Вообще-то лучше всего было пойти к Стасе. Конечно, к ней не пустят, но можно купить кулек леденцов и передать. Однако накануне все вместе они уже пытались так сделать, но Стасина мама встретила гостей неласково. Просила «не беспокоить девочку хотя бы в течение недели». Она, мол, все еще лежит. И к окнам подходить ей нельзя, от них дует…
Лодька пошел на Стрелку.
Синий, Каюм и Цурюк играли в ножички. Райка Каюмова, Славик Тминов и Костик Ростович прыгали через веревку — двое крутят, а третий скачет, пока не запутается в шнуре отвыкшими от летней резвости, еще незагорелыми ногами.
Лодька обрадовался Каюмовым. Оказалось, что они не ужились с родственниками под Челябинском и недавно вернулись на старое место, в прежнюю квартиру.
Лодьке тоже сдержанно обрадовались. А он почувствовал себя так, словно был, вроде Каюмовых, в долгой отлучке и сейчас вернулся домой.
— Ребята, айда к цирку, там мороженое продают!
— А на какие шиши… — сказал Синий.
— На мои!
Десятки хватило на три стаканчика (и остался еще рубль). Один стаканчик Лодька дал Каюму и Райке, второй — Славику и Костику, а третий оставил для себя, Синего и Цурюка. Сели на штакетник, стали подцеплять мороженное сломанными пополам и на три части плоскими палочками. Молча и с удовольствием. Первую фразу произнес Цурюк — выскреб бумажный стаканчик лучинкой и облизнулся:
— Хорошо, но мало…
— Свинья ты, Цурюк, — рассудил Синий. — Лучше бы сказал Севкину спасибо.
— А я чё… я это… спасибо…
— На здоровье… — Лодька встал. — Пойду я, ребята. Дела всякие…
Он перешел Первомайскую и оказался у «Дворца». Внутри, за стеклами, конечно, никого не было, выходной. Но Лодька решил заглянуть на двор. И правильно! Толкнул калитку и сразу увидел всех: Борьку (то есть Борю), Клима, Аркашу, Эдика и Агату. Агата сидела на перекладине приставной лестницы, остальные играли в городки.
— А вот и он, — сказал Клим. — Я же говорил, что отыщет нас…
Лодька для порядка надулся:
— Могли бы и подождать.
Борька объяснил:
— Мы ждали. Пришли сразу после демонстрации, сидели… А ты, наверно, еще глазел на колонны…
В общем-то, он был прав, Лодька дуться перестал. Включился в игру.
Агата с лестницы сказала:
— Мальчики, хватит палками кидаться. В «Комсомольском» в два часа детский сеанс. Говорят, ребят сегодня пускают без билетов.
— А что за кино? — спросил Клим и разбил метким ударом «бабушку в окошке».
— Кажется, «Красный галстук»…
— Сколько можно… — поморщился Эдик.
— Дареному коню… — сказал Клим. — Я советовал бы пойти…
Пошли. Снова посмотрели знакомую киноисторию (она, кстати, кончалась первомайским эпизодом)…
Кто в дружбу верит горячо,Кто рядом чувствует плечо… —
опять надолго застряло в голове у Лодьки…
Третьего мая в биологическом кабинете, перед первым уроком, Бахрюк опять подкатил к Лодьке. Ехидно так:
— Ну, чё, Александр Сергеич, перетрухнул тогда на улице? — и объяснил собравшимся: — Длинный Вьюн у него на демонстрации чуть не вытащил червонец из кармана… — Увидел, что новость не вызвала восторга, и снова обратился к Лодьке: — Эх ты, ротозей в красном галстучке… Думаешь, он чем его тащил? Он пинцетом тащил, аккуратненько. Эх ты…
Горделивая снисходительность Бахрюка была совершенно глупой.
— Чем вы со своим Вьюном хвалитесь! Ведь не вытащил! Толку не хватило…
— Зато ты чуть не обкакался, башкой завертел. Хотел мильтона позвать, да? Дурак! Да тебе за это через пять минут брюхо распотрошили бы!
— Чем? — сказал Лодька. — Тем самым ножиком?
— Чево-чево? — прищурился Бахрюк, но угроза его была нерешительная. — Каким «тем самым»?
— Знаешь, каким…
— Я… я-то, может, и знаю! А ты не знаешь, и рот не разевай! А то хуже будет…
Лодька хотел спросить, что именно «будет хуже», но в кабинет ворвалась биологичка Собакина.
— Почему не на местах?! Для кого был звонок?!
Ну и все как всегда. Несмотря на цветущий май за окнами…
К воскресенью похолодало. Оно и понятно — если вовсю расцвела черемуха, без пакостей в погоде не обойтись! На репетицию пришлось идти в плотной куртке. («Иначе совсем никуда не пойдешь! Забыл, как маялся в феврале?»)
На репетицию пришел Кирилл. Не Советника играть, а попрощаться — завтра на сборный пункт. Поэтому репетировали кисло и закончили быстро. Стаси по-прежнему не было.
Потом пошли провожать Агату, привычным путем. Все казались не то чтобы приунывшими, но какими-то озабоченными. Лодька сперва думал: это от общего настроения, из-за Кирилла, из-за непонятности со сроками премьеры. Но вдруг увидел, что все поглядывают на него. Непонятно как-то, искоса… Чего это они? Хотел уже спросить: «В чем дело?» Но воспитанный, как юный кадет, Эдик Савойцев опередил:
— Лодя, извини… но, может быть, тебе сегодня не ходить с нами?
Лодька понял сразу: это конец. Конец их «дворцовой» дружбе, всем весенним радостям, ощущению постоянного праздника. Той жизни, которую он называл про себя «В вихре танца».
Всё, дотанцевался.
Еще ничего не было ясно: почему, с какой стати, чем он им не угодил, но эти вежливые, почти ласковые слова были как удар топора.
Конечно, Лодька спросил (спокойно и независимо):
— А что случилось?
— Ну, видишь ли… — замялся обычно решительный Клим. — Бывают дела, в которых не обязательно участвовать всем…
— «Всем» — это, значит, мне?
«Во как всё рушится! В момент… Почему?» — Лодька глянул на Бориса. Тот шел, глядя в сторону. «Ну ясно: «Мое дело — сторона…» Ай да Аронский!..»
— Любопытно, что за дело, — с самым безразличным видом хмыкнул Лодька.
— Мы потом объясним! — весело сказал Аркаша.
— А сейчас?
Клим обрел прежнюю уверенность:
— Лодя, ты наш друг?
— До сих пор думал, что да.
— И правильно думал. Но ведь ради дружбы надо иногда идти на жертвы, правда? Вот мы и просим…
— Ради какой дружбы? Той, которая «должна быть без щербинки»?
— Ты зря обижаешься, Лодя, — сказал Эдик.
— Разве заметно, что обижаюсь?
— Да, — сказал Клим. — И напрасно. Просто сегодня так сложились обстоятельства…
— Слова-то какие… — вздохнул Лодька. С ясным пониманием, что «обстоятельства сложились» не сегодня. Разом припомнились случаи, когда компания мягко, незаметно пыталась отодвинуть его в сторонку. Замолкали, когда подходил, «забывали» позвать, если собирались куда-то, недоговаривали что-то в беседах… Он старался не замечать. Говорил себе, что все это пустяки, обойдется. Ведь нельзя из-за мелочей терять главную радость, терять сразу всех друзей… Оказалось, что зажмуривался, прятал голову под мышку…
И ясно было теперь, что нет смысла требовать объяснений, упрекать, говорить что-то обидное… Ну, выходит, что «не ко двору». Следовало понять это раньше…
Но Борька-то!
— Ладно, я пошел… — Хотелось говорить обыкновенно, а получилось… Впрочем, наплевать, как получилось! — Аронский, а ты? Пойдешь с ними? Или, может, проводишь меня?
У Борьки набрякли губы.
— Лодь, ну, ты чего? Раз так получилось сегодня… Я потом к тебе зайду…
— Потом — не надо.
Лодька рывком развернулся. Если бы у Лодьки был рыцарский плащ, взметнувшийся подол хлестанул бы их всех по лицам. Но плаща не было. Оставалось засунуть руки в карманы. Лодька это и сделал. И зашагал с прямой спиной прочь.
Он удивлялся, что не ощущает горечи и беды. Лишь толклось в голове: «Кто в дружбу верит горячо, трам-пам-пам… Кто рядом чувствует плечо, тум-турум…»
Вечером Лодька улегся рано, однако не спал до середины ночи. Собралась и торжественно гремела над городом Тюменью гроза. В окнах медленно загорался голубой огонь, ревели струи. Как было не вспомнить «Люблю грозу в начале мая…» Лодька гроз не любил — ни в мае, ни вообще. Побаивался даже. Но сейчас просто не обращал на грохот и вспышки внимания. Думал о том, что случилось. Ну, Клим, Эдик, Аркаша, Агата — это в конце концов понятно. Всеволод Глущенко — не их. Но Борька-то…
Потом Лодька велел себе больше не думать и выключился. И проспал бы школу, если бы не мама…
В школе Лодька ни к кому из них не подходил, встреч не искал. Они — тоже… Ощущения потери и горечи по-прежнему не было. Наверно, оно придет позже. А гордая обида — она да, была! Но он терпел… Он даже получил две пятерки — по немецкому и по Конституции СССР. А дома стиснул зубы и сел за алгебру — Варвара, видимо, осатанела от весенних настроений и задавала выше головы.
Весна, кстати, вернулась. После ночного ливня принялись набирать цвет яблони и сирень. До обалдения пахло свежей тополиной листвой…
Во вторник Лодька изловил в школьном коридоре Борьку, прижал к стенке и потребовал объяснений.
