— Саша, пойдем к берегу, я тебе покажу место, где поймал впервые в жизни рыбку на крючок — согнутую булавку. Это рядом, тут же, под нашим домом. Здесь раньше стоял бабий плотик.
Я протянул руку в ту сторону, и бабий плотик оказался на своем месте, на том же самом!.. Сделалось даже жутковато. Мы молча постояли над обрывом.
— Пойдем, я тебе покажу, где был самый первый дом, куда я попал пяти лет. Дом этот был ветхий, его, конечно, нет.
Мы пошли по знакомым мне улицам. Я называл приметы тех лет, и все они находились на своих местах. Только у церкви была снесена верхняя часть. Впрочем, уже и тогда ее разрушали.
— Сейчас будет сад, в который мы лазили воровать яблоки. В центре этого сада был дом…
И перед нами возникал плотный дощатый забор, через который мы когда‑то, полные страха и отваги, перелезали. За ним — сад, и в центре его — тот самый дом. Те же двери, окна, доски, ступени, калитки…
Пусть не покажется это все обидным городским властям Ветлуги: вот, мол, наш город не развивается. Видимо, он где‑то по краям растет. Но там, над рекой Ветлугой, волшебница все же взмахнула своей палочкой, узнав, что я уехал, и оставила все в неприкосновенности до моего возвращения. Все, все, что сохранила моя цепкая детская память, стояло на своих заколдованных местах. И чувство, которое я испытал в тот день, было чувством неизъяснимым. Кто его испытал, поймет меня. Если кого оно еще не посетило, авось посетит. А кому это счастье не достанется на долю, тем объяснить его невозможно. Это не сладость воспоминаний, не «на старости я сызнова живу». Нет, нет, это — прикосновение к тайне.
Не знаю, что чувствовал тогда мой сын. Может быть, думал о том, какой чудак его отец; может, просто любопытствовал в неведомом ему городишке, может быть… Может быть, когда‑нибудь сам напишет об этой поездке в мое прошлое, потому что как ни кинь, но оно тоже навеки будет частью его жизни.
Побродив по городу, мы стали кумекать: а как добраться до родных мест Александра, до села Одоевского? Полил дождь, и разразилась обещанная гроза. Прыгая через лужи, мы дошли до горсовета в поисках помощи.
Один — единственный человек сидит за столом. Все на сельскохозяйственных работах. Транспорта нет, автобус не идет, почту не доставляют. Даже грузовики с опоясанными цепями колесами не проходят. Дороги размыты вдребезги. Стихия бушует несколько дней. Вызывают ребят — вертолетчиков.
— Свезете в Одоевское?
— Да как сказать… оно конечно, попробовать можно. Только бы не вышло как в тот раз…
— Ну уж как в тот раз… скажешь… Это не надо.
— Так не от нас зависит. Ну, коли настаиваете, мы можем. Авось и не как в тот раз получится.
Мы сидели притихшие, так как догадывались, что было «в тот раз». Однако, подумав, начальник сказал ребятам:
— Нет, не надо все‑таки рисковать.
Ребята — вертолетчики за ненадобностью ушли.
— Ничем не могу помочь, товарищи. И рад бы, а видите, что за окном творится.
Да, за окном творилось небольшое светопреставление.
Мы уныло вышли и стали на крыльце под навесом, где уже укрылись и храбрые вертолетчики.
— А нельзя ли проехать по реке? — спросил Александр.
— Можно. Но и речного транспорта нет. Никакого. Все в разгоне.
— А вы вот что сделайте, — сказал другой. — Вон в том доме живет учитель географии, у него моторка. Может, он свезет. Бензин оплатите.
Идея! Едва гроза сделала передышку, Александр храбро дви — нулся к учителю. Мы с сыном замерли в ожидании. И не чудо ли! Буквально через пятнадцать минут брат возвращается, и за ним в брезентовом плаще с канистрой в руке идет сам учитель географии.
…Скользя по глиняному обрыву с кручи, трое пытаются спуститься к реке. Я не могу: моя негнущаяся нога такое препятствие преодолеть не в силах. Снова льет дождь, блещут молнии, орет гром. И мы, перекрикивая его, сговариваемся: лодка идет вон туда, к понтонному мосту, там берег не так крут. Я поспешаю к мосту, спускаюсь к реке, подсаживаюсь в моторку. И вот мы мчим по реке. Завернувшись во все, что было в лодке у учителя не мокрым, главным образом в большой кусок брезента, стремительно мчим по воде и сквозь льющуюся воду к заветной цели.
От Ветлуги до Одоевского по реке километров восемьдесят. Природа свирепствовала. Где‑то на полпути гроза надвигалась такой непроглядной тьмой, будто небо заворачивали в ту черную бумагу, в которую запечатывают фотопленку. Совершенно непроглядная тьма. Только пронзительно слепящие молнии. Невозможно! Увидя какое‑то сооружение, причаливаем к берегу. Скрываемся в нем. Это клетушка из бревен. В клетушке дети, тоже спрятавшиеся от грозы. Идет покос. Это дети косцов. Косцы спрятались, видимо, в другом месте. Белоголовые мальчуганы, стриженные под скобку, и такие же, почти альбиносы, девочки. Совсем некрасовские дети.
Стоим и пережидаем. Сын мой молчит, глаза расширены. Смотрит на скошенные ряды трав, на детишек, на нас, сумасшедших.
Непроглядная тьма просветлела. Едем дальше. Причалили у Одоевского. Берег тоже крутой, тоже глина. Лезем вверх на четвереньках. Я ползу почти как на войне, по — пластунски. Сын, слышу, глухо ворчит и клянет весь белый свет. Неженка, думаю я, видишь ли, глина его разозлила. Но ведь это же так интересно — под грозой, в ливень карабкаться в гору на четвереньках! Над головами опять собирается ад. Скорей, скорей где‑нибудь укрыться… Счастье! Оно всегда рядом. Написано: «Чайная».
Ныряем в дверь. Ой как тут хорошо! Чистые, почти белые бревенчатые стены. Сухо, тепло. Столики, скатерки. Народу — никого. Один мужичок сидит за столиком в углу, худой, с заветренным темным лицом. Не поймешь, сколько ему лет. Может, тридцать, а может, и под восемьдесят. И одет как в давние некрасовские годы. Сидит. Не ест, не пьет. Видать, тоже пережидает грозу.
Устраиваемся за столиком. Подходит молодая радушная хозяйка. Она вся дышит здоровьем и довольством. Кроме того, может быть, рада, что она тут, в теплой сытости, а не на покосе, не на уборке под дождем, ветром. Возможно, она так и не думает, но тело ее чувствует это само собой и блаженствует.
— Что кушать будете?
Собственно, вопрос лишний. Есть то, что есть, и ничего другого.
— А водочки?
— Нет, спасибо, не надо.
— Как же вы без водочки кушать будете?
— Авось пройдет.
— Не пройдет. Ну хоть поллитровочку.
«Хоть»! К ее огорчению, отказываемся твердо.
Ливень, гром и молния резвятся вовсю. Природе тоже хочется выражать себя не только ясным солнышком и ласковым теплом. У нее тоже свои эмоции. Правда, по какому поводу, знать нам не дано. Но нам хорошо в этом уютном укрытии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
