«Дорогая Лиззи!
Восхитительная новость! Как я тебе писала, маленькая девочка, которую я хотела удочерить, вот-вот вылетает из Индии. Я даже не могу тебе описать то облегчение, которое испытала. Это похоже на то, что утопающему кинули спасательный круг.
Если у меня будет лишняя фотография, я тебе обязательно пришлю. Она очень красивый ребенок, у нее темные волосы и карие глаза, как у меня. Я все еще не могу поверить, что она станет моей, как только приедет сюда. Мне необходимо заверить документы об удочерении в администрации штата Вермонт, но, как говорит представитель агентства по усыновлению, это чистая формальность. Самое главное, что основной пакет документов получил одобрение от индийских властей.
Мои родители не слишком хорошего мнения об удочерении мною ребенка. Когда я рассказала им о Самире, они сказали, что это не одно и то же, что иметь родного ребенка, и было бы лучше, если бы я им позвонила, чтобы сообщить, что вышла замуж и забеременела. Но это легче сказать, чем сделать. Когда я не смогла забеременеть от Дэнни, я думала, что это связано с его проблемами, но когда я не смогла забеременеть и после него, хотя очень старалась, то я забеспокоилась. Говорят, что такое бывает, когда слишком стараешься. А я, пожалуй, даже перестаралась».
Пейдж на секунду задумалась, кто же это мог быть. Она не могла вспомнить ни об одном мужчине, с которым бы Мара встречалась всерьез. Хотя, возможно, существовал человек, о котором она просто не знала.
Задумавшись над этим вопросом, она продолжала читать:
«Я полагаю, что что-то не в порядке с моей физиологией. А иногда думаю, что во всем виновата моя голова. Я стараюсь делать множество правильных вещей, но большинство из того, чем я занимаюсь, обречено на неудачу. Ну, например, как мое желание заполучить ребенка. И вот теперь я удочеряю Самиру, и мне наплевать, захотят ли мои родители признать ее своей внучкой или нет. В любом случае она будет моей.
С тех пор, как убежала Таня, у меня наступили тяжелые времена. Все в один голос твердят, что это не моя вина, но если не моя, то чья же? Мне казалось, что я в состоянии ей помочь – ну, например, она стала спать по ночам и перестала мочиться в постель, как прежде. Она стала говорить много, как никогда. Я до сих пор не могу понять, что же я упустила. Должно быть, у нее в мозгу появилась какая-то безумная идея. Может быть, это какой-нибудь мой необдуманный поступок или слово спровоцировали ее бегство.
Теперь ты понимаешь, что Самира мне необходима. Я должна доказать себе, что могу довести правое дело до конца. Это выглядит так, словно для меня в пространстве открывается некое маленькое оконце, и если я не сумею правильно воспользоваться светом, струящимся из него, то оно закроется для меня навсегда. Я не могу себе позволить еще одну неудачу. Уж слишком их было много в моей жизни».
Рука Пейдж безвольно упала на колено. Еще одна неудача.
«Ты не неудачница», – часто говорила ей Пейдж. Да и в самом деле, если бы Мара могла видеть, сколько народу шло проводить ее в последний путь на кладбище, она бы, возможно, с этим согласилась. Она была не менее удачлива, чем кто бы то ни было из нас.
Но эти письма не были написаны Марой-врачом, Марой-профессионалом. Они были написаны Марой-личностью, Марой-человеком.
– Ты не неудачница, – прошептала Пейдж и распечатала второе письмо из пачки. Оно было написано вскоре после того, как убежала Таня.
«Дорогая Лиззи,
– прочитала она снова.
– Лоренцо был сегодня в офисе. У них шесть детей в возрасте до десяти лет, которые страдают от всех болезней, которые можно себе только представить. У одного из детей – диабет, у другого – неприятности со слухом, а остальные постоянно болеют всевозможными инфекционными заболеваниями. Мне кажется, что ночь в их доме – это некий постоянно действующий аттракцион всякого рода кашлей, криков и рвоты. Если послушать родителей, то так оно и есть. Тем не менее я им завидую. В моем доме ночи проходят в абсолютной тишине, чуть ли не загробной. Я делаю все, чтобы заполнить ее, но неизбежно заканчиваю тем, что лежу в постели и вслушиваюсь в эту щемящую тишину, которая стала моим спутником.
Правда, моя карьера сложилась довольно удачно. Но это не в счет. Главное то, что происходит ночью. Именно тогда спадает все наносное и реальности жизни выступают во всей своей наготе. Именно ночью я чувствую свое одиночество. Это довольно печальный факт в моей жизни. Я пыталась изменить положение, как только могла, но ничего не получилось, а теперь я от всего устала. Я чувствую, что потерпела поражение. Мои ночи пусты, длинны и одиноки, и до тех пор, пока не появится ребенок, будущее мое выглядит весьма мрачно. И я не уверена, что смогу это пережить».
Почувствовав, что ее снова начало знобить, теперь уже по другой причине, Пейдж сложила письмо, сунула его обратно в конверт, а конверт положила в пачку, которую она снова перевязала зеленой ниткой.
– Тебе следовало рассказать мне обо всем, – сказала она про себя, – я думаю, что смогла бы тебе помочь.
Но дело в том, что она не знала, что она могла бы сделать. Конечно, она не чувствовала, что потерпела поражение в жизненной борьбе, но и ее ночи отчасти напоминали те, которые пришлось пережить Маре. Кроме того, чувство пустоты, которое описывала Мара в своих письмах, было весьма похоже на то, которое она испытывала в последнее время.
Пейдж подумала, что она как будто унаследовала это чувство от Мары, как, впрочем, и многое другое из ее жизни.
Эта мысль вовсе не понравилась Пейдж. Она положила на место и шерсть, и письма, стараясь, чтобы все лежало аккуратно, как было, закрыла крышку и перешла в следующую спальню, которая была еще не убрана. Именно в этой комнате должна была находиться удочеренная Марой Самира, но теперь она стояла пустой, а девочка была в доме Пейдж. Она начала пылесосить и эту спальню и почувствовала, как ее страстно потянуло к живым людям. Она бросила пылесосить, быстро сложила все свои нехитрые приспособления, выключила свет и через минуту уже ехала на машине через центр Таккера, направляясь к себе домой.
Почти сразу же, как она отъехала от дома Мары, у нее возник вопрос: когда же уехал Ноа? – но она постаралась отбросить от себя мысли о нем. У дверей дома ее встретил котеночек, который, как молния, носился у ее ног, и это так тронуло Пейдж, что она, погладив его по шерстке и взяв на руки, не наградила его обычным: «Только до тех пор, пока я не подыщу тебе хорошего хозяина».
Джилл спала в гостиной на диване. Пейдж нежно разбудила ее и отправила в спальню. Переодевшись в ночную рубашку, она проследовала в свою комнату, но прежде поднялась по лестнице, чтобы заглянуть к Сами.
