Франция, Италия и Германия присоединялись к лихорадке крестового похода по мере того, как Урбан путешествовал дальше, распространяя свое послание; и крестьяне, и рыцари одинаково стекались под его знамена. Отозвалось так много людей, что папе пришлось убеждать некоторых остаться дома, чтобы собрать урожай и предотвратить опасность голода. Даже в самых смелых своих мечтах он и представить не мог подобной поддержки со стороны народа.
Этот исключительный отклик вызвал энтузиазм у папы, но ужаснул Алексея. Неуклюжая толпа западных рыцарей, заполонившая его город, была последним, в чем он нуждался. В действительности ему требовалось лишь некоторое количество наемников, которые признавали бы его руководство — а папа дал ему необученную и слабо управляемую толпу, которая плохо слушалась и много требовала.
Было еще множество причин не доверять крестоносцам. Папа не только умно подменил Константинополь Иерусалимом, сделав его объектом священной войны. Он также не озаботился упомянуть Алексея хотя бы в одной из своих речей, оставив крестоносцев полностью в своей власти — в полном соответствии с идеей о том, что именно римский понтифик, а вовсе не император, является высшим авторитетом в христианском мире.
Более того, сама идея о «священной» войне была чужда для византийского склада ума. Как учил в IV веке святой Василий Кесарийский, убийства иногда нельзя избежать, но оно никогда не бывает похвальным поступком, и безусловно не может быть основанием для отпущения грехов. Восточная церковь настойчиво держалась этой линии столетиями, отвергнув даже попытку великого воина-императора Никифора Фоки признать мучениками солдат, павших в боях с мусульманами. Разумеется, войны могут быть справедливыми, но в целом дипломатия гораздо предпочтительней. Кроме того, восточному духовенству не позволялось брать в руки оружие, и странный вид норманнских церковников, вооруженных и даже ведущих за собой солдат, приводил настороженных хозяев в замешательство.
Этим странным западным рыцарям нельзя было ни в чем доверять, и некоторые византийцы подозревали, что истинной целью крестового похода было не освобождение Иерусалима, а захват Константинополя. Всякому, кто в этом сомневался, было достаточно только взглянуть на знать, уже выступившую в путь: впереди прочих был Боэмунд — ненавистный сын Роберта Гвискара.
Первая группа крестоносцев, прибывшая под стены города, не улучшила мнения Алексея о себе. После того, как папа вернулся в Италию, другие люди взяли на себя задачу проповедовать в пользу крестового похода, рассыпавшись во все стороны, чтобы распространять эту весть. Один из них, довольно неприятный монах по прозванию Петр Пустынник, проповедовал среди бедных, предлагая беспомощным крестьянам шанс спастись от их тяжелой жизни. Собрав сорок тысяч последователей, среди которых были мужчины, женщины и дети, слишком нетерпеливые, чтобы ждать официально назначенной даты начала похода, Петр повел свою неуклюжую орду к Константинополю. Когда они достигли Венгрии, стало ясно, что многие присоединились к крестовому походу по менее чем благородным причинам, и ни Петр, ни кто-то другой не имеет над ними власти. Разграбив все на своем пути через сельскую местность, они устроили пожар в Белграде и штурмовали стены любого города, который не соглашался их кормить. Возле города Ниш разгневанный византийский наместник попытался вооруженной силой преградить этому воинству дальнейший путь на Восток и призвать его к порядку, в произошедшей стычке было убито десять тысяч «крестоносцев».
Когда Петр и его крестьянский крестовый поход достигли Константинополя, они больше походили не на армию, а на толпу усталых и голодных разбойников. Понимая, что у этого воинства нет ни единого шанса выстоять против турок, Алексей посоветовал им повернуть назад, но эти люди зашли слишком далеко и были твердо уверены в своей неуязвимости. Они уже представляли собой проблему, хватая все, что им нравилось, и опустошая предместья Константинополя — и Алексей, предупредив их в последний раз, переправил их в Малую Азию.
Крестьянский крестовый поход завершился предсказуемым провалом. Большую часть следующих трех месяцев крестоносцы грабили местное греческое население — очевидно, не признавая в нем братьев по христианской вере — а затем попали в турецкую засаду. Петр Пустынник сумел выжить и с трудом добраться обратно до Константинополя, но прочей части его «армии» повезло куда меньше. Самых юных и красивых детей турки оставили для невольничьих рынков, а все остальные были убиты.
Прочие отряды крестоносцев, что прибывали следующие девять месяцев, ничуть не походили на жалкую толпу, которую привел Петр. Возглавляемые самыми могущественными рыцарями в Западной Европе, они были сильны и дисциплинированны, а размером превосходили любое войско, какое мог собрать Алексей. Снабжение едой и размещение такого огромного количества людей было сущим кошмаром, еще более усилившимся от того, что ни крестоносцы, ни Алексей ни на грош не доверяли друг другу. Очевидно, что императору пришлось улаживать ситуацию с величайшей осторожностью. Раз эти пришельцы с Запада так высоко ценят клятвы, они все должны поклясться ему в верности, но это нужно сделать быстро. Прибывая по отдельности, эти армии были достаточно малы, чтобы величие столицы вызвало у них нехорошие мысли — но если им позволить объединиться, они несомненно задумают напасть на город. Константинополь был соблазном для многих поколений потенциальных завоевателей до крестоносцев; с чего бы последним было отличаться от прочих?
Беспокойство императора имело под собой основания. Константинополь был не похож на прочие города, пришельцы с Запада никогда не видели большего богатства и кружащей голову роскоши. Для бедного рыцаря город был чем-то необыкновенно странным, купающимся в золоте, а население его было в двадцать раз больше, чем население Парижа или Лондона. Повсюду в церквях отправляли загадочные обряды, которые казались пугающе еретическими, а на улицах, заполненных торговцами и знатью, разодетыми в яркие и богатые одеяния, можно было услышать разговоры на дюжине экзотических языков. Общественные памятники были невообразимо огромными, дворцы нестерпимо величественными, а рынки — чрезмерно дорогими. Произошло неизбежное столкновение культур. Византийцы, раздраженные толпами «союзников», которые грабили их города и похищали урожай, относились к крестоносцам как к варварам, едва тронутым цивилизацией; крестоносцы, в свою очередь, не скрывали презрения к наряженным в струящиеся одеяния и окруженным надушенными евнухами «изнеженным» грекам, которым люди с запада были нужны лишь для того, чтобы сражаться вместо них.
Раздраженная приторными церемониями византийского двора, большая часть высокородных крестоносцев сначала обращались с императором с едва прикрытым презрением — один рыцарь даже дошел до того, что нахально расселся на императорском троне, когда Алексей вышел, чтобы встретить его. Впрочем, император твердо держался своих позиций. Прозорливо сочетая туманные угрозы и роскошные подарки, он добился того, чтобы клятву принес каждый из них. Немногие из прибывших горели желанием поклясться в верности чужому императору (в частности, Боэмунд пытался увильнуть от клятвы), но в конце концов практически все предводители согласились вернуть империи каждый завоеванный город. Лишь прославленный Раймон Тулузский упрямо отказался от точной формулировки, вместо того ограничившись довольно туманным обещанием «уважать» жизнь и собственность людей императора.
В начале 1097 года тяжелые испытания были окончены, последних крестоносцев переправили через Босфор и высадили на азиатском берегу. Алексей почувствовал колоссальное облегчение. Армии, налетевшие на его империю, были более угрозой, чем помощью, и даже если они одержат победу в Анатолии, то, скорее всего, окажутся там более опасными, чем разобщенные теперь турки. В любом случае теперь ему оставалось только ждать развития событий.
Высадившись на берег, крестоносцы отправились к Никее, древнему городу, в котором почти восемьсот лет назад состоялся первый Великий церковный собор. Турецкий султан, уничтоживший крестовый поход простонародья, был скорее раздосадован, чем встревожен, и полагал очередных пришельцев людьми того же сорта. Но вместо этого он обнаружил армию опытных воинов верхом на могучих лошадях, чьи мощные доспехи делали их полностью неуязвимыми для турецких стрел. Турецкая армия была разбита первым ударом тяжелой конницы крестоносцев, и ошеломленный султан поспешно отступил.
Единственным, что омрачило для крестоносцев их победу, был тот факт, что гарнизон Никеи предпочел сдаться византийскому командующему — а тот быстро закрыл ворота и отказался позволить крестоносцам насладиться положенным по обычаю грабежом. Для византийцев подобное поведение было полностью логичным, поскольку население Никеи составляли преимущественно христиане византийского толка, но для крестоносцев оно выглядело предательством. Они начали задаваться вопросом, кто ближе для императора, враги или союзники — особенно когда захваченным в плен туркам был предложен выбор между службой под имперскими знаменами и безопасным возвращением домой. На тот момент крестоносцы заглушили свой скептицизм, но их подозрения не предвещали ничего хорошего дальнейшим отношениям с Византией.
