вам об этом…
Я побежал снова домой – захватить пистолеты. Я пишу эти строки в то время, пока седлают лошадь… Господи, что можно…
16 ноября
Я поскакал в лес.
Я не помню, чтобы я думал в это время о чем-нибудь. Только одна мысль владела мною: «Надо успеть!.. Надо успеть!..»
Солнце уже зашло, когда я выехал на лужайку. Два болвана схватили мою лошадь за уздцы, но я бичом снес им лица. Я спрыгнул с коня, бросил уздечку на земляничное дерево. И я проник в гонфу, расталкивая людей направо и налево.
Я помню, что кричал. Там, на корзине, стояла в красном сиянии мамалои. Змея обвивалась кругом голубой повязки. И, высоко подняв, она держала за шею мое дитя. Мое дитя и ее дитя… И душила его, душила его, душила его…
Я помню, что я кричал. Я выхватил браунинги и стал палить. Одному выстрелил в лицо, другому в грудь. Она спрыгнула с корзины. Я подскочил к ней и вырвал ребенка. Я увидел, что он был уже мертв. Еще такой теплый, такой цветущий…
Я стрелял во все стороны в черные тела. На меня кинулись, окружили меня, теснили, выли, кричали, лаяли, покуда я убивал их. Потом я сорвал факел с балки и бросил его на соломенные стены. Они вспыхнули, как трут…
Я вскочил на лошадь и поскакал домой, увозя с собой моего мертвого ребенка. Я спас моего ребенка: не от смерти, но от зубов черных дьяволов.
Чуть позже
На моем письменном столе я нашел это письмо… Я не знаю, как оно сюда попало…
«Для Ф. X.
Ты изменил Симби-Китас, и они хотят тебя убить. Но они не сделают этого, если я принесу им в жертву моего ребенка. Я так люблю его, но тебя я люблю еще больше. Поэтому я сделаю то, что от меня требует Симби-Китас. Я знаю, что ты меня прогонишь, когда узнаешь, что я сделала. И потому я приму яд, и ты уже никогда более меня не увидишь. Но ты убедишься, как сильно я тебя люблю. Потому что теперь ты уже совсем спасен. Я люблю тебя.
Аделаида».
И вот моя жизнь разбита. Что остается мне теперь делать? Ничего не знаю. Я запечатаю эти листки в конверт и отошлю. Еще немного усилий, и… и потом – что?
…Я тотчас же ответил на письмо. Я написал на конверте дополнительно адрес агента Гамбург-Американской линии и сделал заметку: «Без востребованности адресатом прошу возвратить». Я получил письмо обратно с пометкой: «Адресат умер».
Рагуза
Июль 1907
Тофарская невеста
Много диковин видал я по свету…
Вальтер фон дер Фогельвайде[36]
Подыскивать жилье для съема – такая несусветная морока, доложу вам: вверх и вниз по пыльным лестницам лазаешь, с одной улицы на другую мотаешься, одни и те же ответы на одни и те же вопросы слушаешь – упаси Господь!
С десяти часов я в поисках, а теперь уже три. Устал, как ломовая лошадь!
Итак, еще раз на третий этаж.
– Хотелось бы посмотреть комнаты.
– Пожалуйста. – Женщина проводит меня темным коридором и отворяет одну из дверей. – Вот здесь.
Вхожу. Комната большая, поместительная и не так уж плохо меблирована. Диван, письменный стол, качалка – все, что требуется.
– А спальня?
– Дверь налево.
Женщина отворяет ее и показывает комнату. Даже английская кровать! Я в восторге.
– Цена?
– Шестьдесят марок в месяц.
– Отлично. На роялях тут не играют? Маленькие дети имеются?
– Нет, у меня только совершеннолетняя дочь, и она замужем, в Гамбурге. Что до любителей помузицировать, то и их нет – ни у нас, ни внизу!
– Какое облегчение! В таком случае я снимаю эти комнаты.
– Когда желаете переехать?
– Если можно, то сегодня же.
– Конечно же, заезжайте.
Мы снова вернулись в гостиную. Как раз на противоположной стороне оказалась еще одна дверь.
– Послушайте, – обратился я к хозяйке, – а вот этот проход куда ведет?
– Там еще две комнаты. Они тоже сдаются.
– В них живете вы сами?
– Нет, мое место на другой половине дома. Эти комнаты в настоящее время ни за кем не значатся – жильца на них нет.
Тут я спохватился:
– Надеюсь, что из них имеется самостоятельный выход в коридор?
– К сожалению, нет. Вам придется разрешить жильцу тех комнат проходить через вашу приемную.
– Что? – вспылил я. – Благодарю покорнейше! Вы предлагаете мне проходной двор, по которому будет шляться всякий, кому только не лень? Этого только недоставало!
Так вот почему такая скромная цена! И как я раньше подвоха не учуял! Я готов был лопнуть от злости, и ко всему еще я настолько устал от всей этой беготни, что у меня даже не хватало сил как следует выругаться.
– Отчего же вам тогда не взять все четыре комнаты! – предложила было хозяйка.
– Мне нужны не четыре, а две комнаты, черт вас возьми! – бесновался я.
В ту минуту кто-то позвонил; женщина пошла отпирать, бросив меня в одиночестве.
– Здесь сдаются меблированные комнаты? – услышал я голос из парадной.
«Еще один простак», – подумалось мне злорадно. Загодя потешаясь над тем, что этот человек скажет по поводу столь выгодной пропозиции, я шмыгнул в комнату справа – дверь была наполовину отворена. То была зала средней величины, приспособленная одновременно и для спальни, и для гостиной. Узкая дверь в противоположной стене вела в маленькую пустую каморку, слабо освещаемую маленьким окошком; оно, как и все остальные, выходило в громадный парк – один из немногих пережитков гордости берлинских патрициев.
Я снова вернулся в гостиную; вероятно, все предварительные переговоры были уже окончены, и теперь господину съемщику предстояло глянуть на обратную сторону медали! Но я
