по нашим землям чужие люди, слухи нечестивые разносят, если верить им, недолго нам головы на плечах носить…
— Да, сват, вроде один такой и к тебе забредал?.. Кто он, а? — Байгильде мазнул по нему взглядом и снова уткнулся в пустую чашу, стоявшую перед ним.
«И тут поспел, проклятый! Видать, кто-то из моей охраны у него в доводчиках…»
— Дервиш был, странник, по делам веры ходит. От таких угрозы нет, сват. Лазутчики бродят, выведчики, издалека пришли, шныряют, высматривают, черные слухи распускают. Вот про кого говорю.
— И у нас один такой побывал, тоже дервишем назвался, — кивнул тунгаурский турэ Балапан. — Сам я его не видел, в стада отъезжал, говорят, что не о вере-благочестии говорил. Нет, угрожал все: хромой царь-де надвигается, мол, если поднимем оружие в защиту Тохтамыша, юрты ваши пеплом по ветру разлетятся.
— Пустое болтаешь! — закричал Байгильде. — У страха глаза велики! Где тот хромой разбойник и где мы?
— От наших мест, дескать, если идти кочевым ходом, на десять дней пути, — спокойно ответил тунгаурский старейшина. — Стало быть, скоро и здесь будет.
— Пусть будет. Только где у него сила, чтобы силу хана сломить? — сказал Байгильде. Или вправду так уверен, или хочет выведать, что другие думают.
— И твоя правда, сват. Мы здесь, Тимур там. Птица и та до него не долетит. Какое эмиру дело до нас? Подумаем, ямагат, как нам пять тысяч конного войска собрать. — Бей опять взял нить беседы в свои руки. Нет, не время еще открывать тайные свои помыслы. Он подкатил к себе свиток с ханским ярлыком. Голос стал медлен и тяжел, словно его устами говорил сам ордынский владыка. — Перейдем к счету. У Байгильде-свата триста человек войска уже есть, да по ханской переписи его сайканы должны поставить еще тысячу двести. Всего выходит полторы тысячи. — Байгильде подскочил на месте, но гневный взгляд Богары не дал ему сказать и слова. — Усергены дадут тысячу, тунгауры триста, еще и из моих кочевий тысячу взять, выходит почти четыре тысячи. Остальное падет на плечи бурзян и тамьянов…
— Души у тебя нет, сват! Откуда оскуделым сайка-нам набрать полторы тысячи? — Байгильде швырнул кость, которую обгладывал, на скатерть. — Я же без рук останусь, если отдам тебе триста джигитов!
— Ай-хай-хай, обнищал же ты, сват, вконец обнищал! — усмехнулся Богара, и усмешка его вышла радостней, чем он хотел выказать. Очень уж Богара был доволен, что задел больное место Байгильде. Но тут же погасил улыбку и сказал жестко: —Я, что ли, назначил войсковой ясак? Как закончили перепись, приехали баскак и даруга и определили: с тебя триста воинов, со всех сайканов две тысячи! Отчего ты тогда не петушился? Смотри, дойдут эти слова до Орды — потащат на конском хвосте как смутьяна!
Байгильде, красный, с дергающимися глазами, попытался укусить с другого бока.
— Перед ханом хочешь выслужиться? — брызжа слюной, закричал он. — Сделали тебя беем — и рад стараться, они еще в ладони не хлопнут, ты уже в пляс! Вот до чего довел страну! Если отправим столько войска — с чем останемся? Будем как беззубая собака!
«Хай, злодей! Перед ханом я выслуживаюсь, а? Ловко! А он, значит, за страну болеет, вот бесстыжий!» — и разозлился и восхитился хитростью свата Богара.
— И правда, бей-агай, почему не сказал: нет, дескать, у нас такого войска! Почему хоть малость с ногаями не поторговался? — подняв глаза, угрюмо спросил Юлыш.
— Вот и хваленый твой друг Юлыш против тебя, а не против меня! — Байгильде, воспрянув, надменно огляделся по сторонам.
Но никто больше не подхватил его слова. Чего-то ждали. В юрте стояла тяжелая тишина. Только Таймас-батыр сказал негромко:
— Вот тебе на!
Бей был доволен вспыхнувшим спором. Сейчас, в запале, они многое выскажут, что у них на уме. «Вот бы показать вам серебряное кольцо, — как бы тогда заговорили?» — подумал он. Что теперь гадать, что маяться, все решено — голубь улетел, и назад пути нет. Опять заговорил Байгильде. Даже не скажешь, что тот самый человек, который минуту назад был готов лопнуть от ярости. С широкой угодливой улыбкой на лоснящемся лице он сказал:
— Ай-хай, хитер же ты, сват! Сидишь и нас испытываешь, будто и знать нас не знаешь, в первый раз сегодня увидел, а?
— Ты не петляй, говори прямо! — Острый взгляд Богары впился ему в лоб.
— И скажу, сват, скажу… Тот, кого ты назвал дервишем… которого кормил, поил, да еще еды на дорогу дал, далеко не ушел. Мои джигиты подкараулили его и привели ко мне. Вытянули разок по спине камчой, сразу все сказал.
— Ну и что? Он-то здесь при чем?
— При том. Лазутчик он! От Хромого Тимура. Я его в колодки забил. Завтра ответ будет держать. — Байгильде, довольный, погладил реденькую бородку. — На твой суд отдам. Скажешь зарезать — зарежу, скажешь повесить — вздерну.
Почтенные мужи загудели, как пчелиный рой. Богара поднял руку, попытался успокоить их, но гул в застолье не утихал. Каждый торопился высказать свое. Бей сидел и слушал. Турэ кричали на Байгильде, что, схватив дервиша, он поступил глупо и опрометчиво: коли весть об этом дойдет до Тимура, страшно подумать, чем она может обернуться, если же отпустить его на волю и ногаи прознают об этом, тоже ничего хорошего не жди.
— Хорошо, хорошо… завтра же отправлю его к свату Кутлыяру, и вся недолга, — сказал Байгильде, думая тем остановить спор.
Богара стиснул в руке ханский ярлык, печати раскрошились в побелевшем кулаке. Отдать дервиша Кутлыяру было хуже всего. Забьют в колодки, начнут пытать огнем, тот все и выложит — и кто он такой, и о чем они с беем толковали.
— Ладно, высокий ямагат, не будем из-за какого-то оборванца в сторону уходить, — сказал бей, стараясь не выдать своего беспокойства. — Давайте ешьте, пейте… Ох-ха-ха, кумыс-то, оказывается, кончился! Эх, работнички, работнички, даже сна своего побороть не могут… — С этими словами он вышел из юрты. — Дармоеды! Лодыри! Бездельники! — послышался его сердитый голос.
Богара нашел способ развязать тот узел, вернее, разрубить и теперь спешил сделать задуманное, покуда еще оставалось время. Он быстро прошел в караульную юрту, поднял, встряхнул дремавшего там Аргына и в нескольких словах сказал, что ему делать. Аргын сразу подтянулся, лицо стало жестким. Нет, здесь Аргын не подведет, в таких делах он сообразительный. Не слушая его ворчания, повеселевший Богара поспешил к гостям. Вслед за ним один из охранников-джигитов внес кадку с кумысом.
Аргын был обижен, что его не позвали на совет старейшин, даже во сне он чувствовал эту обиду.
