Он краснеет.
– Мне восемь, – весомо произносит он, словно это солидный возраст. – И я на службе с шести.
– Ты отважный молодой человек, – говорю ему я и вижу, как она по-мальчишески краснеет.
Пока мы едем так быстро, как только можем в сером свете зимнего утра, я вижу, как все оглядываются по сторонам, слушают барабаны и трубы; они настороже и напуганы, они ждут большую армию с севера. Они боятся, что вывернут из-за поворота на дороге и увидят стену солдат, пришедших за мной. Боятся, что прямо сейчас конники северян настигают нас, приближаются к нам сзади, нагоняют, как бы быстро мы ни ехали. Они знают, что по дороге за нами мчатся те, кто поклялся восстановить истинную религию и истинную королеву, армия, идущая под знаменем самого Христа, во имя Его, идущая отомстить за святотатство в своих церквях, за предательство своей королевы, за грех против истории страны. Пленившие меня знают, что они не правы, знают, что их превосходят числом и потому они разбиты до начала войны. Они двигаются быстро, почти бегут, их головы склонены, их лица серы; они в ужасе.
Агнес, Мэри и я едем рядом, молча, иногда украдкой обмениваясь улыбками, нам трудно не смеяться вслух. Я смотрю вперед и вижу бедного Шрусбери с каменным от тревоги лицом, он шарит взглядом по горизонту. Рядом с ним едет милорд Гастингс, лицо его мрачно, на поясе меч, в складках плаща спрятан кинжал убийцы. Ему не нравится то, что приходится бежать от превосходящей силы, он ненавидит вонь страха, исходящую от его людей, когда они торопятся по дороге.
За нами, как всегда отстав, поспешает грозная графиня Бесс, она собирала припасы, чтобы отправиться следом, без сомнения, посылала гонцов в Лондон за новостями, отчаянно желая оказаться на правильной стороне, отчаянно желая знать, какая же сторона будет правильной. Я не возьму ее к себе, какую бы сторону она ни приняла. Я не забуду, что она собиралась отдать меня Гастингсу. Не забуду, как она боится, что я хочу ее мужа. Я презираю ревнивых жен, и я провела всю жизнь, опутанная страхами менее красивых женщин.
Она была во дворе, когда мы забирались на коней, была возле меня, когда ее муж поднял меня в седло, старалась не дать нам ни мгновения побыть вместе. Она стояла рядом даже при паже Бэбингтоне. Взяла меня за руку и подняла ко мне напряженное лицо.
– Клянусь, вам ничто не угрожает, – тихо пообещала она. – Если вам будет угрожать опасность, я приду и освобожу вас. Если Сесил пришлет известие, чтобы вас препроводили в Тауэр, я вас выведу. Я на вашей стороне. Я всегда была на вашей стороне.
Я не дала ей увидеть, как обрадовалась. Non, vraiment![26] Разумеется, я не надеюсь, что она меня спасет, она такая лгунья! Это обещание – всего лишь отчаянная попытка остаться на обеих сторонах стразу. Но если мне это о чем-то и говорит, так это о том, что она считает, что армия северян победит. Какие бы новости она ни получила из Лондона, ее предупреждают, что у людей Елизаветы дела плохи, так плохи, что Бесс хочет, чтобы я знала: она – мой друг. У нее в кармане известие из Лондона, и теперь она хочет быть моим союзником. Я смотрю, как Бесс, графиня Шрусбери, отворачивается от всего, во что верит, отчаянно желая оказаться на правильной стороне. Я не смеюсь вслух, я даже не даю ей увидеть, что меня это веселит. Я бережно сжимаю ее руку.
– Вы были мне добрым другом, графиня, – с улыбкой говорю я. – Я не забуду ни вас, ни вашего мужа, когда все себе верну.
1569 год, ноябрь, дорога из замка Татбери: Бесс
Когда женщина думает, что муж у нее дурак, браку конец. Расстаться они могут через год или через десять, а могут прожить вместе до смерти. Но если она думает, что он дурак, любить его она больше не будет.
Так я думаю, трясясь по дороге на юг, склонив голову от ледяной мороси, оставив за спиной брошенный Татбери и направляясь в сторону битвы или, что хуже, поражения. Мне повелели совершить убийство, надо мной висит суд за измену. Такая трагедия со мной случилась. А я-то думала, что выбирала всегда так мудро, что закончу свои дни графиней, с мужем, которым восхищаюсь, в одном из лучших домов Англии. Теперь я еду позади каравана фургонов, увозящих самые ценные мои пожитки, отчаянно желая спрятать их где-то в надежном месте, прежде чем на нас нападут, прежде чем мы попадем между двух наступающих армий. И все это потому, что муж у меня дурак.
Женщине нужно изменить свою природу, если она хочет стать женой. Научиться прикусывать язык, подавлять свои желания, умерять свои мысли и проводить свои дни, ставя другого прежде себя. Ей нужно ставить его прежде себя, даже когда она рвется спасать себя или своих детей. Нужно ставить его первым, даже если разум ей велит этого не делать. Быть хорошей женой значит быть железной женщиной, самой надеть на себя уздечку, чтобы обуздать свои способности. Быть хорошей женой – это поработить себя в угоду тому, кто хуже тебя. Быть хорошей женой – это обрубить свою силу так же, как родители нищих отрубают детям ступни для общего блага семьи.
Если муж неверен, хорошая жена только сморгнет. Учитывая, каковы мужчины, теряет она немного: прижмут по-быстрому к стене или поваляют по сырой траве. Если он игрок, она может его простить и заплатить его долги. Если нрав у него крутой, научится не попадаться под руку, или ублажать, или драться. Всему, что поможет ей благополучно дожить до конца дня, пока он не придет виниться в слезах, как часто делают тяжелые на руку мужья. Но если муж ставит под удар дом жены, ее состояние, ее благополучие, если он рискует тем, чему она посвятила саму жизнь свою, тогда я не понимаю, как ей его простить. Единственный смысл замужества – получить дом и состояние, и детей, которые их унаследуют. А ужасная опасность замужества в том, что все принадлежит мужу: все, что она приносит с собой в брак, все, что она наследует или зарабатывает за время брака. По законам страны жена ничем не может владеть независимо от мужа: ни домом, ни детьми, ни самой собой. В браке она отписывает все под его опеку. Так что если муж уничтожит то, что она ему принесла, – потеряет дом, потратит состояние, лишит детей наследства, будет к ней недобр, – она ничего не сможет сделать, только смотреть, как сползает в нищету. Он дурак, и я боюсь, что она его больше никогда не полюбит. И сама она была дурой, что выбрала его.
И – да. Это как раз мой случай. Я позволяю ему играть, не произнося ни слова упрека, я уклоняюсь от него в редкие минуты гнева, я даже отвернулась, не замечая того, как он обожает молодую королеву; но я не могу простить ему того, что он поставил под удар мой дом. Если его признают виновным в измене, его обезглавят и заберут все его имущество, и я потеряю Чатсуорт и все, что мои прежние мужья и я собирали вместе. Я не могу простить его за то, что он пошел на этот риск. Меня больше пугает это, а не мысль о том, что его обезглавят. Потеря Чатсуорта станет потерей дела всей моей жизни. Потерять Чатсуорт – это потерять смысл себя самой. Он дурень, а я – миссис Дурень, и он сделает меня бездомной миссис Дурень, что еще хуже.
