Максим решил, что никому не сообщит авторского названия картины, но про себя он твердо знал, что будет именовать ее «Отец». И вложит в символический рисунок все, что ассоциировалось у него с этим словом. Первые воспоминания детства, в отличие от воспоминаний большинства людей, были связаны у Макса не с мамой, а с папой. В его памяти сохранились яркие картины того, как они гуляют вместе по осеннему парку и папа учит его рассматривать красоту узора на упавших кленовых листьях. Как любимая его, Макса, забава – легкий мячик из цветных кусочков кожи – вдруг застревает между ветками дерева и папа, большой, сильный, всемогущий, игрушку оттуда снимает. Как папа учит его смешивать акварельные краски и под руками рождается настоящее чудо – синяя краска, попав в желтую, вдруг становится ярко-зеленой, точно первая весенняя трава… А их разговоры об искусстве! Их походы в музеи, где папа так интересно, так увлекательно рассказывал и объяснял, что изображено на каждой картине. А…
Впрочем, будут в этой его картине и не только приятные, солнечные воспоминания. Если уж быть честным, то честным до конца. Максим скажет своей картиной обо всем. И о том сложном периоде, когда они с отцом перестали понимать друг друга и отдалились, разошлись в разные стороны, как иногда расплываются от ветра два вместе упавших в воду осенних листа. И о том, как начал менять свое отношение к отцу под влиянием Лены, Максим тоже скажет. И о предательстве Емельянова-старшего, не захотевшего прийти на помощь в трудную для сына минуту, тоже не умолчит…
Он так погрузился в работу, что не знал, сколько прошло времени. День? Неделя? Месяц? Вроде бы не один день, потому что свет за окном сменялся темнотой, и нужно было зажигать люстру, а потом гасить ее, потому что она мешала, давая не то освещение, которое ему было нужно. Он точно что-то ел, вроде бы даже ходил в близлежащую забегаловку за продуктами. А иногда даже спал, но проснувшись, первым делом бежал к мольберту.
Наконец настал момент, когда картина была готова. Макс сообщил об этом Владу, регулярно беспокоившему его контрольными звонками.
– Что же, хорошо, – сказал тот. – Завтра жди в гости эксперта.
Максим встал пораньше и еще раз внимательно осмотрел свою работу. Он был ею доволен. Трудно сказать, получилась ли она похожей на картины его отца, была ли она хуже или лучше… Но ему удалось выразить в ней почти все, что он хотел ею сказать, а это было самое главное. Даже на душе стало чуть-чуть полегче.
Раздался звонок в дверь, он пошел открывать. Женщину, стоявшую на пороге, Макс узнал сразу. Выглядела она неважно, постарела, еще больше подурнела, но все-таки это была именно она.
– Здравствуйте, тетя Марина, – сказал он, отступая, чтобы пропустить ее. – Проходите, пожалуйста.
– Здоровее видали, – буркнула гостья. За десять лет ее всегдашняя грубоватость никуда не делась. – Ну что, нарисовал?
– Да. Идите в комнату, смотрите.
Марина шагнула в комнату, не разуваясь и не сняв дубленку. В этот момент подал голос ее мобильный, заиграв какую-то очень знакомую мелодию.
– Да? – отвечала она в трубку. – Да, доехала, нашла быстро, не заблудилась. Нет, работы еще не видела. Конечно, позвоню. Пока.
– Это же Бетховен, «К Элизе», – вспомнил Макс, когда она закончила разговор.
– Оно самое, – усмехнулась Марина. – Кстати, об Элизах. Привет тебе от нее. Ну что уставился? Ты же так хотел ее увидеть, встретиться предлагал, на скайп разводил, фотку выклянчивал. Так вот она, твоя Элиза, стоит перед тобой. Приехала из своей Австралии, где много диких кенгуру.
* * *
Когда Марина училась в девятом классе, к ним в школу пришел психолог. Самый настоящий. И это было сенсацией. Это сейчас психологами никого не удивишь, их в каждой подворотне учат и дипломы дают. А тогда Маринка Николаева и ее одноклассницы смотрели на этого невысокого темноглазого брюнета с проседью в курчавой бороде как на сверхчеловека, который одним взглядом, как рентгеном, просветит их души и тут же узнает все их самые сокровенные думы, желания и тайны. Однако, к великому разочарованию девчонок, читать их мысли психолог не стал, а вежливо попросил всех желающих принять участие в исследовании. Естественно, ни одного нежелающего в классе не нашлось, все остались сидеть на своих местах. Тогда психолог предупредил, что исследование у него не только добровольное, но и анонимное, никто никогда не узнает, что они написали, поэтому можно быть откровенными и давать те ответы, которые первыми приходят в голову – как правило, они самые верные.
Всех вопросов, которые он им задавал, Марина не помнила. Но один буквально врезался в душу. «Если бы Вы писали о себе книгу, то какой фразой она бы начиналась?» И первая фраза, которая пришла ей в голову, звучала так: «Она была очень некрасива».
Конечно, Марина не написала ничего подобного, придумала вместо этого что-то в духе «Шел ласковый весенний дождь…». Но в глубине души понимала, что врет сама себе. Прав психолог – первая фраза самая верная. Именно сознание своей некрасивости определяло всю жизнь Марины, уж в подростковом возрасте и юности точно.
Вроде бы никаких причин чувствовать себя хуже других у Марины не было. Поздняя и единственная дочка обеспеченных родителей (папа был оценщиком антиквариата, по тем временам человеком с большими деньгами и огромными связями), она никогда ни в чем не знала отказа. При этом была очень развитой девочкой, умной, способной, хорошо рисовала, бойко болтала на двух иностранных языках – на обучение ребенка мама с папой денег не жалели. В школе Марина Николаева была отличницей, активисткой, членом районного комсомольского штаба, словом, гордостью класса. Но мало кто знал, что все это она делает лишь для того, чтобы компенсировать собственную неудавшуюся внешность.
Марине все не нравилось в себе. Даже рост – сто шестьдесят пять сантиметров – совершенно средний, ни туда, ни сюда. Уж лучше бы она была маленькой или высокой – в этом был бы хоть какой-то шарм… А если прибавить к этому ко всему жидкие тусклые волосы мышиного цвета, маленькие невыразительные глаза, плохую кожу, чуть что покрывающуюся прыщами, плоскую грудь, широкую талию и короткие кривоватые ноги, то становится ясно – гордиться совершенно нечем.
В семье любили живопись, коллекционировали картины, открытки и альбомы с репродукциями. Рассматривая их, Марина и восхищалась, и злилась – каждая женщина, изображенная на полотнах великих мастеров, была по-своему прекрасна. У одной чудесные волосы, у другой восхитительное лицо, у третьей великолепное тело… И только одной ей, Марине, бог не дал ничего, ну просто ничегошеньки! Конечно, она пыталась что-то в себе изменить, подобрать одежду, которая бы ей шла, накраситься, изменить прическу. Но все это было как мертвому припарки.
С годами такое отношение к себе не прошло, хотя и немного притупилось. Скажем так, Марина не перестала переживать из-за своей некрасивости, но перестала на ней циклиться. Если изводиться день и ночь из-за проблемы, от этого она не решится. А если перестать думать о ней, то вроде как и легче становится. Чтобы чувствовать себя более уверенно, она выработала собственный стиль общения, стала грубоватой, насмешливой, резкой. Ее острого языка и метких обидных шуток стали побаиваться – и это было очень приятно. Чем быть дурнушкой, на которую глядят свысока, лучше уж слыть язвой и стервой, которую все опасаются.
Так она более или менее спокойно закончила школу, поступила, к радости и гордости родителей, в Строгановку, на факультет теории и истории изобразительного искусства. Но там ей встретился Илья – и все ее комплексы и переживания активизировались.
Уже в юности Илья Емельянов был очень хорош собой. Высокий, статный, жгучие карие глаза, каштановые локоны до плеч… Очень многие девушки с их потока, да и с других потоков, были к нему неравнодушны. А он, казалось, вообще не обращал на них внимания, был погружен в собственный волшебный мир, где было место только Великому искусству и собственному творчеству – он учился на художника.
Незаметно, но как-то очень быстро Илья Емельянов завладел всеми ее мыслями. Марина чувствовала, что в его присутствии робеет, пальцы начинают предательски теребить одежду и прическу, голос теряет краски, а все колкие и остроумные замечания разом вылетают из головы. Конечно, она пыталась следить за руками, бегающими глазами и дурацкой улыбкой, но ничего не помогало. Даже казалось, выходило только хуже, смущение росло и выдавало ее с головой. Все вокруг это уже давно заметили. Все, кроме Ильи.
Опыта в любовных делах у Марины на тот момент не было никакого, что делать, она не знала. Помог случай – совершенно неожиданно они встретились на студенческой вечеринке, каком-то полузапрещенном квартирнике. Там выступал мрачный молодой человек с длинными волосами, который хрипел под гитару малопонятные тексты, но ни он, ни его песни Марину не интересовали. Она весь вечер стояла в стороне и наблюдала за Ильей, тщетно ища повод подойти к нему. А он сидел на диванчике, облепленный со всех сторон нахальными размалеванными девицами. Шажок за шажком Марина приближалась к дивану и в конце концов встала уже настолько близко, что могла слышать все, о чем они говорят. Повод так и не нашелся, Илья исчез с вечеринки, не досидев до конца, и познакомиться поближе не удалось. Зато удалось выяснить, что он увлекается творчеством латиноамериканских писателей: Хулио Картасаром, Жоржи Амаду, Габриэлем Гарсиа Маркесом – и очень сожалеет, что их книги так трудно достать, читать приходится только в журнале «Иностранная литература», в сокращенном варианте. Заинтересовавшись, Марина потом перечитала всех этих авторов и не на шутку увлеклась ими сама. Что лишний раз доказало – они с Ильей созданы друг для друга, даже вкусы у них общие.
