Что делать? До Ветлуги оставалось немного — километров сто, но «близок локоть, да не укусишь». Пришлось применить обходный маневр. Его нам подсказали местные жители. Мы доехали до железнодорожной станции Ветлужская, оставили там машину на какой‑то гостеприимной автобазе, сели в поезд и вскоре были невдалеке от Ветлуги. Железная дорога находилась на другом берегу, но от нее шел в город автобус, и в Ветлуге через реку был наведен понтонный мост. Словом, поздно вечером, даже, можно сказать, ночью мы попали в город Ветлугу — цель наших желаний.
Еще задолго до города, когда начались знаменитые ветлужские леса, которые, к сожалению, сведены для постройки Волгоградской ГЭС (теперь тут остались всего лишь подлески), я ощутил то самое неведомое чувство, отчего все во мне стало каким‑то иным. Я чувствовал себя и здоровей, и моложе, будто в меня вливались новые свежие силы. Я чувствовал это и спрашивал себя: что это такое? И не находил ответа. Не имею его и сейчас.
Еще в Москве перед отъездом я посоветовался с моим другом, драматургом Александром Петровичем Штейном, как мне быть в Ветлуге с гостиницей, достану ли я жилье. Великолепный Штейн сказал:
— Ах, Виктор, о чем вы беспокоитесь! Попросите, чтобы Союз писателей позвонил в Ветлугу, и вам оставят номер люкс в гостинице «Интурист».
Но я не стал просить об этой услуге, так как ехал не в «творческую командировку», в которую ни разу в жизни и не езживал, а по своим личным делам, если вообще этот порыв назвать делом в прямом значении слова. Нет, тут было что‑то иное, чем дело что- то высшее. Кроме того, мне показалось, что мой друг Штейн заблуждается и вряд ли город Ветлуга располагает подобным отелем.
Действительно, кроме Дома колхозника, в Ветлуге никаких отелей не было. Мы этот дом нашли. Очень хороший двухэтажный каменный дом, видимо когда‑то принадлежавший местному богачу, может быть Разумову, владельцу винного завода. Еще сохранились красивые изразцовые печи, кое — где лепка по карнизам и дубовые резные двери. Во всех комнатах стояли кровати. Мы спросили милую полудеревенскую женщину, есть ли места. Женщина сидела в каморке и грела на плитке большой медный чайник. Она была в гостинице, видимо, и директором, и заместителем директора, и администратором, и паспортисткой, и кассиршей, и горничной, и всем на свете. Места для нас нашлись. По тридцати копеек в сутки. О Господи! Таких денег за гостиницу я никогда не плачивал ни в Ленинграде, ни в Нью — Йорке, ни в Венеции. Последние разы я платил пять рублей в Севастополе и тридцать пять долларов в Вашингтоне. Правда, там я платил за отдельные номера, а тут нас поселили в пятнадцатиместной комнате. Кроме нас в этой комнате находился всего один человек, и он уже спал. Спал он сладко, глубоко и храпел совершенно исключительным храпом. Мне доводилось немало жить в гостиницах или лежать в больничных палатах с соседями — храпунами, много я их переслушал, и, кстати говоря, никогда и ничей храп не мешал мне спать. Я принимал создавшуюся ситуацию как железное данное и отключал все эмоции по этому поводу. Свобода — осознанная необходимость! Но такой виртуоз храпун мне попался впервые. Я не мог уснуть не потому, что он мне мешал. Просто я заслушался, залюбовался этим дивом. Каждый его вдох и выдох сопровождался новым, не похожим на предыдущие звуком. Это было какое‑то колоратурное храпение — на все лады, на все переливы и пассажи. Устроители конкурса певчих птиц засекают, какая из них делает больше колен, и объявляют ее победительницей. Наш ветлужский храпун мог идти только вне конкурса. Ах, если бы со мной был магнитофон! Я бы потом мог демонстрировать этот феномен.
Совершив такое утомительное путешествие до Ветлуги, сын мой сразу же лег спать, а мы с братом уселись на лавку в каморке хозяйки гостиницы и еще долго беседовали, расспрашивая ее о жизни в этих краях. Когда мы вошли в свои апартаменты, сын не спал. Ему мешал не храпун, успокоившийся в те минуты, а комар, влетевший в комнату. Бросив в наш адрес сердитую фразу: «Что вы не ложитесь, железные вы, что ли?» — и поймав комара, он задремал. Нет, мы были не железные, мы оба были уже после инфарктов, со всеми полагающимися отложениями солей и массой других болячек. Но мы были воодушевлены близостью к детству…
Утром радио объявило: переменная облачность, дождь, гроза, ветер умеренный, при грозе порывистый. И все, как ни странно, сбылось!
И вот я на улице своего крошечного детства. Помню все. И первый дом, где мы жили, и второй, и третий, и школу, куда впервые пошел учиться. Интересно, как изменился город за эти долгие годы! Наверно, не узнаю, не найду даже признаков былого. Все города разрослись, украсились. Когда вскоре после войны я попал в Минск и захотел найти дом, в котором жил целый месяц (Театр Революции был там перед войной на гастролях), то вместо целого квартала увидел сплошной пустырь, заросший бурьяном, и только по камням мостовой, проглядывавшим в траве, добрел до того места, где в прошлом стоял тот дом. А когда задумал посетить в Костроме школу, где учился, то выяснилось, что здание это выросло на целый этаж, причем внутри все было так перестроено, что я даже представить себе не мог, где был наш класс, физкультурный зал, кабинеты естествознания и химии.
Ветлуга же оказалась сказочным царством Спящей красавицы.
— Идем, Шурик, тут была улочка… Вот она!
— Смотри‑ка, те же домики, ни одного нового…
— Здесь стоял и тот, где я жил…
Вот он, этот домик, в котором я пережил столько всего, что и не пересказать. Мне, взрослому, пожалуй, уже старому человеку, не верится, сколько узнал я о жизни в этом крохотном домике. Те несколько детских лет кажутся мне сейчас целой отдельной большой жизнью. Там я пошел в школу, там познал дружбу и даже любовь с ее взлетами духа и мучениями плоти. Да, да, и плоти. Гам, как это ни забавно, я прикоснулся к театру. Вот оно, большое деревянное здание, где я видел «Звездного мальчика» Оскара Уайльда и «Потонувший колокол» Гауптмана. В школе я сыграл свою первую роль. — Дождя, произносившего одну фразу. Проходя из одной кулисы в другую мимо взволновавшихся цветов, которых играли девочки, я произнес фразу: «Ничего, ничего, я сейчас пройду…»
Я стоял перед домиком и смотрел на него как на чудо. А вот и три ступеньки крыльца. Те же оконные рамы. Внизу двери выпилен квадратик — лаз для нашей кошки, чтобы она сама входила в сени и выходила из них. Отец выпилил…
Я сфотографировал домик, и снимок теперь лежит у меня на письменном столе под стеклом.
— Саша, пойдем к берегу, я тебе покажу место, где поймал впервые в жизни рыбку на крючок — согнутую булавку. Это рядом, тут же, под нашим домом. Здесь раньше стоял бабий плотик.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
