С той ночи в особняке они, можно сказать, не встречались. Тогда, у нее дома, ему показалось: начинается вторая серия их романа, и их любовь, подсвеченная его фильмом, будет праздничной, искристой, вдохновенной – но… Как и картина, забуксовали их отношения.
Он звонил ей – она отказывалась от встречи. Пару раз Валерка настоял – надо все-таки отметить получение миллиона, потом окончание съемочного периода… Они встречались днем в кафе, Лиля была мила, разговорчива. Позволяла заплатить за себя, благосклонно принимала его ухаживания – но не более того.
И она ни словом не обмолвилась о том, что знает его тайну.
Слава богу, больше никто, кроме нее, не заметил осторожного покашливания за кадром. А, может, кто-то да заметил, но, как и она сама, решил не давать делу ход…
И вот – минуло почти два года с той ночи в особняке – Валерка настоял, и она согласилась приехать.
Лиле было очень любопытно: каким все-таки ее старый друг предстанет на большом экране? Что за фильм снял Корчмарь? И в каких условиях живет Валерка? Да и само приглашение ей льстило. Благодаря впечатляющей должности ее часто звали на премьеры, но впервые просмотр устраивался в столь узком кругу: по сути, для нее одной.
Зная нетерпеливый Валеркин характер, она взяла с него честное слово, что до ее прихода он кино смотреть не станет. Ей было интересно увидеть не только то, что будет происходить на экране, но и его реакцию.
– Гадом буду, к видику не подойду даже! – фальшиво пообещал приятель.
– Нет, такое честное слово меня не устраивает, – засмеялась она. – Клянись чем-нибудь более важным.
– Мамой клянусь, слюшай!
– Так, Беклемишев. Предупреждаю: если ты посмотришь кино до моего прихода – я догадаюсь и немедленно уйду.
– Да, моя госпожа. Клянусь, моя госпожа.
Нельзя было не заметить, что с момента их самой первой встречи на автостоянке в Валере значительно прибавилось уверенности. Он снова стал по-юношески остроумен и обрел мужчинский лоск и вальяжность.
В подарок она принесла ему бутылку шабли из погребов супруга (помнила, как Валерка нахваливал вино во время их встречи в особняке). И еще – цветы. Она давно заметила, что мужики не меньше женщин любят, когда им дарят цветы. Тем более – артисты по натуре. Она специально выехала пораньше и заказала «мужской букет» в магазинчике на Остоженке.
Увидев ее на пороге, Валерка расплылся. Но даже радость от встречи с ней не могла затмить его волнение перед премьерой. Лиля поняла, что слово он свое сдержал и фильма таки не видел. Она знала, что это дорого ему далось, и оценила жертву.
В комнате с истертым паркетом с мужской старательностью был сервирован журнальный столик. С обшарпанной обстановкой гостиной контрастировали два новых предмета: домашний кинотеатр с плазменным экраном и диван с джинсовой обивкой. Не иначе, Валерка специально приобрел обновки под премьеру и ее визит.
Не успела она вымыть руки (в ванной, как и во всей квартире, не обнаружилось ни малейшего следа женского присутствия), как хозяин включил телевизор. Руки его, управлявшиеся с пультом, дрожали. Лиле пришлось дважды напомнить ему, что хозяину вообще-то полагается откупорить вино и наполнить бокалы.
Началась первая сцена, потом титры. Промелькнуло во весь экран: В ГЛАВНОЙ РОЛИ – ВАЛЕРИЙ БЕКЛЕМИШЕВ. Валерка сидел, весь сжавшись и закусив губу. Лицо его было бледным, пальцы сцеплены. Ему явно было не до нее.
Картина оказалась совсем неровной. Действие то летело вскачь, то тащилось со скоростью улитки, то вовсе замирало. По продюсерской привычке, Лиля прикидывала в уме шансы фильма.
«Скорее всего ограниченный прокат. Один-два элитных кинотеатра в Москве, Питере, Самаре. Может быть, ленту отберут куда-нибудь на фестиваль. Не в Канны и Венецию, конечно. А вот на Карловы Вары или Монреаль есть кое-какие шансы».
А Валерка тем временем ломал руки и хватался за голову. Орал – очевидно, в адрес режиссера:
– Боже мой! Ну что он делает!.. Ну что он, идиот, творит!..
Это продолжалось до тех пор, пока Лиля не саданула хозяина локтем в бок и не сказала, чтоб он не кричал. Тогда Валерка продолжал страдать беззвучно, лишь артикулируя мат и скрипя зубами. Пришлось снова призвать его к порядку. Тем более, в ленте оказалось, что смотреть. Актеры играли классно, и самым лучшим был он, Беклемишев. Он чрезвычайно органично смотрелся в роли тракториста из ставропольского села, которого вместе с глухонемой девочкой взяли в заложники террористы. Корчмарь снимал Валерку в основном крупными планами, и все эмоции отражались на его челе, и каждая клеточка лица играла: негодование, ненависть, страх, умиление, надежду, радость…
«А он молодец, – думала Лиля, искоса поглядывая на приятеля, что рядом тихо страдал от несовершенства фильма. – Нет, а правда: какой же он молодец! Талант его никуда не исчез за эти прошедшие годы, лишь затаился, видно, на время. Впору воскликнуть, подобно Некрасову о молодом Достоевском: новый Янковский явился!..»
И когда фильм, наконец, закончился – тракторист убежал из плена и донес через перевалы девочку на руках к своим, и Валерка робко спросил ее: «Ну, как?» – Лиля наполнила бокалы коньяком (хозяин купил для нее «мартель», помнил, что она любит) и провозгласила тост. Он оказался один в один таким, что произнесла она когда-то в общаге МЭТИ после неудачной премьеры «Бани». Только тогда у них вся жизнь была впереди – а сейчас позади уже осталась лучшая половина, если не две трети. Лиля была искренна – что чрезвычайно редко бывает, когда вслух говоришь творцу о его работе.
– Ты – настоящий талант. И настоящий актер. А в жизни никогда не бывает так, что все – в прошлом. Всегда, сколько бы лет тебе ни было, что-то будет впереди. Вот и у тебя сейчас – все впереди. Все! И новые роли (а они будут!), и фестивали, и призы. Ты великий актер, Валерка, и я пью за тебя.
Он поверил в ее слова, потому что искренность невозможно подделать, и столь эмоционально чуткие люди, как актеры, всегда тонко чувствуют малейшую фальшь.
– Спасибо, Лиля, – прошептал он, и на его глазах блеснули слезы.
А потом Валерка начал ругательски ругать и Корчмаря, и главного оператора, и сценаристов, и партнеров, и даже гримеров с пиротехниками, разбирая по косточкам эпизоды и вспоминая моменты съемок. А после стал проситься посмотреть кино по новой.
– Я не за этим пришла, дорогой, – пропела Лиля.
– А зачем?
– А вот за этим.
Она обняла Валерку за шею и поцеловала в губы.
В их поцелуе был привкус горечи, и в последующих объятиях – тоже. Как присутствовала горечь и в этом фильме, и в Валеркином успехе. Они растратили двадцать пять лет, что неведомо куда утекли, словно вода сквозь пальцы, и они оба так много потеряли дней и ночей для жизни и любви – и вот теперь им обоим приходилось все начинать сначала.
***
В. В. никогда не вспоминал прошлое.
У него просто не было времени, чтобы его поминать.
Он всегда был устремлен в будущее. И для того жил сегодняшним днем.
Начиная с восемьдесят седьмого года, когда Владимир Дроздецкий сделал свои первые настоящие деньги, дни его были расписаны по часам и минутам. Впрочем, «расписаны» – не то слово. Расписание постоянно ломалось. Возникали новые вводные. Переговоры затягивались. Надо было оперативно реагировать на то и дело возникающие угрозы бизнесу. В результате приходилось практически все время жить в состоянии цейтнота.
Он вставал в пять, и хорошо если добирался к постели в одиннадцать. Обеды давно превратились в бизнес-ланчи. Походы в сауну, даже с девчонками, стали деловыми встречами, переговорами и родом взятки чиновникам или партнерам. Во время коротких отпусков – три раза за двадцать лет – он отсыпался, а для того, чтобы отпустило напряжение и он смог заснуть, много пил.
Но в последние пару лет, с тех пор как у супруги на горизонте возник этот лох и гаденыш Валерка, Дроздецкий почему-то сбавил обороты. И стал все чаще вспоминать прошлое.
И странная штука!.. Ему хорошо помнилась их с Лилией студенческая свадьба: сперва в ресторане «Прага», а затем в шестом корпусе общежития МЭТИ. Он помнил, как руководил хакасским стройотрядом. И как рулил факультетским бюро. Он не мог забыть Дрезден, и их с Лилей первую ночь, и все последующие ночи: в Лейпциге, Веймаре и Берлине…
А дальше…
Дальше – пустота.
Точнее – он помнил и раннее детство, и школу, и выпускной, и первые курсы в МЭТИ, но… То были чужие воспоминания.
Он не мог объяснить точнее, но он знал, что вся эта память – не его.
Как он ни пытался, ему не удавалось вспомнить свою собственную мать и своего отца, свой отчий дом % и школу.
Память подсовывала ему чужие картины.
Дроздецкому удалось определить рубеж, после которого начинались его собственные воспоминания: кинотеатр «Зарядье», дневной сеанс, чужой кошелек, который они нашли с Беклемишевым.
Дроздецкий снова обратился к частному детективу, замечательно зарекомендовавшему себя слежкой за его супругой.
