Хотя вы когда-нибудь видели, чтобы эксперты-криминалисты собирали пустые упаковки из-под попкорна или старые выпуски «Плейбоя»?
– Опять пил, Виктор?
– Нет, – отвечаю я, мысленно удивляясь, что за последние два дня мне даже в голову не пришло выпить. Я не хочу пить. Мне это не нужно. Дженна Меткаф не только зажгла во мне искру жизни. Ей удалось заставить меня – истинная правда! – бросить пить, чего не удалось трем реабилитационным центрам.
Абигейл делает шаг вперед, пытаясь не наступить на пакеты с уликами, и оказывается всего в паре сантиметров от меня. Встает на цыпочки, как будто хочет поцеловаться, а сама втягивает носом воздух.
– Да уж, никогда не перестанешь удивляться… – комментирует она и аккуратно тем же путем возвращается к двери. – Но знаешь, ты не прав. Мертвые о многом могут рассказать. У нас с покойным мужем был секретный код, как у того сбежавшего артиста-еврея…
– Гудини?
– Точно. Он намеревался оставить мне послание, которое только я смогу понять, если оно дойдет ко мне из загробного мира.
– Абби, неужели вы верите в эту чушь? Вот уж никогда бы не подумал! – Я смотрю на нее. – Давно он умер?
– Двадцать два года назад.
– Дайте угадаю: вы постоянно спорили.
Она не спешит с ответом.
– Если бы не он, я бы давным-давно тебя выселила.
– Он просил вас пойти мне на уступки?
– Не совсем так, – отвечает Абигейл. – Но его тоже звали Виктор.
Она закрывает за собой дверь.
– Слава богу, она не знает, что меня зовут Верджил, – бормочу я, опускаясь на колени у закрытого бумажного пакета.
Внутри красная футболка поло, шорты, которые были на Невви Рул в момент смерти. Такая же форма была на Гидеоне Картрайте и Томасе Меткафе.
Она права: на самом деле мертвые – как мужчины, так и женщины – могут говорить.
Я беру старую газету из лежащей на полу кипы и расстилаю ее на столе. Потом осторожно достаю из пакета красную футболку и шорты и тоже раскладываю их на столе. Все вещи в пятнах – как я понимаю, в грязи и крови. Местами они превратились в лохмотья – слон потоптался. Из ящика стола я достаю увеличительное стекло и начинаю исследовать каждую прореху. Смотрю на края, пытаясь понять, возможно ли найти свидетельства того, что вещи изрезаны ножом, а не просто порваны в результате растяжения. Целый час я сижу с лупой, уже потеряв счет дыркам, которые осмотрел.
И только в третий раз осматривая футболку, замечаю прореху, которую не увидел ранее. То есть порвалась не сама ткань. Казалось, что просто шов разошелся на рукаве, на левой пройме. Всего пара сантиметров в диаметре. Такие прорехи бывают, когда за что-то цепляешься, а не когда на тебе рвут одежду.
В обработанном оверлоком шве застрял полумесяц ногтя.
В голове сразу же возникает картинка: драка, кто-то хватает Невви за грудки.
В лаборатории скажут, совпадает ли ДНК ногтя с ДНК Элис. А если не совпадает, можно взять образец ДНК у Томаса. А если не совпадает ни с Элис, ни с Томасом, вероятно, ноготь принадлежит Гидеону Картрайту.
Я кладу фрагмент ногтя в конверт, аккуратно складываю вещи и прячу их в пакет. И тут замечаю еще один конверт – внутри него бумажный пакет поменьше и фотографии отпечатков пальцев. Небольшие клочки бумаги были пропитаны нингидрином[27], и на них оставались фиолетовые рубчики отпечатков пальцев. Эти совпадали с отпечатками большого пальца левой руки Невви Рул, которые снял в морге патологоанатом. И на рецепте, обнаруженном в кармане шортов, скорее всего, ее отпечатки.
Я достаю из конверта небольшой квадратик бумаги. С годами химикат поблек, стал бледно-лавандовым. Я мог бы попытаться обратиться в лабораторию, чтобы проверить дополнительные отпечатки, но на данном этапе, скорее всего, этот сравнительный анализ результатов не принесет.
И только когда я прячу бумагу назад в конверт, понимаю, что это. Сверху надпись: «ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ ГОРДОНА». И дата и время – утро того дня, когда погибла Невви Рул. Я не знаю, кто забирал заказ. Но, может быть, кто-то из работников склада вспомнит служителей заповедника.
Если Элис Меткаф бежала от Томаса, возможно, для того, чтобы ее найти, необходимо установить, куда она направлялась.
Такое впечатление, что Элис Меткаф исчезла с лица земли. А Гидеон Картрайт сбежал вместе с ней?
Я не собирался звонить Серенити. Само собой как-то вышло.
Только я взял телефонную трубку, как через секунду на другом конце провода раздался ее голос. Клянусь, я даже не помню, как номер набирал, а ведь я и капли в рот не брал.
Когда я услышал ее голос, то хотел спросить: «От Дженны вестей нет?»
Не знаю, почему меня вообще это интересует. Я должен был бы не обращать внимания на ее детскую истерику и сказать: «Скатертью дорога!»
А я наоборот – целую ночь не спал.
Мне кажется потому, что в ту секунду, как девочка явилась ко мне в контору и раздался голос, который преследовал меня в кошмарах, Дженна так быстро сорвала пластырь, что открылось кровотечение. В одном Дженна права: это я виноват, потому что десять лет назад был слишком глуп и не стал перечить Донни Бойлану, когда тот захотел похоронить все нестыковки в доказательствах. Но дело не только в ней, не только в том, чтобы найти ее мать. Дело еще и в том, что я должен найти свой путь.
Но, увы, пока серьезными достижениями в этих поисках я похвастать не мог.
Поэтому я сжимаю телефонную трубку и, сам того не осознавая, прошу Серенити Джонс, так называемого бывшего экстрасенса, поехать со мной на поиски оптового рынка Гордона. И только когда она с энтузиазмом участника викторины согласилась приехать за мной и фактически стать моим напарником, я понял, почему позвонил именно ей. И дело не в том, что я верил, будто она на самом деле поможет в моем расследовании. А в том, что Серенити знала, как ладить с собой, когда не можешь исправить собственные ошибки.
Сейчас, спустя час, мы сидим в консервной банке, которую она называет машиной, и направляемся к окрестностям Буна, где, насколько я знаю, давным-давно располагался оптовый склад Гордона. Здесь среди зимы продавали манго, когда весь мир готов был умереть за него, а эти фрукты росли только в Чили и Парагвае. И тамошняя летняя клубника была размером с голову новорожденного.
Я включаю радио – только потому, что не знаю, что сказать, – и нахожу маленького бумажного слоника, заткнутого в уголке.
– Это она сделала, – говорит Серенити, и ей даже не нужно произносить имя Дженны, чтобы я понял.
Бумажка выскальзывает у меня из пальцев, как китайский мячик, и, описав идеальную дугу, оказывается в массивной фиолетовой сумочке Серенити, которая стоит открытая между нами, словно ковровая сумка Мэри Поппинс.
– Она сегодня объявлялась?
– Нет.
– Как думаешь почему? – Я наконец решаюсь перейти с Серенити на «ты».
– Потому что только восемь утра, а она еще подросток.
Я ерзаю на пассажирском сиденье.
– А не потому, что вчера я вел себя как придурок?
– Позвонит после десяти-одиннадцати. Сейчас, я думаю, она отсыпается, как и любой другой ребенок во время каникул.
Серенити сжимает руль, и я – уже не в первый раз! – не могу отвести глаз от мохнатой оплетки на нем. Голубого цвета, с летающими глазами и белыми клыками… Он похож на Бисквитное чудище[28], если бы оно проглотило руль.
– Что, черт возьми, это такое? – спрашиваю я.
– Брюс, – отвечает Серенити, как будто я задал глупый вопрос.
– Ты дала рулю имя?
– Дорогуша, с этой машиной меня связывают самые продолжительные отношения. А учитывая то, что твоего лучшего друга зовут Джек, а фамилия его Дэниелс, не думаю, что ты вправе меня судить. – Она широко улыбается. – Черт, я скучаю.
– По скандалам?
– Нет, по полицейской работе. Как будто мы Кэгни и Лейси[29], только ты выглядишь лучше, чем Тайн Дейли.
– Я не это имел в виду, – бормочу я.
– Знаешь, несмотря на твой скепсис, наши профессии похожи.
Я заливаюсь смехом.
– Да, только в моей необходимы научно обоснованные улики.
Она не обращает на меня внимания.
– Только подумай: мы оба знаем, какие задавать вопросы. Оба знаем, какие задавать не следует. Разбираемся в языке тела. Живем и дышим интуицией.
Я качаю головой. Моя работа не идет ни в какое сравнение с ее профессией.
– В моей профессии нет ничего паранормального. У меня не бывает видений, я сосредоточен на том, что вижу перед собой. Детективы – наблюдатели. Я вижу человека, который не смотрит мне в глаза, и пытаюсь понять причину: застенчивость это или печаль. Обращаю внимание на то, что заставляет человека плакать. Я прислушиваюсь, даже когда все молчат, – говорю я. – Тебе не приходило в голову, что такого понятия, как ясновидение, не существует? Что экстрасенсы – это всего лишь отличные детективы?
– А может быть, все наоборот? Может быть, хороший детектив потому и хорош, что обладает немного экстрасенсорными способностями?
