– Сьере барон, к вам посетительница…
– Доса Маура дель Конти?
– Да, сьере барон.
Что же, раз пришла, тем более, что обещал…
– Проводите её сюда и принесите ещё один бокал…
Требуемое появляется сразу, а спустя пяток минут в мою комнату входит и Маура, всё в том же бальном наряде. Я встаю, предлагаю ей стул, вино, и дама, ничуть не чинясь и не жеманясь, с удовольствием пригубливает из своего бокала, хвалит, а потом с аппетитом грызёт сочное яблоко. Зубы у вдовы на редкость белые и крепкие, и хрустит она очень аппетитно, сочные губы ярко выделяются на жёлтой зрелой мякоти…
– Итак, доса баронесса, какое дело вы бы хотели со мной обсудить?
Мгновенно дама останавливается, словно опомнившись, потом короткий миг мнётся, наконец решается:
– Сьере дель Парда… Моё баронство сейчас находится в затруднительном положении… Зерно в амбарах оказалось заражено жучком…
– Вы что, не протравили ямы медным камнем?!
Удивляюсь я. Ведь дезинфекция медным купоросом перед засыпкой хлеба на хранение – основа основ. Женщина вдруг посылает проклятия Нижайшему, сжав свои кулачки. Так вот в чём дело! Какой то проходимец продал ей обычную краску вместо средства. Вот и… Словом, заражённое зерно употреблять в пищу ещё можно. Но сеять – бесполезно. Не будет ни одного всхода…
– Словом, я даже на знала, к кому можно было обратиться за помощью… Но увидев вашу гильдейскую цепь… Не могли бы вы ссудить баронству Конти восемь серебряных бари? До уборки урожая? Я готова отдать вам деньги после того, как сервы снимут хлеб, и мы продадим его. Либо, если желаете, могу вернуть долг зерном по ценам гильдии. Или лесом… Словом, чем пожелаете.
Усмехаюсь, и доса понимает, что сморозила очень опасную фразу. Поэтому заливается краской, одновременно подбирая носок своей обуви под длинный подол платья, который так некстати высунулся из-под ткани. Многозначительно киваю ей, давая понять, что она меня правильно поняла, но вслух говорю совсем другое:
– Как вы правильно сказали, доса баронесса, я – не только барон, но и купец. А любой купец должен заботится о своей выгоде…
– Я готова заплатить положенные проценты…
– То есть, шестнадцать бари?
– Так много?!
Снова улыбаюсь:
– Можете мне не верить, и обратится к ростовщикам. Гарантирую, что вы получите восемь серебряных бари. Но под триста процентов. И это – если вам повезёт, доса баронесса.
Женщина обречённо кивает:
– Я уже пыталась… Всё так, как вы и говорите…
Пауза. Потом она выдыхает:
– Хорошо. Я согласна…
– Тогда, я пишу расписку? По стандартной форме?
Опять обречённый жест осуждённой на эшафот. Хорошо. Встаю, достаю из шкафчика письменные принадлежности, быстро заполняю стандартный бланк долговой расписки. Почему стандартный – а пользуется бешеным спросом, потому что его не подделать. И типография шлёпает эту бумажку тысячами штук…
– Подписывайте, доса.
Она пробегает текст глазами – всё верно. Но чего-то колеблется, потом поднимает глаза, жалобно смотрит на меня:
– Когда я смогу получить деньги?
Снова встаю из-за стола, подхожу к тому же шкафчику, открываю дверки, поднимаю верх стоящей там большой шкатулки. Отсчитываю восемь полновесных светлых монет, возвращаюсь, кладу перед ней:
– Сейчас.
Маэра тот час окунает роскошное перо в чернила, ставит витиеватую подпись, потом прикладывает личную печать к подушечке с краской, звучно хлопает по пергаменту. Повторяю те же манипуляции. Рука сгребает монетки и прячет их в платье. Торопливо глотает вино, спеша уйти. Я делаю вид, что всё нормально.
– Я очень благодарна вам, сьере дель Парда, за вашу доброту и щедрость…
Откидываюсь на спинку кресла:
– Доса дель Конти… Как вы верно заметили – я купец. И привык получать прибыль. Вы видели, что срок расписки оканчивается серединой осени. Его должно хватить за глаза, чтобы собрать урожай, продать скупщикам и получить деньги. Если по каким либо причинам вы не вернёте мне долг и проценты, не обессудьте – я воспользуюсь своим правом кредитора и взыщу с вас долг.
– Но чем, и как?!
Похоже, что она слегка напугана, и просто не верит в плохое. Как же мне это знакомо…
– Я найду чем. Имуществом, сервами, урожаем… Насчёт замка можете не волноваться – он останется вам.
Улыбаюсь, и у вдовы отлегает на сердце – юноша шутит! Ну-ну… Я то знаю, что в этом возрасте девчонки считают себя гораздо взрослее ребят-ровесников, и ищут себе ухажёров постарше… К тому же, Маура меня не узнала, но я то не забыл пощёчину в Сале… Тогда она ещё была досой дель Вейер. Только вот с деньгами я никогда не шучу, и собираюсь вернуть свои деньги до последнего диби… Так что, девочка, осенью к тебе гарантированно наведаются приставы и взыщут с тебя всё, что ты должна. Закон и порядок, как говорится… Зову слугу и приказываю проводить гостью. Маура уходит. Я ещё некоторое время сижу у камина, строя планы мести, потом укладываюсь спать. Мои вассалы уже взрослые и совершеннолетние. Так что можно и отдохнуть…
…На следующий день я остаюсь дома и на Совет не иду. Вместо себя отправляю одного из своих вассалов в качестве доверенного лица. Мой вопрос будет завтра, так что могу себе позволить сачкануть и не ходить. Вместо этого позавтракав, беру большой лист пергамента, мне разводят краски, и я в порыве вдохновения сажусь рисовать… Работаю долго, изредка отвлекаясь на необходимые мелочи. И к вечеру любуюсь результатом. Картина мне удалась. Точнее, не картина, а скорее, набросок. На берегу ручья стоит девушка в красивом бальном платье. Не в том, что одевают сейчас на балы, а в настоящем, имперском, полупрозрачном, подчёркивающем красоту талии и изгиб бёдер, с видимой ложбинкой груди в небольшом скромном декольте… Она улыбается той манящей загадочной улыбкой, которую я подсмотрел вчера. И любой, увидев картину, скажет, что это портрет досы Илэй дель Тумиан. С точки зрения нынешней морали это произведение – вопиющее оскорбление! Потому что платье просто непристойно! Видны стройные лодыжки, крошечные ступни в туфлях на высоком каблуке, начало груди в декольте… Смотрю на время – ничего себе! Скоро бал! Но я не поеду. Не сегодня. Зову того, самого разбитного из моих ребят, и когда парень появляется, подаю ему скрученный и запечатанный листок, завёрнутый в кусок драгоценного бархата:
– Тари, передашь это досе Лиэй. И предупредишь, чтобы она открыла письмо без свидетелей, когда будет одна. Понял? Когда будет одна!
– Сделаю, сьере барон. А вы сами?…
– Нет. Я устал. Весь день просидел над ней…
Киваю на пергамент. Вассал кланяется и уходит. Вскоре внизу звучат голоса, ржут кони, потом слышен топот. Всё. Я ведь ни капельки не солгал, когда заявил, что устал. Так оно и есть. Почти восемь часов не мог оторваться от листка… Опять не дожидаюсь ребят и засыпаю. Но утром мне почтительно докладывают, что поручение выполнено, и доса Лиэй клятвенно пообещала вскрыть послание дома, когда будет одна. Что же… Сегодня тяжёлый день. А вечером, на балу, я увижу реакцию девушки. По-моему, она истинная женщина, и не обидится на столь фривольный, по сегодняшним меркам, рисунок, а поймёт его красоту. Ну а теперь мне пора завтракать и ехать в Совет. Сегодня решится многое… Очень многое… Вороной уже подан. Я одет. Обе свитые вместе цепи на шее, плащ. Свита. Поехали! Вновь мчимся по улицам, опять люди жмутся к стенам узких улиц, давая дорогу спешащим благороднорождённым. Идёт Совет Властителей.
Глава 21
– Так приди и возьми!
Я стою на трибуне в центре арены. И эти слова адресованы маркизу Тумиану. Тот долго и упорно обвинял меня во всех смертных грехах, начиная от отказа передать ему завоёванные деньги, до оскорбления непорочной девицы действием. Как я понял, папочка увидел мою картинку и узнал собственную дочь. И это меня взбесило до такой степени, что я не выдержал и сорвался, рявкнув так, что задрожало пламя в факелах, освещающих зал:
– Приди и возьми!
То есть, забрать то, что я честно завоевал, ты можешь только силой! И – никак иначе… Тишина. Председательствующий мелко открывает и закрывает рот, словно что-то жуёт. Теперь, когда я попал на эту планету, здесь многое увидели впервые. Вот и сейчас обвиняемый не стал оправдываться или ссылаться на законы, а просто нагло и грубо сказал эту фразу…
– Значит, война, барон дел Парда?!
Тумиан стоит наверху арены, среди собравшихся владетелей, сжимая свои кулаки. Он высок ростом, мало уступая мне, но значительно уже в плечах. Длинные сальные волосы неопределённого цвета, не знавшие воды и мыла почти с рождения. Обычно благородные господа моются два раза – первый раз, при рождении из материнской утробы. Второй – перед тем, как лечь в гроб. Иные считают, что мытьё вообще вредит здоровью, но не я, разумеется…
