Нахмурился сад, тени обступали дом, что-то тяжелое прошелестело в сухих листьях, опасно шипя. Тея ринулась в дом. Быстро, быстро, как учил Теофил, чиркнула спичкой и поднесла огонек к смятым газетам в черной пасти печи. Занялось, полыхнуло! Огонь жадно расправился с бумагой и стал неторопливо облизывать березовые чурки, сложенные шалашиком — все набирая силу и смачно потрескивая. Они стали хрупкими и почти прозрачными, как из огненного стекла. Потянуло теплом, обласкивая кожу, окрашивая скулы жарким румянцем.
Тея села у печи, положила ладони на распахнутую чугунную дверцу и подставила лицо горячему свету.
— Ты должен, должен прийти… — заклинала она. — Я обниму тебя и тогда мы поймем все.
43
— Там разгадка, парень… материализовавшееся разложение, Ничто. Антибог. Они размножаются, они приспосабливаются. А конструкция выживания человеческого рода ветшает, она почти развалилась. Ее кое-как удерживают те, кто наделен энергией сопротивления. Ты из их числа, это известно армии Алярмуса. Тебя не отпустят. Пойми, выбора нет! Один путь: подчиниться, принять ИХ символ веры. Спрятаться не удастся. Они все равно найдут тебя и уничтожат. Уничтожат страшно, безжалостно, — Севан шел вперед по лабиринту узких тоннелей, уходящих под землю. В его руке полыхал смоляной факел. Пляшущий свет вырывал из темноты видения, достойные фильма ужасов. Теофил ощущал, как расползаются из-под ног шипящие скользкие гады, чувствовал пронзительный холод их взглядов. В сырой нише он заметил рыхлую, как сгнивший гриб женщину. К соскам её обвислых сморщенных грудей прильнули два пиявкоподобных лиловатых детеныша, похожих на увесистых слизей. И везде, куда не взглянешь, липли к земляным сводам разбухающие скользкие коконы. Самые зрелые трескались и оттуда вместе со зловонной жижей высовывалась мерзкие узкие головы на тянучих студенистых шеях. Чавканье и смрад разложившегося мяса наполняли подземелье — население тайного города наслаждалось поеданием кладбищенских трофеев.
— Куда мы идем? — Филя остановился, прижимаясь к холодной стене. Говорил он невнятно, клацая зубами и содрогаясь от накатывающей тошноты.
— К тому, кто сделает тебя посвященным.
Теофил попятился:
— Нет! Я другой, другой! Отпусти меня…
Севан захохотал. Эхо разносило прерываемые смехом слова:
— Совсем как я прежний! Пора сделать выбор!
Теофил пару секунд смотрел в неузнаваемо изменившееся лицо и бросился со всех ног обратно, не разбирая в темноте, куда несет его панический ужас. Он наступал на верткие тела червей, падал и снова устремлялся к свету. Свет вел его вперед — там был выход, воздух, свобода! В своде потолка открылся лаз наверх, открывая кусок бледного неба и качающиеся черные ветки лип.
Теофил впился руками в сыпучую землю, подтянулся, втискивая носки башмаков в грунт. Цепляясь за корни, обломки кирпичей, он карабкался по скользкой влажной глине вверх, к весеннему воздуху и, наконец, его пальцы сжали куст прошлогодней травы, прорезанной свежими яркими побегами. Господи, как хочется жить! Не чувствуя боли в окровавленных пальцах он подтянулся изо всех сил последний раз и рухнул, задыхаясь, на край лаза. Трава, ветер… спасен…
Отгоняя черную дурноту, беглец перевел дыхание и открыл глаза. Поляна под старыми липам, взрытая траншеями земля, бетонные плиты, наваленные разрушающейся горой. Похоже на заброшенную стройку в конце лесопарка. Запах весенней земли и желанной свободы. Что за кряхтение? Теофил обернулся на звук. Голенький мальчик лет двух копался в песке длинной палкой. У её конца вились клубком, катались как щенки, толстые серые черви. Мальчик издавал посвистывающий звук, наслаждаясь игрой. Палка сверкнула плоской сталью малыш играл саблей! Рядом лежали чеканные ножны на которых в вязи затейливого рисунка, Филя разглядел гравировку: «Командиру первой конной армии….» Мальчик радостно взвизгнул — на клинке извивался нанизанный гигантский червь с почти людскими глазами. Теофил зажмурился, увидев, как потянули в рот цепкие пальцы дитяти живое мясо раненого соплеменника.
— Вставай! — рука в черной перчатке протянулась к нему. Севан возвышался над лежащим Филей. Тот пренебрег помощью и поднялся сам на жухлую траву поляны, закиданную прошлогодней листвой. Чавкающий младенец повернул к нему узкую голову недоноска с мутными узкими глазами…
— Теперь ты, наконец, понял, что я прав.
— Я понял, что ты — вербовщик! Тебе очень нужно, что бы сдался кто-то ещё и принял твою веру.
— Надо, что бы сдался ты. Именно ты, — тихо и веско сказал Севан. Пойми же, парень, у тебя нет выбора. Ты с ними или тебя уничтожат, потому что ты опасен для них.
— Единственное утешение, Севан. Меня боятся — это же вдохновляет смертника.
— Рассчитываешь оказать сопротивление? Вздор! Ты слишком слаб и ты не боец. Ты все равно сдашься, но пройдешь самый глубинный круг Ада. Они обрюхатят твою девушку и она произведет на свет вот такого детеныша, а тебя заразят вирусом. Ты будешь вырывать внутренности котов и плющить щупальцами тела девочек, подкладывать взрывчатку в метро, душить размечтавшихся в майском лесу влюбленных, оскорблять, лгать, предавать и писать об этом чрезвычайно интересующие издателей поэмы. При этом, человек внутри тебя будет умирать очень, очень медленно. Он будет сопротивляться изо всех сил но тщетно. Твои руки будет обагрять новая и новая кровь и они станут менять кожу. Костер, на котором сжигали еретиков и ведьм — в сравнении с этим сплошное блаженство. А потом… потом ты поймешь, что разрушение и пожирание — твоя истинная сущность.
— Безумец. Мне никогда не понравиться отнимать человеческую жизнь. Никогда я не буду поглощать трупы новых сородичей, чтобы подзарядиться самым мощным наркотиком в мире, — Теофил прикусил губу, спасаясь от дурноты. К подбородку побежала кровь. — Пусть будут прокляты все, кто отрекся от человеческого. И ты — ты прежде всего, предатель!
— У меня не было выбора. Вернее — совсем мизерный, — в прощальном взгляде Севана была непереносимая мука. Он шагнул в расщелину между серых плит и, сняв перчатки, протянул перед собой руки — вспухшие кисти, покрытые лиловой чешуей. — Это случилось после того, как меня лишили свободы. Ты знаешь что такое смирительная рубашка? О, это ловкое устройство для превращение человека в ползучую тварь. Я извивался всем спеленутым телом и кричал до хрипоты в обитый войлоком пол… Я — все знавший про АД, не хотел верить себе! Я рвался предостеречь людей! Спасти… Потому что все ещё был человеком… Человеком… Но мои бывшие собратья не нуждались в помощи. И они не были милосердны… Они не хотели слушать меня. Им нужна была моя смерть…
Лицо Севана стало растерянным, словно он опомнился после опасного бреда. И тут же странная улыбка искривила его тонкие, сизые губы:
— Как глупы двуногие! Истребляя во мне человека, они помогли мне найти истинный путь. К счастью, я не сумел предупредить возлюбленное человечество об «опасности» наступления «врага». И тем самым не изменил тем, к кому принадлежу по своему рождению. Мой выбор сделан. Ты понял — я должен уйти к своим. А тебе, добрый человек, предстоит тяжкий путь.
— Постой! Ты все перепутал! Ты ошибся, когда написал про АД. Эту черную сказку придумали они. Они обманули Мишель, запугали тебя и стали превращать в своего! Верь мне, верь! Настоящих людей много! Ты же видел их руки, Севан! Руки тетки, у которой покупал на рынке картошку, руки врача, ставившего тебе пломбу, руки Мишель, мои! — Теофил выставил перед собой растопыренные пятерни. Севан отвернулся. Его сгорбившаяся спина сотрясалась от смеха.
— Я люблю! Женщину, солнце, жизнь! Правду и свет, я верю в милосердие и сострадание! Я буду талдычить про любовь и наше человеческое братство, пока удержу карандаш в руке. Пусть смеются, я не оставлю этот антикварный пафос. Я не отпущу тебя! — подхватив брошенную уползшим монстром саблю, Теофил бросил её Севану: — Держи! Скорее! Все что ты говорил сейчас — ты говорил себе! Убеждал себя! И ошибся. Ты не должен сдаваться. Ты — такой же, как я! Но сильнее, сильнее, Севан! Ты можешь вырваться!
Седой человек сжал рукоять распухшими синими пальцами, посмотрел на играющий опасным блеском клинок и занес его, что бы обрушить на левую, протянутую вперед кисть… Его мокрое от слез лицо, помертвело от напряжения… Теофил затаил дыхание, его сердце замерло, в горле застрял крик.
— Поздно! — выпав из разжавшихся пальцев, сабля вонзилась в землю. Это ничего уже не решит. — Севан натянул перчатки и торопливо протянул сложенный листок. — Возьми. Я был у Источника. Ты можешь попытаться что-то сделать.
— Как? — Теофил рванулся к уходящему человеку.
— Я не сумел понять. Мне пора. Ты остаешься один. Я болен, болен… Севан затравленно покосился на Теофила, голова его затряслась и страшный крик вырвался из охрипшего горла: — Уходи же! Уходи! Прочь, прочь отсюда! Больно мне, ох как больно! И хорошо… Мне хорошо! Это умирает душа…
