– Тогда позвольте мне вам помочь.
– Нет, что вы, этого не требуется.
– Две пары рук способны сделать гораздо больше и быстрее, чем одна.
– Но… – Она сделала шаг назад, пропуская его в дом.
– Откуда мне начинать?
– Но вы такой нарядный, – запротестовала она, чувствуя невольное изумление. «Ноа Перрини – директор, преподаватель вуза», – говорила она себе, но вдруг в уме у нее почему-то возник образ строительного рабочего.
– Вы испортите свою одежду.
– Как я понимаю, речь идет не о кормлении свиней в загоне, полном навоза, а об уборке в помещении. Мне приходилось убираться дома. Смею вас уверить, моя одежда останется в целости и сохранности.
– Нет, в самом деле, Ноа. Я ценю ваше предложение, но…
– У вас на душе тяжесть, которую работа помогает снять, – сказал он, глядя ей прямо в глаза.
Она не запротестовала. Прямота, с которой он говорил, отрезвляла.
– Да, – тихо ответила она с чувством некоторого удивления. Она отнюдь не считала его проницательным человеком. – Как вы узнали?
– Я потерял близкого друга однажды. С тер пор прошло шесть лет.
– Это было самоубийство?
– В некотором роде. Оружием был джин. Он поклялся не пить больше двух-трех порций за обедом и объяснил, что время от времени водит машину в пьяном виде, когда на душе у него плохо. Я принял его обещание на веру и не придирался, пока в один прекрасный день, вернее, ночь, он не врезался в тыл гигантского восемнадцатиколесного грузовика. Ну а потом, как вы понимаете, все уже было поздно.
Пейдж трудно было не провести аналогию с тем, что произошло с Марой.
– Мне следовало бы сделать для нее больше, пока она была жива. Мне следовало лучше разбираться в ее внутреннем состоянии. Я должна была быть рядом с ней в трудную минуту, но этого не произошло. – Выпрямив спину, она уперлась руками в гудевшие мышцы поясницы и оглядела лестницу, которая вела на второй этаж. – Вот и все, что осталось. В том, что дом в запущенном состоянии, тоже есть моя вина. Я обещала кое-что здесь подкрасить, вставить новое стекло в дверь и заменить одну из ставен на верхнем этаже. Но если семейству, которое завтра приедет, дом понравится, они его купят и так, а времени у меня сейчас уже нет.
– Попросите ребят из моей школы помочь вам.
Она не поняла, что он имеет в виду, и посмотрела на Ноа вопросительно.
– Служба общественной помощи. Моя идея. Ребята могут ворчать и даже ругаться про себя, но в состоянии заново выкрасить весь дом за неделю.
Она покачала головой.
– Если и стоит заново покрасить какой-нибудь дом, то пусть это будет дом в нижней части Таккера. Люди, которые там живут, с удовольствием примут такую помощь. Что касается меня, то я могу за это заплатить. Вполне возможно, что время у меня еще будет. Кто знает, какие люди приедут завтра. Может быть, совсем не такие, как я думаю. Дом может находиться на торгах несколько месяцев.
– Надеюсь, что этого не случится, ради вашей же пользы. Вам необходимо отвлечься от всего этого.
Он снова посмотрел ей прямо в глаза, уже второй раз. И второй раз дал совет, что ей делать.
– Отвлечься? – спросила она со вздохом. – Все это тяжело, но необходимо. Как укол. – Она указала рукой на кухню, где оставался еще не вычищенным очаг. – Мне нужно продолжать.
– Но чем могу быть полезен я?
– В сущности, ничем.
– Прошу вас, – продолжал настаивать он. – Мне необходимо заняться чем-нибудь. Я буду или помогать вам, или раскатывать по городу еще несколько часов. Я не могу сейчас вернуться домой.
Пейдж задумалась: с чего бы это? – но от вопроса воздержалась. Она чувствовала себя не в силах взвалить на свои плечи еще и его беды. У нее есть работа, которую необходимо сделать, и чем дольше она будет прохлаждаться, тем позднее ей придется ехать домой.
– Идите наверх, – наконец проговорила она, указав на принадлежности для уборки. – Там четыре комнаты. Две – пустые. Можете начать с них – сотрите пыль, пропылесосьте, делайте, наконец, все, что хотите, лишь бы они выглядели более привлекательно. Торговец посоветовал поставить в каждую из них хотя бы немного мебели, но этим я займусь позже. Когда я закончу с кухней, то перейду к двум другим спальням.
– Так, может быть, я помогу вам на кухне?
Она отрицательно покачала головой и двинулась по коридору по направлению к кухне, чувствуя себя еще более опечаленной, чем до визита Ноа. В неожиданно проявленной им доброте было что-то трогательное. А ей необходимо было оставаться стойкой. Она хотела закончить работу, ради которой выбралась в дом Мары, и поехать домой.
Она вернулась на кухню, закончила чистить очаг, до блеска вычистила верхнюю часть плиты и конфорки. Затем вымыла холодильник, который был пуст и содержал в своем чреве один пакет молока, полбуханки хлеба, четверть пачки маргарина и засохшие остатки сыра. Сначала она не стала трогать содержимого холодильника, а принялась за пол. Но потом, подумав, вернулась, открыла дверцу и, понюхав молоко в пакете, вылила его в раковину. Сыр, маргарин и хлеб она одним резким движением швырнула в пластиковый пакет, предназначенный для отходов. Пейдж пожалела, что не разделалась с остатками продуктов раньше, все они несли на себе один запах – запах беды. К Пейдж опять вернулось ощущение пустоты.
Желая вдохнуть глоток свежего воздуха, она вышла через дверь с полукруглым стеклом в филенке на задний двор и, пользуясь неярким светом, который струился из окон, оглянула его, вбирая взглядом как единое целое. Птицы уже затихли в своих гнездах, готовясь отойти ко сну, и во дворе установилась тишина, которую почти не нарушал шорох листьев, – ночь стояла тихая. И теплая, хотя Пейдж лихорадило. Потирая плечи, она прошла дальше в темноту.
В том месте, где трава и кустарник незаметно переходили в невысокий лесок, она опустилась на землю. Темнота ночи соответствовала темноте, царившей в ее мыслях. Ночь расширяла и углубляла эту черноту, которая захватывала ее все больше и больше, пока ее собственное будущее стало представляться ей тоже в черном. Ей предстояло еще прожить долгие годы. Однако будущие дни, недели и месяцы не похожи на уже прожитые. Пожалуй, в них больше покоя и еще острее чувство одиночества. Печально до чертиков.
Она услышала его шаги, но не подняла головы.
– Что вы здесь делаете? – спросил Ноа.
– Мне было необходимо выйти на воздух.
Она почувствовала, как он опускается рядом, и хотела было запротестовать. Ноа Перрини, человеку строгих нравов и правил, было здесь совсем не место. Но в то же время он был живым и человечным и его присутствие делало ночь менее зловещей.
Его голос, прозвучавший в темноте, исходил именно от этой, его более человечной, половины.
