы они могли отвести своих незрячих товарищей обратно к царю. Нанесение увечий всегда было в излюбленных византийских традициях обращения с врагами, но никогда не производилось в таких масштабах, и отсюда Василий получил прозвище, которое все еще прославляют названия улиц в современной Греции. Во все времена император теперь будет известен под прозванием Boulgaroktonos — «Болгаробойца».
Толпа оборванцев с трудом добралась до города Преспа в современной Македонии, где находился Самуил. Итог оказался даже более впечатляющим, чем ожидал Василий. Сам вид этих людей был напоминанием об унижении Самуила, а забота о них стала дополнительной ношей, которую разоренное государство не могло себе позволить. Когда ослепленные предстали перед царем, это зрелище оказалось непереносимым для сломленного Самуила. Он отвернулся к стене и скончался от стыда два дня спустя. Еще четыре года второе Болгарское царство продолжало сопротивление без своего основателя, но участь его была предрешена, и в 1018 году Василий II вступил в болгарскую столицу и принял ее полную капитуляцию.
Первый раз со времен вторжения славян в империю четыре века назад весь Балканский полуостров оказался под византийским владычеством. Василий II потратил на его завоевание больше половины жизни, завершив возрождение Византийской державы, осуществленное удивительной Македонской династией. Империя увеличилась в размерах почти вдвое, став сильнейшей державой в Средиземноморье, и ее новые земли было не так-то просто отнять.
В отличие от своих предшественников, Василий II понимал, что быстро завоеванные земли недолго останутся таковыми, если они не будут должным образом объединены и не будут находиться под соответствующим управлением. Во время царствования предыдущих императоров завоеванные народы прекрасно осознавали, что являются гражданами второго сорта — но теперь болгарской знати доставались византийские жены и имперские титулы, а в регионах, опустошенных войной, налоги были снижены с целью облегчить восстановление экономики. Подобные примеры разумного управления, безусловно, ослабили напряжение и укрепили связи с Константинополем, но решающим фактором в поддержании мира стал отказ императора идти на необоснованный риск. Когда халиф Фатимидов в 1012 году приказал уничтожить все церкви на своей территории, Василий не попался на эту приманку, хотя он определенно мог распространить власть империи на Палестину и даже Египет. Вместо этого он ответил экономическим ударом, запретив всю торговлю с Фатимидами до тех пор, пока те не увидят ошибочность избранного пути. Только когда они вступили в союз с Арменией, чтобы атаковать империю, он предпринял неожиданную атаку, разграбил несколько городов и поверг в ужас халифа. Когда дело доходило до войны, Василий всегда был готов сражаться — хотя и не жаждал битв.
Только в одном великий император потерпел гибельное поражение: полностью поглощенный заботами о государстве, он так и не произвел наследника. Но пагубные последствия этого станут ясны для империи уже не при его жизни.
К 1025 году под твердым руководством всесильного императора византийский орел побеждал практически по всем фронтам. Враги рассеялись перед ним или были разбиты, и только на Сицилии мусульманский правитель продолжал сопротивление. Надеясь ликвидировать эту последнюю занозу, семидесятилетний император собрал огромную армию и, поручив ее заботам евнуха, отправил ожидать его прибытия в Калабрии. Но Василий II так и не прибыл. Проведя на троне шестьдесят четыре года — больше, чем любой другой монарх в римской истории, — он умер, занимаясь планированием военной кампании, что само по себе достаточно символично.
Константин Великий установил двенадцать массивных саркофагов вокруг своей величественной гробницы в Церкви Апостолов, и тела величайших византийских императоров традиционно хоронили в них. В 1025 году оставался только один незанятый саркофаг, и Василий имел полное право быть похороненным там; но согласно его собственной воле, его тело было похоронено в церкви в Эбдомоне неподалеку от стен города.[171] Хотя мало кто из императоров в большей степени заслуживал быть похороненным среди титанов прошлого, место его упокоения в каком-то смысле соответствовало ему. Он всегда оставался в стороне от своих подданных, никогда не позволяя себе отвлекаться от наиважнейшей задачи управления империей. Он подчинил чужеземных правителей своей воле, посрамил своих врагов и защитил бедных от власти аристократии. Несмотря на все это, он оставался странно сдержанным, внушая своим подданным восхищение, но не любовь. Склад его ума всегда был удивительно невизантийским, отлитым скорее по мерке его спартанских предков, не соответствующим туманным богословским рассуждениям его современников. Как и советовал ему старый мятежник много лет назад, ни женщине, ни мужчине он не позволил разделить тяжесть своей ноши. Несмотря на все тяжелые испытания, выпавшие на долю его правления, он оставался блистательным, но отчужденным — без сомнения, самым одиноким человеком из всех, что когда-либо сидели на византийском троне.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. МАРШ БЕЗРАССУДСТВА
Империя, которую Василий II оставил после себя, была поистине великолепной. Она простиралась от Дуная на западе до Евфрата на востоке. Ни одна держава в Европе, на Ближнем или Среднем Востоке не могла сравниться с ней; ее золотая монета, номисма, была стандартной торговой валютой — и оставалась таковой веками. Враги-мусульмане испытывали ужас перед империей. Христианские государства Европы видели в ней своего величайшего защитника, и не один германский император отправлялся в Южную Италию, где пролегали границы империи, за признанием своего титула.[172] Путешественники из Западной Европы, приходящие на рынки империи или в ее города, попадали в мир, резко отличающийся от того, который они знали. Средневековая Европа пребывала в феодализме, шансы ее обитателей избежать крайней нищеты были невелики. Крестьяне всю свою жизнь тяжко трудились на земле, которая им не принадлежала, а медицина предлагала больным «лекарства», которые зачастую были не менее смертоносны, чем сама болезнь. Беднякам приходилось выживать на рационе из грубого черного хлеба и сыра, а дожить до тридцати пяти лет было счастьем. Сообщение между городами было медленным, путешествия — опасными, а грамотность была доступна только богатым и влиятельным людям. Церковь обеспечивала хотя бы какое-то доступное образование — но только если удавалось найти грамотного священника.
На Востоке, напротив, богатства стекались в имперскую казну, население быстро росло, а голод, как казалось, остался далеко в прошлом. Люди, вознесенные этим новым процветанием, были, казалось, повсюду: они ездили в паланкинах, жертвовали в пользу роскошных общественных зданий и играли в поло на широких проспектах. Вера в успех была разлита в воздухе и действовала заразительно. Включение болгар, сербов и русских в культурный состав империи добавило ей разнообразия, но общество — и церковь — никогда еще не было таким сплоченным. Иконоборчество, последняя значительная ересь, повлиявшая на византийскую церковь, не подавало признаков жизни уже почти два века, и церковь с государством прониклись духом сотрудничества. Для честолюбивой молодежи образование снова стало способом добиться многого в жизни, а обширные библиотеки стали символом престижа.
Античным авторам в Византии всегда выказывали осторожное уважение, а поскольку язычество давно прекратило свое существование и больше не представляло угрозы, труды светских классиков древнего мира снова стали цениться высоко. Дух гуманизма распространялся по империи, и ученые знатоки начали умышленно подражать античному стилю. Копии античных трудов времен Греции и Рима стали высоко цениться; и духовенство, и миряне начали с почтением создавать списки ослепительных шедевров. Эта традиция стала одним из прекраснейших даров, оставленных империей последующим поколениям. Поскольку Египет (в том числе являвшийся источником папируса) был давно потерян для империи, старые ветшающие рукописи копировались на более долговечный и легкодоступный пергамент. Это, в свою очередь, позволило литературе продолжить существование. Несмотря на масштабные разрушения, последовавшие за крушением империи, большинство работ греческих классиков, сохранившихся до наших дней, дошли до нас именно благодаря византийским копиям того периода.
Императоры, конечно, всегда имели доступ к непревзойденным имперским библиотекам — но теперь они стали рассматривать общее содействие образованию как одну из своих обязанностей. К моменту смерти Василия II Константинополь был домом для выдающихся поэтов, юристов и историков — блестящего собрания образованных людей, равного которому на Западе не возникало до эпохи Возрождения.
