Все остановились среди тщательно возделанных деревьев и с любопытством принялись озираться по сторонам, выжидая.
Глаза Артии медленно распахнулись. По дорожке навстречу им медленно шел человек. Одет он был роскошно — шелковый камзол, кружевная рубашка. Без парика, волосы кудрявые, с проседью. Походка знакомая — чуть приволакивает ногу. Эбад едва слышно ахнул.
— Но это же… это… — прошептал Соленый Питер у Артии за спиной.
Планкветт, словно оперенное пушечное ядро, с пронзительным криком взметнулся в воздух и полетел к губернатору.
Ибо это был — Артия первой произнесла это имя — Хэркон Бир.
* * *
После роскошного ужина (испорченного только предзакатными воплями лемуров во дворе) Хэркон повел гостей смотреть дом.
— С наступлением темноты мы освещаем себе путь факелами, ламп не зажигаем. Факелы отгоняют москитов, и внутри, и снаружи.
Акцент у него был прежний, мягкий мелодичный выговор канадийского горца, по-актерски хорошо поставленный. Артии казалось, что этот голос исходит из прошлого. В тот день, когда всё вернулось, он пришел к ней первым, вместе с голосом ее матери.
Они прошли по огромным залам с мраморными мозаичными полами, поднялись по широкой лестнице с позолоченными перилами. Внутри дома журчали фонтаны, а кое-где в стенах были устроены уютные гроты. Но везде было довольно пусто: обстановку составляли лишь бесконечные статуи, ящики да окованные бронзой сундуки.
— Полюбуйтесь, друзья мои. — Взмахом тонкой шпаги Хэркон Бир отворил один из сундуков. Крышка откинулась, и свет факела заплясал на грудах красивейших камней. Там были огромные винно-красные рубины, желтые, как осенняя листва, топазы, нитки жемчуга, бесчисленные монеты — мухуры из Индеи, франкоспанские дублоны и луидоры…
— Подделки, — пояснил Хэркон, от души потешаясь над вытянувшимися лицами своих спутников. — Старая актерская шутка. Настоящее мое богатство хранится в банке в Порт-Либерти, в Амер-Рике.
Известие о том, что его любимые песо оказались поддельными, казалось, лишило Планкветта всяческого интереса к происходящему. Он уселся на голову бронзовой статуе, зевнул, щелкнул клювом и задремал.
Несколько человек из свиты Хэркона остались на ужин и теперь присоединились к экскурсии. Это были капитаны кораблей, стоявших в бухте, и их офицеры, всего семеро. Корабли эти и составляли флот Хэркона, хотя теперь, по его собственным словам, они редко выходили на пиратский промысел. Мистер Бир стал респектабельным торговцем, хорошо известным на африканийских и арабийских берегах, и поэтому путешествовал по миру без опаски.
— Хотя в Ангелии меня бы повесили, — признался Хэркон. — И в Канадии, наверно, тоже…
Он мало рассказывал о том, как жил в первое время после расставания с актерской труппой в Ландоне. Еще меньше — о тех днях, когда был настоящим пиратом. Но теперь…
— Я втянулся в эту жизнь, — сказал он. — Она началась отчасти случайно. Эбад, ты понимаешь, о чём я говорю? Старая история — на корабль нападают пираты. Предлагают выбор — погибнуть или перейти к ним. Так человек и становится пиратом.
— Так и со мной было, — подтвердил Катберт. — Разве кто-нибудь скажет — мол, прикончите меня поскорее, я к вам служить не пойду?!
Феликс, мрачный и бледный, стоял на другом конце комнаты, задумчиво перебирая фальшивые драгоценности из сундука. Унылым, бесцветным голосом он произнес:
— Кое-кто так и говорит, мистер Катберт. Кое-кто…
— Ну, и флаг им в руки. А я не таков!
— И я, — поддержал его Хэркон. — Эбад, друг мой, скажи, ты понимаешь, почему я так поступил? — Лицо Хэркона расплылось в белозубой улыбке. Улыбке, скрывающей тревогу.
Артия посмотрела на Эбада. Он всегда умел многое скрывать, не умел скрыть лишь одного — того, что он что-то скрывает.
И Эбад ответил так же уныло и бесцветно, как Феликс:
— Теперь я не лучше тебя, Хэркон.
— Намного лучше, потому что, как я понимаю, ты придерживаешься правил, принятых в спектакле. Правил, которые придумала Молли. Ни у кого не отнимаешь жизни…
Артия спросила:
— Значит, Хэркон, тебе доводилось убивать?
— Только для самозащиты.
— Защитить себя можно разными способами, мистер Бир…
Хэркон отвел глаза.
— Ты такая же, как твоя мать, и судишь слишком жестко. Ты молода, Артия, и везуча, как семнадцать тысяч чертей. — Он вздохнул и добавил: — Вот почему я уверен, Эбадайя, что ты сохранил ту карту или, скорее всего, отдал ее Артии.
Их было поровну — восемь на восемь. В дрожащем свете факелов стояли они: Артия и ее семеро, Хэркон и его семеро.
Но ни одна рука не потянулась к шпаге или пистолету. Артия спросила:
— Хэркон, дружище, а что ты думаешь о карте Острова Сокровищ?
— Она стоит кучу денег.
— А разве ты сам никогда не пытался найти эту кучу денег?
— Пытался. Но так и не нашел. Я же сказал — мне везет не больше, чем всем остальным — обыкновенным — людям. Но ты, капитан Артия, чертовски удачлива. Я верю, что ты.. — Хэркон помолчал, его глаза сверкнули. И снова заговорил — словно колокол ударил: — …настоящая Пиратика.
— Но Пиратика, мистер Бир, — возразила Артия, — это всего лишь персонаж, которого Молли играла на сцене.
— Верно, в начале она была персонажем. Но благодаря тебе Пиратика ожила. Мало того, я вижу Пиратику сейчас, прямо перед собой. Пиратику, удачливую, как семнадцать тысяч чертей, — повторил он. — Я тебе не вру. Вы все — мои давние друзья. Должен же кто-то запустить лапу в тот сундук с сокровищами. Я знаю, вы хотите попробовать. И я помогу вам, чем сумею.
Он резко повернулся, взмахнув полами шелкового камзола, и повел их вверх по другой лестнице, более узкой.
Неужели так бывает всегда — ты находишь старых друзей, но не знаешь, можно ли им доверять? Артия обвела взглядом свою команду.
Планкветт летел вслед за ними неторопливыми кругами. Лицо Эбада было как покров из темноты, а лицо Феликса — как покров из белой эмали.
Остальные были пьяны и веселились вовсю.
Она понимала, что Хэркон ни на грош не верит ее словам о большом флоте, поджидающем «Незваного» в море.
И тут они вошли — подумать только! — в картинную галерею. На стенах висело тридцать или сорок полотен. В колеблющемся свете факелов казалось, что изображенные на них дворцы, пейзажи и люди ожили и движутся.
— Моя единственная отрада, — сказал Хэркон. — И стоит гроши…
Они шли между двумя рядами картин.
— Вот где оно, его сокровище, — пробормотал Эбад. — А те игрушки, которые он нам показывал, — груда стекла, в которую подмешано несколько настоящих камушков. Или я ничего не понимаю…
